Послушай, детка, мне же вести машину. По крайней мере, я должен свободно двигаться.
Она захихикала.
Это недалеко, сказала она.
Что недалеко?
Мммм? Ее дыхание щекотало мне ухо.
Что недалеко?
Мой дом. На Парквью-стрит. Я покажу.
Примерно через пятнадцать минут, на протяжении которых она показывала мне дорогу, дышала мне в ухо и нежно и мягко прижималась ко мне, мы свернули с бульвара Уилшир на Парквью и остановились перед крошечным домиком не хватало только роз, чтобы он стал точь-в-точь как коттедж новобрачных. Глория сунула мне в руку ключ от входной двери.
Входи.
Послушай, мне же работать
Ох, да входи же. Все равно уже слишком поздно, какая сейчас работа! Или ты думал поехать домой и лечь спать?
Думал и об этом.
Ну, так перестань об этом думать. Она лукаво улыбнулась: Думай лучше обо мне. Поспишь утром, если захочешь. Мне нужна компания, а ты компания.
Ну
Входи же; я приготовлю тебе чего-нибудь выпить.
Черт возьми, я бы не отказался выпить.
Ее домик был очаровательный. Входная дверь открывалась в маленькую жилую комнатку с небольшой кухонькой налево в глубине. Рядом с кухней была дверь вероятно, в туалет. Справа еще одна комната, в которую вела не дверь, а плотная темно-синяя портьера или занавеска из тяжелой материи, укрепленная на кольцах, нанизанных на металлический стержень. Портьера была задернута не до конца, и внутри я видел большой туалетный столик с огромным зеркалом и спинку кровати. Спальня. На туалете стояли две фотографии; на одной был незнакомый мне человек, на другой некто, весьма похожий на Виктора Пила. Фактически, это и был Виктор Пил.
Уютно, сказал я.
Как раз по моим габаритам, сказала она. Люблю свой домик. Ты посиди, а я приготовлю все, что нужно.
Я сказал:
Я вижу, у тебя в спальне двое мужчин. Она испуганно вздрогнула, и я добавил: На туалетном столике. В рамках.
Ах, эти! Она засмеялась. Ты меня напугал.
Один из них, кажется, Пил?
Да. Босс. Он был удивительно добр ко мне. Она нахмурилась: Я не очень хорошо пела, да?
Оставив вопрос без ответа, я осматривался. По одну сторону от портьеры, закрывавшей вход в спальню, помещались большой цветной телевизор, радиоприемник и проигрыватель; по другую мягкое серое кресло. Еще два таких же кресла стояли подальше, в углу комнаты. Половину противоположной стены занимало окно, задернутое с обеих сторон синими занавесками. Перед окном стоял шезлонг. Тут я и расположился.
Глория убежала в кухню, и я слышал, как она звенит стаканами и кубиками льда. Потом она просунула голову в дверь и спросила:
Ты чего хочешь шотландского, бурбона или джина?
Я встал и подошел к двери.
Бурбона, если можно. С водой. Только не очень разбавляй.
Я следил, как она хлопочет, отмеривая и наливая на глазок составные жидкости; ученого бармена из нее не вышло бы. Она смешала напитки и наклонилась над стаканами, и ее платье, натянувшись на груди, восхитительно обрисовало ее выпуклости. И я опять подумал, настоящие ли они, или были доставлены из магазина «Все для дам», под торговым названием «Совершенно секретно».
Ну вот. Она подвела меня снова к шезлонгу, подсела ко мне по крайней мере в шести дюймах от меня и подала мне стакан. Это был хороший, крепкий бурбон. Она пригубила свой, потом отхлебнула, потом глотнула и поставила на колени пустой стакан.
Ого, сказал я.
Да я не очень люблю его, призналась она. Я пью просто ради хорошего самочувствия. Она покачивала головой вперед и назад, как маятник. И хорошо себя чувствую.
Вижу, что хорошо.
Прости, я сейчас. Она встала и, плавно обойдя шезлонг, удалилась.
Я медленно отпил половину, потом услышал металлический скользящий звук и повернул голову в ту сторону. Глории не было видно, но темно-синяя портьера, отделявшая спальню, была задернута и слегка колыхалась. Я допил вторую половину. На этот раз быстро.
Я слышал, как она двигается, напевая обрывки какой-то мелодии. Прошло пять минут. Портьера отодвинулась, и там стояла Глория, освещенная льющимся из спальни мягким и теплым светом.
Она переоделась. Она была совсем другая! На ней было дымчато-серое неглиже, которое стоило бы маленькому паучку неделю неустанной работы. Она улыбнулась и пошла ко мне, ступая, как девушка, исполняющая брачный танец древних таитян.
Я не остановил ее. Я люблю танцы.
Она подошла к окну с ехидной улыбкой на губах, ехидно покачивая бедрами, и дернув за шнур с кистью на конце, задвинула занавески. Потом повернулась и прислонилась к стене.
Нравится?
Больше, чем нравится. Необыкновенно. Язык болтался у меня во рту, как будто он был сам по себе.
Она засмеялась глубоким гортанным смехом.
У тебя пусто, сказала она. Я сделаю тебе еще один бурбон с водой.
Она придвинулась ко мне вплотную и взяла у меня из рук пустой стакан.
Они были настоящие. По-настоящему настоящие.
Она наклонилась, положила ладони мне на виски и откинула мою голову назад, смеясь глазами и ртом. А потом ее губы жарко прильнули к моим губам. Они были мягкие, как бархатные занавески. Мягче. Сначала. Потом настойчивые, требовательные.
Я подумал, получу ли я обещанную вторую порцию бурбона? И решил, что не получу.
Я был прав.
Я отпер дверь своей квартиры, вошел и включил маленькую настольную лампу справа от двери. У меня в первой комнате аквариум с тропическими рыбками, а рыбы как люди. Они не любят, когда им в глаза внезапно ударяет свет.
У меня было такое чувство, будто я не спал целую неделю.
Я прошел в миниатюрную кухоньку и заглянул в холодильник, нашел бутылку и соорудил хороший «ночной колпак». Было 3.30 утра.
Я занимаю квартиру, состоящую из комнаты, кухоньки, спальни и ванной, в доме гостиничного типа «Спартан Апартмент Отель» на Норт Россмор в Голливуде. Это всего в двухстах ярдах по прямой от Уилширского Сельского Клуба.
Все вполне комфортабельно. В комнате одно глубокое кожаное кресло для меня; два шоколадно-коричневых жестких кресла; слишком большой шоколадный диван; три подушки для сиденья на полу, которые никогда не остаются на своих местах; желто-золотистый, от стены до стены, ковер с таким густым и жестким ворсом, что, ступая по нему босиком, вы чувствуете, будто идете по пружинному матрацу; большой, низкий, покрытый черным лаком кофейный столик, на котором лежат текущие номера журналов «Плейбой», «Аквариум» и «Кавалер», искусно разложенные так, чтобы закрыть круглые следы давно сгинувших стаканов; и фальшивый камин под большим в один квадратный ярд полотном с обнаженной фигурой, написанной маслом в ярких и резких тонах.
Нравится? Ну и черт с вами; я лично нахожу, что она прекрасна.
Спальня: кровать, подушка для сиденья на полу, два кресла, туалетный столик.
Ванная: комбинированные ванна с душем; фарфоровый унитаз; аптечный шкафчик с зеркалом, никаких картин с обнаженными телами.
Кухонька: газовая плита, холодильник, угол, оборудованный для еды, бутылка бурбона. А также продукты.
Я захватил свой «ночной колпак» в спальню и начал выбираться из своей одежды. Повесил серый габардиновый костюм рядом с другими в стенной шкаф, положил галстук в сетку, сунул распялки в модные коричневые туфли, а сорочку, трусы и носки бросил в мешок для стирки.
Став под душ, я подставил грудь под струю воды, раздумывая тем временем о людях, с которыми мне довелось столкнуться в этот долгий, но интересный вечер.
Это был замечательный вечер.
Я намылился, обмылся, выключил душ и растер тело жестким полотенцем. В постели, под чистой простыней, заведя оба будильника на 8 часов утра, вдыхая прохладный воздух, вливающийся в комнату сквозь открытые окна, я думал о Глории, о Максине, о Робин и Джо, пока незаметно не заснул.
Глава седьмая
Я поймал последнюю ноту первого будильника, с наслаждением повернулся на другой бок и начал снова углубляться в прекрасную страну Никогда-Никогда, где черноглазые гурии в прозрачных лифчиках и целлофановых юбках ехидно плясали вокруг моего трона. Девушка с тридцатишестидюймовым бюстом и массой темно-рыжих волос щекотала меня по щеке ресницами длиной в один фут. Я скользнул взглядом по белой переносице и заглянул ей в глаза, и они вдруг превратились в два тлеющих уголька. Ресницы стали расти, удлиняться, соединились в две железные спицы и начали вонзаться мне в шею. Второй будильник тот, что побольше, неистово зазвонил и прогнал кошмарные сновидения. Я приподнялся, чертыхнулся и взглянул на часы. Восемь. Утро. Самое мерзкое и несчастное время суток.
С отвращением я провел языком по небу, облизнул губы, поморгал и выкатился из постели. Толчок от соприкосновения ног с полом так резко ударил в голову, что у меня едва не раскололся череп: внутри, видно, была сплошная боль.
С усилием я кое-как вытащил из шкафа халат и поплелся в ванную, чувствуя себя старым и обессиленным. Я подставил лицо под струю воды, почистил зубы и провел гребешком по волосам. На волосы это не произвело никакого впечатления. В кухне я поставил на огонь кастрюлю с водой, заварил кофе и снял с полки коробку с маисовыми хлопьями. Вот именно с маисовыми хлопьями. Простой, добрый маис. Завтрак. Даже без похмелья мысль о сытном завтраке вызывает у меня ощущение какого-то насилия над собой.
Я всыпал в кипящую воду горсть хлопьев и стал следить за тем, как они варятся.
Они тошнотворно пузырились и булькали. И в желудке у меня тоже тошнотворно пузырилось и булькало.
Я отнес хлопья в ванную и вылил все в фарфоровый унитаз. Быстро и просто; с завтраком было покончено.
Все-таки я заставил себя съесть кусочек тоста и выпить две чашки кофе и окончательно проснулся.
Я надел серо-голубой габардиновый костюм. Потом, не спеша, включил свет у аквариумов, накормил рыбок живыми дафниями, расправил плечи и вышел.
Чувствовалось, что и сегодня день будет жаркий; солнце еще не добралось до зенита, а уже припекало и жгло, упорное и бесцеремонное, как энергичный пешеход на Главной Улице. Ветра не было. Смог щипал глаза, и сквозь него туманно виднелся американский флаг, вяло и неподвижно свисавший над входом в Уилширский Сельский Клуб. Я сел в кадиллак и направился в сторону Норт Уинзор.
Пожалуй, в блузке и коротких брюках она мне нравилась больше, но и в плотно облегающем желтом свитере, белой плиссированной юбке, нейлоновых чулках и коричневых с белым туфлях на каблучках «гвоздиках» она была живым ответом на вопрос, произошел ли человек от обезьяны.
С добрым утром, мистер Скотт, сказала она мягко и приветливо. Вы так рано, и полны энергии.
Я вспомнил кое-что, упущенное вчера. Решил заглянуть к вам и поговорить еще раз.
Может быть, ей это было и неприятно, но она открыла дверь и пригласила меня войти. Я вошел и гм, гм на том же низком зеленом диване сидел докучный мистер Кэш. В это утро на нем был новый коричневый твидовый костюм, но на лице его было то же угрюмое выражение.
Я бодро сказал:
Доброе утро.
Он медленно поднялся и встал, широко расставив ноги. Он злобно смотрел на меня.
Вы, шпион, сказал он противным голосом, почему вы не копаетесь в своих бумажках? Вообще, вы когда-нибудь сидите дома?
Мне уже настолько осточертели злобные взгляды и рычание этого надутого типа, что я сказал, не подумав:
А вы когда-нибудь уходите домой?
Он скрипнул зубами, ноздри его раздулись, и он очутился лицом к лицу со мной. Он схватил меня спереди за сорочку и толкнул меня к двери.
Вон! гаркнул он. Вон отсюда, шпион!
Ничто так быстро не приводит меня в бешенство, как самонадеянность какого-нибудь парня, воображающего, что он может толкать меня куда ему вздумается. Однако я удержал руки по швам и медленно произнес:
Ну, погоди же, приятель.
Больше я не успел сказать; он приблизился еще на полшага, уперся своей ручищей мне в грудь и толкнул меня. Я отступил на правую ногу, размахнулся и правым кулаком врезал ему в челюсть. Он как будто сложился пополам, только в обратную сторону, и шлепнулся на собственные ягодицы.
Я сказал:
Забыл предупредить вас, Кэш. Придержите свои лапы.
Он был крепок. Он посидел одно мгновенье, потряс головой, потом начал подниматься с пола.
Прекратите! Сию минуту прекратите! Это крикнула Робин, став между нами и топнув четырехдюймовым каблучком. Вы, животные, сказала она. Вести себя не умеете? Обернувшись к Кэшу, она резко добавила: Эдди, ты не имел права! В моем доме! Мне стыдно за тебя. Лучше уходи; и возвращайся, когда настроишься на более дружелюбный лад.
Он, наконец, встал, смахнул сзади с брюк пыль, пощупал челюсть и подошел ко мне.
Окэй, приятель, сказал он угрюмо. Только ошибаетесь: мы еще встретимся.
Он вышел и так хлопнул дверью, будто собирался купить новую. Как-то получалось, что когда я приходил, он должен был уходить. Может быть, именно поэтому мой приход не доставлял ему удовольствия. Может быть, я бы тоже негодовал на вторжение, если бы я был на его месте и имел эти маленькие tete-a-tete с Робин.
Я повернулся к Робин.
Простите за эту сцену, сказал я. Он вывел меня из себя, и я не подумал, каково это для вас.
Ничего, сказала она. Ее ярко-красные губы изогнулись в улыбке, как мне показалось искренней. У него не было основания так себя вести. В сущности, я вас ничуть не виню; он получил то, что заслужил. Он пришел за несколько минут до вас, и ваше появление, видимо, его разозлило.
Я его не очень осуждаю.
Спасибо, сэр. Он хотел, чтобы мы поехали в Санта-Анита. Да мне не очень-то хотелось. Она села на диван.
Простите, сказала она, я даже не предложила вам сесть. Она похлопала рядом с собой по подушке: Садитесь.
Мне не нужно было второго приглашения.
Зачем вы хотели меня видеть сегодня утром?
Я бы мог сказать, что заглянул по пути ради вашей компании.
Могли бы, но я бы вам не поверила, мистер Скотт.
Она слегка прикусила губку и посмотрела на меня.
Или, скорее, Шелл, сказала она тихо. Вчера мы, кажется, отказались от формального «мистер Скотт» и «мисс Брукс».
Я широко улыбнулся ей.
Верно. Мне бы хотелось узнать еще немного о вашем брате.
Улыбка исчезла.
Что именно?
Что он, например, делал, когда жил на Востоке?
Ну, он жил там долго. Имел какую-то работу. На ипподроме.
Где именно он жил?
В Нью-Йорке, сказала она.
Хороший город, сказал я. В Нью-Йорке есть все, что вам нужно. Бывали там когда-нибудь?
Нет. Хотя и очень хотела бы.
Да, я понимаю. Все говорят, хорошо бы поехать, но я бы не хотел там жить. Не знаю, но думаю, мне бы там не понравилось. Джо, вероятно, работал на ипподромах Арлингтон-парк и Фейр Граундз?
Да. Он так и говорил.
Он вам писал когда-нибудь?
Вначале. Но последние год-два не писал.
Я откинулся на подушки и взял сигареты.
Покурим?
Спасибо, у меня есть. Из ящичка на столике у дивана она достала длинную сигарету с пробковым фильтром, закурила и дала прикурить от маленькой хромированной зажигалки. Я глубоко затянулся.
Робин, сказал я, ведь Джо не был вашим братом?
Она посмотрела на меня твердым взглядом.
Я чувствовала, что вы к этому подбираетесь, сказала она спокойно. Как вы узнали, Шелл?
Право, не знаю. Не сразу. Но у меня сложилась почти твердая уверенность в том, что вы не брат и сестра. Я посмотрел на нее с удивлением. Неужели вы думали, что при таких подозрительных обстоятельствах эта ложь сойдет за правду? Вам не пришло в голову, что полицейские будут знать о нем все вероятно, уже сегодня? Может быть, даже сейчас уже знают?
Она прислонила голову к спинке дивана и сказала:
Не знаю. Не знаю. Я просто об этом не думала. Я не знала, что сказать. Наверно я немного испугалась. Полиция засыпала меня вопросами. Пришлось опознавать его тело. Кто угодно запутается, она подняла голову и посмотрела на меня. Как вы узнали?
Во-первых, вам следовало дать ему больше имен. Не то, чтобы это много значило, но как-то нелогично, чтобы родители, назвавшие девочку Робин Виктория Эллен Брукс, окрестили мальчика просто Джозеф. Да еще и библейским именем. Конечно, это мелочь, но такие мелочи застревают у вас в мозгу, как навязчивые идеи. Потом фотографии.
Что такого в фотографиях?
Хотя бы то, что между вами нет никакого сходства. У вас красивые волосы, Робин. Мне они нравятся. Но у них поразительный рыжий оттенок. А Джо совершенный блондин, почти как я. Конечно, вы могли бы покрасить волосы или помыть их хной.
Никогда! возмущенно воскликнула она. Могу доказать, что они естественные.
Неважно, сказал я. Покрасили вы их или нет, это всего лишь маленькая деталь, повод для минутного размышления. Затем подписи на фотографиях: «Робин с любовью Джо». Обычно братья так не пишут сестрам. Не то чувство. Да и сами фотографии. По крайней мере, четыре, что я видел, сняты в вечерних кафе или ресторанах брат и сестра едва ли будут проводить часть ночи в таких местах. Скорее влюбленные. И еще одна забавная деталь.