- Мы не пожмем друг другу руки на прощанье?
- Зачем? Я же завтра снова приду.
- Значит, ты все-таки попытаешься ее найти? Ломбард повернулся к нему и смерил его уничтожающим взглядом, словно его привело в бешенство такое недоверие:
- А с чего ты взял, что не попытаюсь? - рассерженно сказал он.
10. За семнадцать и шестнадцать дней до казни
Ломбард ходил взад-вперед по камере, засунув руки в карманы и опустив глаза. Потом он остановился и сказал:
- Хенди, ты должен еще что-нибудь вспомнить. Я ведь не фокусник и не могу просто вытащить ее из шляпы.
- Знаешь, - утомленно сказал Хендерсон, - я думал об этом миллион раз, мне это по ночам снится, но больше я ничего не могу вспомнить.
- Неужели ты совсем не смотрел на ее лицо?
- Она ничем не привлекла моего внимания.
- Начнем все снова. Не смотри на меня так, это единственное, что мы можем сделать. Когда ты пришел в бар, она там сидела. Попытайся восстановить первое впечатление. Иногда первое впечатление дает более точную картину. Какое у тебя было первое впечатление?
- Я увидел руку, протянувшуюся за печеньем.
Ломбард посмотрел на него враждебно:
- Послушай, как могло случиться, что ты встал, подошел к незнакомой женщине, заговорил с ней и при этом ее не видел? Ты видел, что это женщина? Объясни, как ты понял, что это женщина.
- Она была в юбке, значит, женщина, костылей рядом не было, значит, физически нормальная.
Больше меня ничего не интересовало. Я смотрел сквозь нее и видел свою девушку. Что еще я могу сказать? - рассердился в свою очередь Хендерсон.
Ломбард немного помолчал, чтобы успокоиться. Потом снова начал спрашивать:
- Какой у нее был голос? Манера говорить? К какому кругу она принадлежала?
- Наверняка она была образованная. Горожанка. Голос без цвета, вкуса и запаха - как дистиллированная вода.
- Раз ты не обратил внимания на акцент, вероятно, она была местная. А что было в такси?
- Ничего, колеса вертелись.
- А в ресторане?
Хендерсон протестующе выпрямился:
- Ничего. Это не имеет смысла, Джон. У меня было плохое настроение, она ела и говорила. Это все.
- Хорошо. О чем она говорила?
- Я не могу вспомнить ни слова. Это было не то, что запоминается, просто разговор, чтобы не молчать. «Рыба была отличная». «Война - это очень страшно, не правда ли?» «Нет, спасибо, я не хочу курить».
- Я с тобой с ума сойду. Точно, у тебя на уме была только твоя девушка.
- Да. И больше не говори о ней.
- А что в театре?
- Единственный необычный эпизод был там. Она встала во время представления; я об этом уже сто раз рассказывал.
Ломбард продолжал настаивать:
- Но почему она встала? Ты утверждаешь, что занавес еще не опустился. Ведь в театре никто не встает просто так, без причины.
- Я не знаю, почему она встала. Я не мог заглянуть ей в душу.
- Кажется, ты не видел и того, что в тебе самом творится. Ничего не поделаешь, вернемся к этому позже. Когда найдем следствие, возможно, выплывет и причина. - Надеюсь, ты посмотрел на нее, когда она встала?
- Смотреть означает перевести взгляд на предмет, а видеть - это умственная деятельность.
Я смотрел на нее весь вечер, но не видел ее.
- Это ужасно, - нахмурился Ломбард. - Наверное, я из тебя ничего не вытяну. Придется найти кого-то, кто видел ее в тот вечер и сможет что-нибудь о ней сказать. Не может быть, чтобы два человека в течение шести часов ходили по городу и их никто не видел.
Хендерсон попытался улыбнуться:
- Я тоже сначала так думал, но, наверное, в этот вечер разразилась эпидемия астигматизма. Иногда я сам начинаю сомневаться в том, что эта женщина существовала.
- Ну, такие разговоры ты оставь, - резко остановил его Ломбард.
Хендерсон встал, поднял обгоревшую спичку и отнес ее к стене, где на полу лежало несколько рядов спичек. В верхних рядах на каждой спичке, как будто перечеркивая ее, лежала другая. Несколько последних еще не было зачеркнуто.
- Это ты тоже оставь! - рассердился Ломбард, в бешенстве пнул ногой ряды спичек и смешал их - перечеркнутые и неперечеркнутые. - Иди сюда, - сказал он.
- Я лучше постою, здесь мало места, - возразил Хендерсон.
- Ты понимаешь, чего я от тебя хочу? Пласты, которые никто не разрабатывал. Второстепенные свидетели, люди, которых не вызывали в суд, все, на кого полиция не обратила внимания.
- Ты слишком много хочешь: вызвать второстепенных духов, которые вызовут дух первой степени. Не лучше ли сразу обратиться к медиуму?
- Пусть это были духи, призраки, главное, что они столкнулись с тобой, прошли мимо тебя по тротуару. Важно, чтобы я успел первым с ними поговорить. Меня не интересуют те, кого уже допрашивали. Где-то должна быть трещинка, в которую мы вобьем клин. Давай еще раз пройдемся по всему пути. Во-первых, бар.
- Опять этот бар, - вздохнул Хендерсон.
- Из бармена уже вытянули все, что можно. Там еще кто-нибудь был?
- Нет.
- Не спеши, подумай. Если будешь торопиться, ничего не вспомнишь.
Прошло пять минут.
- Какая-то девушка оглянулась нам вслед, когда мы уходили. Она сидела в боковой кабинке. Я обратил на нее внимание, когда мы шли мимо. Это тебя интересует?
Карандаш Ломбарда застрочил по бумаге.
- Это именно то, чего я ждал. Никаких подробностей об этой девушке ты не можешь вспомнить?
- Нет, ее я помню еще хуже, чем женщину, с которой провел вечер. Помню только, что она оглянулась.
- Давай дальше.
- Дальше таксист. Он очень развлек всех в зале суда
- Дальше ресторан. В этом «Мейсон Бланш» есть гардеробщик?
- Он не может помнить мою спутницу. Я был один, когда сдавал пальто. Призрак на минуту оставил меня одного и удалился в туалет.
Карандаш Ломбарда снова пришел в движение.
- Может быть, в туалете была какая-нибудь уборщица. Но вряд ли на нее кто-нибудь обратил внимание, когда она была одна, если даже с тобой ее никто не заметил. А в зале никто в вашу сторону не оглядывался?
- Она одна подошла к столу.
- Ну, пойдем дальше. Театр.
- Я помню, что у входа стоял швейцар с усами, как у моржа. Когда он увидел ее шляпу, у него перехватило дыхание.
- Хорошо. Я записал. А что капельдинер?
- Мы опоздали, ему пришлось в темноте проводить нас на места.
- Значит, это отпадает. А сцена?
- Ты имеешь в виду артистов? По-моему, им некогда было смотреть по сторонам.
- Когда она встала во время представления, на это должны были обратить внимание. Полиция допрашивала кого-нибудь?
- Нет.
- Не мешает проверить. Нельзя ничего упускать, понимаешь- ничего.
Даже если бы мимо вас прошел слепой Что с тобой?
- Вот именно. Я вспомнил. Там был слепой. Нищий. Когда мы выходили из театра, произошел неприятный инцидент - Увидев, что Ломбард что-то записывает, он с недоверием спросил: - Ты меня разыгрываешь?
- Ты так думаешь? - сухо заметил Ломбард. - Посмотрим, может быть, из этого что-нибудь выйдет.
Он снова приготовил карандаш.
- Больше мне нечего вспомнить.
Ломбард спрятал записки в карман и встал.
- Где-нибудь в этой стене я найду трещину! - обещал он торжественно, потом подошел к двери и постучал кулаком, чтобы его выпустили. - И оставь эти мысли, - строго сказал он, увидев, что Хендерсон невольно направил свой взгляд туда, где до вчерашнего дня находился его мрачный календарь.
Во всех газетах появилось объявление:
«Прошу отозваться молодую даму, которая сидела вместе со своим спутником 20 мая с. г. около 18.15 в боковой кабинке бара «Ансельмо». Возможно, она вспомнит проходившую мимо женщину в необычной шляпе оранжевого цвета. Речь идет о жизни человека. Гарантируется неразглашение сведений. Ответ просим послать по адресу: «Дж. Л. Почтовый ящик 654».
Объявление осталось без ответа.
11. За пятнадцать дней до казни. Ломбард
Ему открыла неухоженная женщина с падающими на глаза седыми волосами. Из двери пахнуло тушеной капустой.
- Здесь живет мистер О'Беннон? Майкл О'Беннон?
Дальше она его не пустила.
- Послушайте, я была сегодня в конторе, и мне сказали, что вы подождете до среды. Не бойтесь, мы не собираемся обмануть вашу фирму.
- Я не из конторы. Мне нужно поговорить с Майклом О'Бенноном, который работал летом швейцаром в «Казино».
- А, была у него такая работа, - согласилась она с саркастическим видом и, повернув голову, громко сказала: - Некоторые позволяют выбросить себя с места и не поднимут зада, чтобы поискать другое.
Ждут, что работа сама к ним придет.
Из квартиры донеслись протестующие звуки, напоминающие собачий лай.
- К тебе пришли, Майкл! - прокричала она и сказала Ломбарду: - Проходите, а то он босиком.
Ломбард прошел по коридору, напоминающему вокзальный зал, и попал в комнату, посреди которой стоял накрытый клеенкой стол.
У стола полулежал на двух деревянных стульях человек, ради которого он сюда пришел. На нем была серая футболка с рукавами до локтей, брюки поддерживали подтяжки. Выношенные носки висели на спинке одного из стульев. Человек отложил в сторону программу скачек и вонючую трубку и гостеприимно приветствовал Ломбарда:
- Чем могу служить, шеф?
Ломбард снял шляпу и сел.
- Моему другу нужно встретиться с одной особой, - начал он доверительным тоном. Он решил, что не стоит пугать людей упоминанием о смертном приговоре и полиции. Они могли бы утаить то, что им известно. - Это очень важно. Жизненно важно. Поэтому я пришел к вам. Вы бы не могли вспомнить одного джентльмена с дамой, вышедших из такси перед театром? Это было однажды вечером в мае, когда вы там работали. Вы открывали им двери.
- Конечно, я открывал всем, кто подъезжал, мне за это платили.
- Они приехали поздно. Наверное, были последними. У женщины на голове была оранжевая шляпа. Эта шляпа с петушиным пером очень бросалась в глаза. Она должна была пройти очень близко от вас. Вы наверняка проводили ее взглядом.
- Можете быть спокойны, он вспомнит, - воинственно заявила от дверей миссис О'Беннон. - Если шляпа была на какой-нибудь красотке, он, могу поклясться, пялил на нее глаза.
Мужчины не обращали на нее внимания.
- Мой друг заметил вас, - продолжал Ломбард и наклонился к бывшему швейцару: - Вы не могли бы его вспомнить? Эта сцена не сохранилась в вашей памяти?
О'Беннон задумчиво покачал головой и с упреком посмотрел на гостя:
- Знаете, сколько лиц проходит мимо каждый вечер? И как правило, парами - джентльмен и дама.
Ломбард склонился над ним, пытаясь взглядом заставить его вспомнить:
- Подумайте хорошенько, О'Беннон! Это вопрос жизни или смерти.
Миссис О'Беннон осторожно приблизилась к ним.
ОБеннон снова покачал головой, на этот раз решительно:
- Нет. Из всех, кому я открывал в том сезоне двери, помню только одного парня. Он пришел один и совершенно пьяный. Я запомнил его только потому, что он выпал из машины прямо на асфальт и мне пришлось его поднимать
Ломбард остановил поток его воспоминаний:
- Значит, вы не можете вспомнить?
- Не могу. - ОБеннон снова взялся за программу скачек и трубку.
Миссис О'Беннон испытующе посмотрела на Ломбарда:
- А если он вспомнит, что мы будем с этого иметь?
- Разумеется, я заплачу, если вы мне поможете.
- Слышишь, Мики? - Она набросилась на мужа, тряся его за плечи. - Попробуй вспомнить!
- Как я могу что-нибудь вспомнить, когда ты меня трясешь, как грушу?
Ломбард разочарованно повернулся и направился к выходу.
Женщина снова набросилась на мужа:
- Мики, он же уходит! Что с тобой, Мики? Этому человеку нужно, чтобы ты вспомнил какую-то ерунду. Неужели ты и на это не способен?
Потом она, наверное, излила свою злость на его вещи. Раздался крик, он защищал свое имущество:
- Оставь мою трубку! Не трогай программу!
Ломбард слышал, как они ругаются, пока не закрыл двери квартиры. Потом крик перешел в заговорщический шепот. Ломбард понимающе улыбнулся и начал спускаться по лестнице.
Разумеется, дверь открылась, и жена О'Беннона крикнула, свесившись вниз:
- Подождите, сэр! Он вспомнил!
- Ах, вспомнил! - сухо сказал Ломбард и остановился, повернув к ней голову, но не сделал ни шагу обратно. Кошелек он держал в руке, как будто колебался - открыть или не открывать.
- Спросите у него, какая ручка была у её сумки: белая или черная?
Женщина прокричала вопрос в комнату и, выслушав ответ, передала его Ломбарду. В ее голосе звучали неуверенные нотки
- Белая, все-таки вечерняя сумка
Ломбард положил кошелек в карман.
- Не угадали.
12. За четырнадцать, тринадцать и двенадцать дней до казни. Девушка
Когда он обратил на нее внимание, она уже несколько минут сидела на табурете, Его смена только начиналась; она пришла сразу после того, как он занял свое место. Когда он вышел в зал в свеже-накрахмаленной куртке, ее еще не было, он знал точно. Обслужив посетителя на другом конце бара, он обратил внимание на то, как тихо она сидит, и подошел к ней.
- Что вы желаете, мисс?
Она необычно пристально посмотрела ему в глаза; он отметил это про себя. Потом ему показалось, что он все выдумывает. Посетители всегда на него смотрят, делая заказ.
Но она смотрела по-другому. Во взгляде отражалась личная заинтересованность. Важен был сам взгляд, заказ только сопровождал его. Этот взгляд предназначался ему лично, человеку, которому она делала заказ. Взгляд говорил: запомни меня хорошенько!
Она заказала виски с содовой. Когда он наливал, она следила за ним глазами. У него появилось было ощущение, что это выводит его из равновесия, но быстро исчезло.
Так все началось.
Он подал ей виски и тут же отошел обслуживать другого посетителя.
Прошло несколько минут. Он о ней не думал, забыл о ее существовании. В течение этих нескольких минут должна была хоть немного измениться ее поза, хотя бы шевельнуться рука, поднимающая рюмку, переместиться на другой предмет взгляд. Ничего такого не произошло. Она сидела неподвижно, напоминая фотографию. К виски она не притронулась; все стояло там, где он поставил. Двигались только ее глаза. Они повсюду следовали за ним.
У него снова появилось немного свободного времени, и он опять встретился с ней глазами - впервые с того момента, как осознал, что она наблюдает за ним. Он понял, что она все время не сводила с него глаз. Теперь это выводило его из равновесия.
Он не мог понять, почему она за ним наблюдает. Он украдкой посмотрелся в зеркало - ничего особенного, все, как обычно.
Без сомнения, она наблюдает за ним - куда бы он ни шел, взгляд следовал за ним. Это не был мечтательный, обращенный в себя, задумчивый взгляд; это был осмысленный взгляд, сосредоточенный на нем. Она преследовала его и выводила из равновесия.
Он в жизни не видел, чтобы кто-нибудь сидел так неподвижно. Она не сделала ни одного движения. Виски стояло перед ней нетронутым. Она сидела, как воплощение Будды, пристально уставившись на него.
Наконец он подошел к ней:
- Убрать вашу рюмку, мисс?
Он хотел вывести ее из неподвижности. Но ничто не помогло. Она ответила бесцветным голосом:
- Оставьте ее.
Обстоятельства были в ее пользу: никто не ждет, чтобы женщина заказывала рюмку за рюмкой. К тому же она не флиртовала с ним, не пыталась выманить рюмку за его счет; ее не в чем было упрекнуть. Он постоял перед ней, несчастный и беспомощный, и отошел, как побитая собака. Она по-прежнему упорно следила за ним глазами.
Беспокойство преследовало его. Он то пожимал плечами, то нервно поправлял воротничок. Даже не оглядываясь, он чувствовал, что она наблюдает за ним. Ему становилось все хуже и хуже.
Другие посетители, которых становилось все больше, не были ему сегодня в тягость, наоборот, они давали ему возможность заняться бутылками, бокалами, отвлечься и не думать об этом взгляде.
Но когда выпадала свободная минута, он не знал, куда девать руки.
Он уронил бутылку пива, нажал не ту кнопку в кассе.
Он больше не мог этого выносить и подошел к ней.
- Чем могу быть полезен, мисс? - спросил он хриплым голосом, в котором прорывались нотки бешенства. - Чего вы, собственно, от меня хотите?
- Разве я сказала, что хочу чего-нибудь?
- Извините, может быть, я напоминаю какого-нибудь вашего знакомого?
- Нет.
Он был окончательно сбит с толку.
- Я подумал, что кого-нибудь вам напоминаю Вы так на меня смотрите все время - Он неуверенно защищался, но в этом был и упрек.
Она не ответила, по-прежнему не спуская с него глаз. Он был вынужден отвести глаза и уступить поле боя.
Она не проявляла враждебности, просто сидела и с серьезным, непроницаемым видом наблюдала за ним.
Оружие, которое она выбрала, было страшным. Обычно человек не осознает, насколько мучительно находиться под наблюдением в течение долгих часов, обычно человеческое терпение не подвергается такому испытанию.
С барменом такое сейчас происходило. И он был бессилен. Это был всего лишь взгляд, и он не мог с ним ничего сделать. Только она сама была над ним властна.
Он все сильнее чувствовал, что у него проявляются симптомы, которых раньше он не замечал и ученого названия которых не знал; у него появилось желание спрятаться, закрыться в гардеробной, залезть под стойку бара, только бы не быть постоянно под ее взглядом. Его глаза все чаще останавливались на часах.
Всей душой он желал, чтобы она ушла, даже начал молиться об этом про себя. Но уже было ясно, что она не уйдет до закрытия. Она здесь была не по тем причинам, по которым люди ходят в бар.
Она никого не ждала. Она не хотела выпить - её рюмка стояла нетронутая там, где он поставил ее несколько часов назад. Ее единственной целью было наблюдать за ним.
Ему было не избавиться от нее, и он начал мечтать о том, чтобы скорее пришел час закрытия. Когда посетители начали расходиться, ее безжалостный упорный взгляд, напоминающий взгляд Медузы, стал еще сильнее притягивать его. Он уронил бокал. Это случилось с ним впервые за много месяцев. Нагибаясь за осколками, он смерил ее враждебным взглядом и прошептал проклятие.
Наконец, когда он уже потерял надежду, минутная стрелка подошла к двенадцати. Было четыре часа, бар закрывался. Последние посетители - двое мужчин, погруженных в серьезный разговор, - поднялись и направились к выходу. Она не шелохнулась, не повела бровью. Нетронутая рюмка все еще стояла перед ней, а она все так же следила за ним, не спуская глаз.
- Спокойной ночи, господа, - сказал он вслед удаляющимся мужчинам, давая ей понять, что пора подняться.
Она не реагировала.
Он нажал на выключатель, Лампы вдоль стен погасли, только над стойкой бара, где он стоял, остался свет, напоминающий заход солнца, отражающийся в зеркалах и рядах бутылок. Сам он превратился в черный силуэт на фоне стены, а она - в бестелесное существо.
Бармен подошел к ней, схватил рюмку и резким движением вылил виски.
- Бар закрывается, - процедил он сквозь зубы. Наконец она поднялась. Встав, она была вынуждена опереться о сиденье, пока не восстановилось кровообращение в онемевших ногах,
Расстегивая пуговицы на своей куртке, он сердито спросил:
- Что все это должно означать?
Она медленно пошла по неосвещенному помещению к выходу. Словно не слышала его. Ему никогда не приходило в голову, что вид уходящей из бара девушки может вызвать чувство такого облегчения. Он обессиленно прислонился к стене.
У входа горел фонарь, и, когда она проходила под ним, он снова увидел ее. Она остановилась и посмотрела на него долгим серьезным взглядом, словно пытаясь ему что-то напомнить. Взгляд говорил, что все это ему не привиделось и дело далеко не окончено.
Закрыв главный вход, он повернулся. Она неподвижно стояла на тротуаре в нескольких шагах от него, словно ждала, когда он выйдет.
Он был вынужден пройти в полуметре от нее, поскольку тротуар был довольно узкий, а девушка стояла посредине. Она повернула к нему голову, но было ясно, что она не скажет ни слова. Выведенный из себя этим молчаливым упрямством, он заговорил сам, хотя собирался игнорировать ее.
- Чего вы от меня хотите? - в бешенстве крикнул он.
- Разве я сказала, что чего-то от вас хочу?
Он с упреком посмотрел ей в глаза:
- Вы весь вечер не спускали с меня глаз! Ни на минуту, всю ночь, понимаете? - От возмущения он даже сжал кулаки. - А теперь еще стоите у входа
- Разве здесь нельзя стоять?
Он неловко погрозил ей пальцем:
- Предупреждаю вас, мисс! По-хорошему
Она даже не открыла рот, а в споре молчащий всегда одерживает верх. Он отвернулся и неуверенными шагами пошел дальше.
Он ни разу не оглянулся, но уже через двадцать шагов понял, что она идет за ним. Она не скрывалась. Стук ее каблуков приглушенно разносился по пустынной ночной улице.
Он прошел перекресток, потом второй, третий. И все это время за ним раздавалось неотвратимо преследующее «цок-цок», «цок-цок».
Он повернул голову, надеясь отогнать ее. Но она шла так уверенно и непринужденно, что доводила его до бешенства.
Он прошел еще несколько шагов и остановился. Им овладело отчаяние.
Она тоже остановилась, но не сделала ни шага назад.
Он подошел и крикнул ей прямо в лицо:
- Прошу вас, оставьте меня? На сегодня уже достаточно Оставьте меня, или я
- Но мне тоже нужно в эту сторону, - коротко ответила она.
Обстоятельства снова были на ее стороне. Если бы он был на ее месте Но разве мужчина может, не рискуя выставить себя в смешном свете, жаловаться полицейскому, что его преследует одинокая девушка? Она не приставала к нему, просто шла тем же путем, что и он. Как и в баре, он был в ее власти. Он понимал, что бессилен и ему придется отступить. Наконец он повернулся и, бессильно сопя, направился дальше.
Десять шагов, пятнадцать, двадцать. Как по сигналу, тут же за ним раздалось цоканье каблуков. Она опять преследовала его.
Он в последний раз завернул за угол и взбежал по лестнице, ведущей на перрон. На верхней ступеньке он остановился и оглянулся.
Приближающиеся шаги громко звучали на металлических ступеньках. Скоро появилась и она.
Он остановился, загнанный в угол. За ним был турникет.
Она уверенно поднималась по лестнице. В руке у нее уже была приготовлена монетка. Она остановилась, когда их разделял только турникет.
Он поднял руку. Казалось, он ударит ее. Оскалив, как собака, зубы, он прорычал:
- Убирайся отсюда! Катись туда, откуда пришла! - Рукой он закрыл прорезь, куда она хотела опустить монету.
Она отступила на шаг и повернулась к другому турникету. Но и там он ее опередил. Она бросилась к первому, но он опять опередил ее. Перрон начал дрожать - подъезжал один из редких ночных поездов.
Он размахнулся, кулак чуть не задел ее лицо. Она отпрянула в сторону, как будто на нее дунуло чем-то страшным.
Где-то рядом раздался решительный стук по стеклу, и дежурный по станции высунул голову из дверей своей будки.
- Сейчас же прекратите! Почему вы ее не пускаете?
Бармен повернулся к нему, желая оправдаться:
- Эта девчонка, наверное, сумасшедшая, ей место в психиатрической лечебнице. Она все время за мной ходит, я не могу от нее избавиться.
Девушка ответила так же спокойно, как раньше:
- Вы единственный, кому нужно ехать до Третьей авеню?
Бармен снова обратился к дежурному, выглядывавшему из дверей будки:
- Спросите, куда она едет. Она и сама не знает!
Ее ответ был адресован дежурному, но звучал так значительно, как будто скрывал в себе более глубокий смысл:
- Я еду на Двадцать седьмую улицу, между Второй и Третьей авеню, и имею право сесть в поезд, как любой другой.
Человек, не пускавший ее на перрон, побледнел. Иначе и быть не могло - на этой улице жил он. Ей был известен его адрес. Не имело смысла пытаться избавиться от нее.
Дежурный сделал величественный жест:
- Проходите, мисс.
Монета блеснула в свете фонаря, и девушка прошла через второй турникет, не ожидая, когда бармен освободит ей проход в первом, Тем более что он не мог двинуться с места.
Подошел поезд, но он ехал в противоположном направлении. Когда он исчез, станция вновь погрузилась во мрак.
Девушка медленно прошла в конец перрона. Бармен направился за ней. Оба смотрели в одном направлении - он ее видел, а она его нет.
Она шла в самый конец платформы, пытаясь бесцельной прогулкой сократить ожидание.
Она уже исчезла из поля зрения дежурного; перрон здесь сужался. Она остановилась, собираясь повернуть обратно. Пока она стояла спиной к нему, напряженно вглядываясь туда, откуда должен был появиться поезд, ее охватил необъяснимый страх. Вероятно, она услышала за спиной его шаги. Теперь он подкрадывался к ней. В его медленных движениях, в крадущихся шагах было что-то угрожающее. Настораживало не старание ступать тихо, а необычный ритм шагов - будто он шел с завязанными ногами, стремясь приблизиться и в то же время создать впечатление, что не двигается. Она почувствовала это еще до того, как повернулась, и теперь знала, что, пока стояла спиной к нему, у него возникло какое-то намерение, которого раньше не было.
Он не приближался, их по-прежнему разделяли два пролета. Она увидела, что он смотрит вниз, на рельсы.
Она сразу все поняла. Достаточно подождать, когда она будет проходить мимо, и слегка подтолкнуть ее локтем. На этом конце перрона она была как бы в тупике. Дежурный по станции, который мог ее защитить, не видел ее. Его будка была расположена так, чтобы он видел турникеты у входа, конец перрона был вне поля его зрения.
Здесь не было никого, кроме них двоих. Девушка еще раз оглянулась - перрон был пуст. Поезда все не было, и только его появление могло ее спасти.
Отступать дальше означало бы самоубийство: платформа кончалась через несколько шагов, и она была бы полностью в его власти. Возвращаясь к началу перрона, под защиту дежурного, она должна была пройти совсем рядом с барменом - этого он и ждал.
Начав кричать в надежде привлечь внимание дежурного, она только ускорила бы то, чего пыталась избежать. По лицу бармена было видно, что он очень возбужден, и ее крик мог дать обратный эффект. Все его действия были вызваны страхом, и, если она закричит, страх только усилится.
Она слишком напугала его, это удалось ей великолепно. Девушка осторожно отошла от края перрона и уперлась спиной в рекламный щит, прикрепленный над перилами. Прижавшись к щиту, она медленно продвигалась вдоль него, не спуская глаз с бармена.
Когда она оказалась на расстоянии вытянутой руки от него, он сделал шаг в сторону, преграждая ей путь. Их движения пугали своей замедленностью. На пустом перроне на высоте третьего этажа, в неверном свете редких фонарей, висящих над головой, они напоминали ленивых рыб в аквариуме.
Раздался щелчок открывающегося турникета, и на перроне появилась неуверенно держащаяся на ногах цветная девица; она чуть не упала, споткнувшись, потом наклонилась и начала чесать ногу.
Постепенно напряжение отпустило их. Девушка по-прежнему стояла, прислонившись к рекламному щиту, колени у нее слегка дрожали. Бармен обессиленно оперся на автомат, продающий жевательную резинку. Было видно, что он отказывается от своих кровожадных намерений. Наконец он медленно отвернулся от нее. Не было сказано ни единого слова, как в пантомиме.
Девушка снова полностью владела ситуацией.
Подъехал поезд, и они вошли в один вагон, но с разных концов. Сидя как можно дальше друг от друга, они постепенно приходили в себя после пережитого шока; он низко наклонил голову и уронил руки на колени; она откинулась на спинку, устремив взгляд на потолок. Между ними была только цветная девица, которая следила в окно за названиями станций, словно выбирая, где выйти.
Они вышли из поезда на Двадцать седьмой улице, каждый в свою дверь, Спускаясь по лестнице, бармен чувствовал за спиной ее присутствие. Он, вероятно, смирился и решил не мешать ей следовать за собой, раз она взяла это в голову.
Они шли каждый по своей стороне улицы. Бармен немного обогнал ее, она не сокращала расстояние между ними. Ей было известно, в какую дверь он войдет, и он это понял. Оба шли уверенно; единственной неизвестной величиной была причина, по которой девушка это делала.
Он вошел в темный подъезд и исчез из виду. Определенно, он до последнего момента слышал, как с противоположного тротуара доносится безжалостное «цок-цок-цок», но ни разу не оглянулся. Наконец их пути разошлись.
Она остановилась напротив дома, в котором он исчез, так, чтобы ее было хорошо видно с противоположной стороны, и стала наблюдать за двумя окнами на фасаде.
Через минуту в них загорелся свет, но сразу погас, словно по приказу. Серая занавеска шевельнулась и приподнялась, как тень на стекле. Девушка знала, что из окна за ней наблюдает по крайней мере один человек, а возможно, и несколько.
Она упорно стояла на своем месте.
В просвете улиц промелькнул поезд. Проехало такси. Таксист с любопытством взглянул на нее, но его машина была занята. Запоздалый пешеход попытался заглянуть ей в глаза, ища в них поощрения. Она отвернулась и снова повернула голову к фасаду, только когда прохожий ушел.