Он усмехнулся.
Только если при помощи револьвера.
С такими игроками, как вы, он мне не нужен. Сдавайте.
Он не стал сдавать. Он сказал:
Да, везет вам в картах, что правда, то правда. Счастлив в картах, несчастлив в любви.
Не всегда же.
Всегда.
Он не улыбался. Он думал о Глории.
Фостеру я очень не нравился сегодня, да и в любой другой день тоже; может быть, он даже ненавидел меня. Мы оба видели Глорию Медоуз весьма часто, но последнее время Фостеру не везло: уже месяц как она проводила большую часть времени со мной. Никто не мог бы осудить Вика Фостера за то, что его возмущало такое переключение внимания со стороны Глории, потому что Глория это прекрасное сновидение, которое остается с вами, когда вы просыпаетесь.
Глория Медоуз стройная и тоненькая, но с массой того, что называют секс-аппил, определяйте это как хотите, но она имела его в изобилии. Глаза глубокие и темные, как грех, губы выразительнее, чем у иной женщины вся ее внешность; мягкий, хрипловатый смех, как у увертливого дьявола. Она играла на рояле и пела в вечернем клубе в деловой части города, пела своим тихим голосом, от которого вы чувствовали, будто у вас по спине скользят белые пальцы, и который превращал обыкновенную поп-балладу в любовный шепот. Она обладала всем, что ей требовалось, и всем, что мне было нужно. Я двадцатидевятилетний холостяк, но с Глорией я чувствовал, будто становлюсь тридцатилетним папой. Может быть, я был в нее влюблен: в этом я еще не был уверен. Но насчет Вика Фостера я не сомневался. Он-то был в нее влюблен.
Стоун и Джейсон встали, сказали, что покера с них достаточно, и почти сразу же ушли. После трех сдач Фостер тоже сказал хватит, потом подошел к окну, якобы для того, чтобы подышать свежим воздухом. Через минуту он отошел и остановился у меня за спиной. Я смотрел на Дэнни, когда все это случилось.
Дэнни не выказал никакого удивления, просто посмотрел поверх моей головы и снова опустил глаза, вот и все. Но то, что произошло несколько секунд спустя, должно быть, очень его удивило. Лежа в парке, под газетой, наброшенной на лицо, я пытался вспомнить, почувствовал ли я тогда боль от удара; теперь-то я хорошо знал, где мне больно.
Из парка я отправился в «Дорман-Отель», тоже на Главной Улице, прямо через дорогу от «Рэлей-Отеля». Маленький седой клерк у стойки взглянул на меня, не показав и виду, что меня знает. Только один номер был свободен на шестом этаже, с окном на Главную Улицу; из него час назад выехал некто «мистер Браун». Но он был, судя по описанию, шести футов и трех или четырех дюймов ростом, с шевелюрой седых волос и с большим, толстым носом. Значит, «Браун» был Берт Стоун. Я заплатил за одну ночь.
В номере я включил радио и подошел к окну. Прямо напротив, через улицу, было окно номера 612 в «Рэлей». Мне виден был тот неудобный стул, на котором я сидел перед тем, как лишился сознания. Радио возбужденно передавало что-то, звучавшее как последние известия. Я уловил слова «Шелл Скотт».
Ваше собственное имя неминуемо привлечет ваше внимание, но особенно если первое имя Шелл, и вам бы хотелось держать его в секрете. Очевидно, я включил радио уже после описания сцены убийства, но диктор перешел к характеристике убийцы и представил меня весьма выразительно, включая эпитеты «вооружен и опасен». Потом последовала интересная информация. Виктор Фостер, судья Джейсон и Берт Стоун рассказали полиции, что они, вместе с Дэнни Хастингсом и Шеллом Скоттом, сыграли очень приятную и «дружественную» партию в покер, после чего они трое ушли, оставив Шелла Скотта наедине с Дэнни Хастингсом. И это все, что они знают. Но в этом они готовы присягнуть, охотно и добровольно, как добрые, честные граждане, заинтересованные в сохранении законности и порядка.
Для полиции и для среднего горожанина свидетельство этих трех выдающихся граждан прозвучит, как истинная правда; но все, что скажу я, будет воспринято как естественная попытка убийцы выгородить себя и свалить вину на других.
Это был хитро задуманный план; они подстроили все достаточно убедительно. Но у меня оставался один козырь: я был жив и свободен, на что эти бродяги не рассчитывали. Из своего номера я позвонил каждому из трех домой и на работу, но нигде никто не ответил. Ну, и черт с ними. Надо было спешить. Я вышел из отеля, поймал такси, доехал до Элм-стрит, пересел в другое такси и отпустил его за три квартала от дома, где жила Глория, на тихой, обсаженной деревьями Пеппер-стрит. Мне открыла Глория. Уже почти смеркалось, и она была одета, собираясь на работу. На ней было нарядное платье, короткое и стимулирующее, как выстрел в лоб, и прозрачное, как мартини с плавающими в нем двумя оливками. Мой приход ее не удивил, но вид у нее был несколько встревоженный.
Приблизившись ко мне вплотную, она заглянула мне в лицо.
Шелл, родной мой, я надеялась, что ты придешь. Я все слышала по радио. Ведь ты не
Нет, детка. Я не убивал. Ты одна?
Она кивнула, притянула меня к себе и буквально закрыла мною дверь, приперев меня к ней спиной.
Шелл, лапочка, я знала, что это не ты но как это случилось
Об этом потом. Меня ищут почти все полицейские в городе. Некогда объяснять. Ах, детка, нет, для этого тоже нет времени. Я оттолкнул ее от себя и мы сели, потом я сказал: Глория, мне крепко пришили это убийство, и иголкой орудовал Фостер. В городе никто не знает Фостера лучше, чем ты, даже я. Вот почему я здесь, правда, ненадолго. Если у тебя есть хоть какая-нибудь идея, почему Фостер и его дружки убили Дэнни и теперь пытаются навесить это на меня, а именно это и случилось, то скажи мне. Я должен выбраться из этой ямы, и должен найти Фостера.
Темные карие глаза, длинные ресницы, нежный неулыбающийся рот. Ее язычок медленно прошелся по красной нижней губке; она покачала головой.
Не знаю, Шелл. Вик был здесь позавчера вечером. Когда я не могла с тобой встретиться, помнишь?
Ага.
Просил меня выйти за него. Но я сказала нет. Что я даже видеть его больше не хочу. Ты знаешь, почему. Не хочу никого видеть, кроме тебя. Так я ему и сказала.
И как он?
Разозлился. Он уже до этого выпил, а тут уж стал заливать по-настоящему. А потом, вскоре, с воплями убрался.
Я закурил.
Фостер ничего не говорил о Дэнни? Что он вообще тебе говорил?
Она нахмурилась.
Что-то говорил. В тот последний вечер. Но я не помню Несколько секунд она молчала, потом медленно кивнула. Да, вспомнила, потому что это было так странно. Сначала он просто ругался, а потом сказал: Сперва Дэнни ударился в религию, а теперь ты поглупела? Что-то вроде этого.
Дэнни ударился в религию? Что бы это значило?
Не знаю. Но Вик сказал еще кое-что. Я спросила его, о чем он, а он и говорит: Дэнни вывернул свои внутренности перед священником.
Священником?
Глория кивнула.
Это то, что Вик сказал. Но потом он замолчал, а после накричал на меня. И в конце концов, ушел.
Я мог представить себе, что Дэнни «вывернул свои кишки», потому что и он, и Фостер, и другие двое, несомненно, столько знали друг о друге, что каждый из них мог подвести под виселицу всех остальных. Но почему перед священником? Дэнни жил в западной части города, на Пайн-стрит; если он пошел к священнику, то скорее всего в церковь на углу Восемнадцатой и Пайн-стрит, к отцу Шэнлону. Но как об этом узнал Фостер? Дэнни ни за что бы ему не сказал. И я готов поклясться адом то есть Небом, что отец Шэнлон не обмолвился об этом ни одним словом.
Я спросил Глорию:
Ты не знаешь, куда бы мог отправиться Фостер, если бы захотел на время выпасть из обращения?
У нее было предположение, только в этот момент оно мне не очень помогло. Месяца два назад, когда я еще не был с ней знаком и она часто встречалась с Фостером, он однажды уехал из города и с неделю пробыл в своем маленьком загородном домике.
Вик сказал, что ему необходимо уехать на несколько дней, чтобы дать покой своей язве желудка. Что никто не будет знать, где он. Этот домик для него вроде убежища, место, где можно расслабиться.
А где он, этот домик?
Она покачала головой.
Где-то за городом, Шелл, но не помню, где именно. Она искоса взглянула на меня. Правда, он написал мне одно письмо; я даже ответила ему, так что там должен быть обратный адрес. Наверно, это письмо где-то у меня осталось только не помню, где. Хочешь, поищу?
Я встал.
Валяй. Только я не могу ждать. Я тебе позвоню. Наверно, к тебе скоро явится полиция. Ничего не придумывай и не запутывай себя. Говори все как есть. Скажи им, что я был у тебя, и все, что я тебе говорил. Может быть, это даже поможет. С минуту я обдумывал ситуацию, и мне в голову пришла одна идея насчет полицейского по имени Биллингс.
Ладно, сказала она. Если, когда ты позвонишь, здесь будет полиция или еще кто-нибудь, я скажу: Хэлло, Люсиль. Она грациозно поднялась с кресла. А если я буду одна, я скажу тебе Шелл, лапушка, лапушка, лапушка
Ух ты! У Глории была привычка, в определенные весьма вдохновляющие моменты, говорить мне «лапушка», повторяя это слово вновь и вновь с какой-то горячей, хрипловатой интонацией, которая проделывала на моем хребте то же, что Лайонел Хэмптон проделывает на вибрафоне. Дикая музыка вырывалась из моих позвонков, быть может слышная одному мне, но вполне реальная, сумасшедшая мелодия, звучавшая у меня в ушах. Мелодия, которую я хотел слышать еще и еще, но только не сейчас, когда вот-вот нагрянут веселые полицейские, готовые всадить мне в тыл кусок свинца. Эти музыкальные моменты были моментами, в которые свинец был мне решительно ни к чему.
И я потрусил к двери. Опять такси. Скоро меня будут знать все городские водители. Этот привез меня на угол Восемнадцатой и Пайн Стрит. Отец Шэнлон был высокий, худой человек, со спокойными глазами и спокойным голосом. В нескольких словах я объяснил ему, что мне нужно. Он был потрясен, услышав, что Дэнни убит, но не выразил никаких чувств, когда я объяснил ему, что полиция ищет меня, считая меня убийцей, то есть ищет не того человека.
Наконец я сказал:
Отец мой, не приходил ли к вам Дэнни совсем недавно? Может быть, просил вашей помощи в в каком-нибудь деле?
Он улыбнулся.
Мистер Скотт, боюсь, что любые разговоры, какие мы с ним вели, не могут быть предметом обсуждения.
Пришлось потратить еще три минуты для быстрого объяснения, но затем отец Шэнлон сказал мне, что за последнее время Дэнни Хастингс говорил с ним несколько раз.
Он был удручен и встревожен, сказал отец Шэнлон. Он просил у меня совета, и я велел ему искать ответа в собственном уме и сердце. Он тяжело вздохнул. Пожалуй, этого оказалось недостаточно.
Отец Шэнлон, естественно, не хотел сказать мне, что удручало и тревожило Дэнни; но я поведал ему о своих подозрениях, и он повел меня в исповедальню. Я присмотрелся, стал искать, отец Шэнлон следил за мной со странным, недоверчивым выражением на лице. Ни один из нас не проронил ни слова, пока я не нашел то, что искал.
Когда я выпрямился, лицо отца Шэнлона выражало уже не недоверчивость, оно было хмуро и скорбно.
Что это? спросил он спокойно.
Я не совсем уверен, отец мой. Я не знаток электроники, это Берт Стоун, я говорил вам, что в этом деле их трое. На моей ладони лежал какой-то предмет маленькая продолговатая коробочка, чуть побольше пачки сигарет «кинг сайз». Но думаю, что это что-то вроде подслушивающего устройства. Точнее, я в этом не сомневаюсь. Вероятно, что-то вроде передатчика. Радио передатчика.
Но Это невозможно
Боюсь, что возможно, сказал я. Это хуже, чем убийство?
Он не ответил, но за него ответило его лицо. Я обнаружил передатчик, работающий на батарее; он был укреплен под сидением. Приемник мог находиться почти в любом месте в радиусе от одной до двух миль от церкви, там, где Фостер, Стоун или Джейсон слушали, как Дэнни изливал священнику свои сомнения и муки.
Отец Шэнлон согласился отдать мне этот миниатюрный передатчик. Прежде чем уйти, я сказал:
Простите мое вторжение, отец мой. Но теперь вы понимаете, почему я должен был прийти сюда. Люди, которые это сделали ну, да ладно. Но они поддали мне жару.
Он мягко улыбнулся.
Думаю, им скоро будет намного жарче, чем вам, мистер Скотт.
На этот раз я пошел пешком. Я слишком злоупотреблял своей удачей, полагаясь на столь многих водителей; к тому же, место, куда я шел, было всего в нескольких кварталах отсюда. По этому адресу жил сержант полиции Дэйв Биллингс, так что я шел нанести ему визит, вместе с моим маленьким револьвером 32. Не то, чтобы мы были друзьями, но я знал его еще с тех пор, когда он управлял уличным движением. Теперь он работал в отделе по расследованию убийств, и я знал, что к этому времени он обычно приезжает домой: было немного больше семи вечера.
В семь-тридцать пять он свернул с улицы к дому и поехал к гаражу. Я подождал, пока он взялся обеими руками за ворота гаража, вышел из-за угла, где я его ждал, приставил револьвер к его спине и сказал:
Спокойно, Биллингс. Не опускайте рук. Все, чего я хочу, это разговора.
Я почувствовал, как напряглись его мышцы под дулом револьвера. Я отступил на шаг.
В машину, Биллингс. Только сначала бросьте ваш пистолет. Несколько минут спустя мы уже были в его машине, я на заднем сидении, все еще держа его под прицелом; его же пистолет был у меня в кармане. Я велел ему выехать на улицу и остановиться квартала на два дальше. Он уже знал об убийстве Дэнни, так что я просто рассказал ему, что произошло в действительности.
Когда я кончил, он сказал:
Не хочу сказать, что вы лжете, Скотт. Особенно пока вы наставили на меня ваш револьвер. Он слегка повернул голову. Калибр тридцать два, верно? Хастингса убили как раз из такого.
Вот именно. Из этого самого. Это мой револьвер. Только стрелял из него не я. Впрочем, не хочу повторять все с начала. Половина города знает, что Шелл Скотт всегда при оружии. Уж я об этом позаботился.
Он зарычал. Послышался легкий звук вроде щелчка, и я заметил, что Биллингс наклонился в сторону от меня. Я схватил его сзади за воротник и втряхнул его обратно в водительское кресло.
Что, черт возьми, вы собираетесь сделать?
Он выругался.
Спокойно, сказал он. Уж и закурить нельзя? Изо рта у него торчала сигарета. Я почувствовал, что у меня вспотели ладони.
Биллингс, сказал я, сидите смирно. Закурите, когда мы кончим наш разговор. А пока даже не шевелитесь.
Он спросил:
С неделю назад у вас с Хастингсом вышла маленькая потасовка, не так ли?
Самая маленькая. В грилльбаре Стэнга. Он был пьян, набросился на меня, и я его стукнул маленько. Ч-черт, да я сам немного выпил. Эти типы, что навесили на меня убийство, возможно сообразили, что это еще одна причина сделать меня козлом отпущения. Кроме того, они знали, что я ношу с собой свой игрушечный револьвер. Это им было наруку. Самое главное Фостер ревновал меня к одной девочке. Если меня убрать, может быть ему что-нибудь и перепало бы. И вы не отрицаете, что полиция получила анонимную подсказку. И еще одно сегодня мы играли в покер и я остался в выигрыше, премия для убийц! Ну, что, достаточно причин?
Еще бы, сказал он. Видимо, я произвел на него впечатление.
Тогда я рассказал Биллингсу о моей встрече с отцом Шэнлоном. Он промолчал. Я велел ему выйти из машины и отойти назад на несколько шагов; потом положил его пистолет и миниатюрный передатчик на тумбу у тротуара и попросил его подождать, пока я буду достаточно далеко, прежде чем взять их. И проверить то, что я рассказал ему об этом передатчике. Перед тем, как сесть обратно в машину, я сказал ему:
Вот как было дело, Биллингс. Никто еще не слышал от меня этой истории, но я не мог явиться с ней в полицию. Теперь вы знаете мою историю. Постарайтесь мне поверить.
Он опять промолчал. Я завел мотор и поспешил отъехать, свернул за угол и, проехав еще немного, остановился и из автомата позвонил Глории.
Хелло, Шелл, Шелл, лапушка, лапушка, лапушка.
Да, да, понимаю.
Шелл, ты не должен был уходить. Ты меня буквально Пришлось прыгнуть под холодный душ. Только успела накинуть полотенце.
Стоп! Я не за этим.
Подожди Ну вот! Никакого полотенца! Видел бы ты меня сейчас. В чем мать родила.
Не треплись, слышишь? Нашла тот адрес?
Она вздохнула и сказала, что это на Кингзмэн Роуд, 1844. Это около десяти миль за городской чертой. Я повесил трубку в середине ее монолога, который в обычное время попросил бы ее повторить, вскочил в машину и помчался на Кингзмэн Роуд.
Домик был маленький, белый, окруженный эвкалиптами и отстоящий от дороги футов на сто. На подъездной дороге стояла машина, за задернутыми занавесками горел свет. Оставив машину у дороги, я пешком приблизился к дому и нашел окно, где штора на дюйм не доходила до подоконника. Заглянув в эту щель, я увидел внутренность комнаты. В ней был Фостер.