Юра взял у нее с ладони ключи и помедлил рядом, словно ожидая, что она задаст вопрос. Она задала.
Как бабушка?
Спасибо, хорошо.
То, что он поблагодарил ее, рассмешило Анфису.
Вам спасибо, Юра!
Они почти никогда не разговаривали. Анфисе казалось, что он ее недолюбливает, и еще она не знала, как к нему относитьсякак к прислуге? Другу семьи? Беспризорнику, в котором принимает участие друг семьи Иван Иванович?
Впрочем, на беспризорника он явно не тянул.
Они еще постояли, не зная, что сказать друг другу, и Анфиса наконец изрекла:
Весна.
Юра подтвердил:
Весна.
Я никогда не замечаю, как она приходит, продолжала светскую вечеринку Анфиса, вроде вчера еще снег лежал, а сегодня и она повела рукой в перчатке вокруг себя.
Юра сосредоточенно проследил за рукой.
Сегодня за домом сильно припекало, сообщил он и звякнул ключами от ее машины.
Поздравляю вас.
С чем?
Архип встал, подошел к двери и вопросительно мяукнул. Вечеринка ему надоела.
И пахнет так хорошо, сообщила Анфиса. Как я люблю весну!
Марфа Васильна просила кофе сварить, неожиданно сказал Юра, а ей на ночь бы не надо.
Анфиса изумилась:
Вас попросила?!
Ну да.
Как?!
А что такое?
Как что такое?! возмутилась Анфиса. Вы что, не понимаете?! Почему она просит вас, когда есть Клавдия?!
Он улыбнулся.
А я лучше кофе варю.
Лучше, чем Клавдия?!
Конечно. И Марфа Васильна об этом знает.
А я почему не знаю?
Понятия не имею.
Разговор с каждой минутой становился все содержательнее.
Архип еще раз мяукнул, на этот раз сердито.
Доброй ночи, Юра. И кофе не надо варить, а с бабушкой я разберусь.
Доброй ночи.
Она подошла к двери и уже взялась за холодную ручку, а Архип переступил лапами, выражая некоторое высокомерное нетерпение.
Хотите, я вам завтра сварю? вдруг предложил Юра.
Что?
Кофе. Заодно вы убедитесь, что я варю хороший кофе. У меня джезва есть.
Что у вас есть?!
Джезва. По-вашему, турка. Для правильного кофе.
Что значитпо-нашему?
Европейцы так называют. А арабы говорятджезва.
А вы араб?
Нет.
Архип сердито и настойчиво мяукнулсколько можно на крыльце стоять, когда давно уже хочется домой, к камину, теплу, в любимое кресло! Хоть и не хотел напоминать о себе, а пришлось, раз уж они ничего не понимают!
Извините, что задержал вас.
Ничего, спокойной ночи.
И Анфиса шагнула в дом, а Юра остался.
В доме было тепло и вкусно пахло чем-то очень домашнимпирогами, что ли?..
Девушки, громко позвала Анфиса и один о другой стащила башмаки. Она терпеть не могла развязывать шнурки. Девушки, я приехала!
«Девушки» появились с двух разных сторонбабушка из гостиной, а домработница Клавдия из кухни.
Наконец-то! воскликнула Клавдия и кинулась обниматься.
Наконец-то, проворчала бабушка и скрылась за широкими «зальными» дверьми. Внучка должна была подойти к ней и никогда не наоборот.
Господи, девочка, что ж так поздно?! Ты себя уморишь, разве можно по ночам кататься в эдакую темнять! И луна сегодня
Что луна, Клава?
Луна оглашенная сегодня! А в такие ночи волки всегда на дорогу выходят, по весне-то особенно!
Из комнаты, куда сразу направился Архип, которому не надо было разуваться, донеслось фырканье.
Что ты, Клава, какие волки?!
Да ей везде волки мерещатся, сказали из комнаты. А может, черти.
Тьфу на вас, Марфа Васильна!
На вас-то тьфу, Клавдия Фемистоклюсовна!
У домработницы было диковинное отчество, и хозяйка сорок лет отчетливо его выговаривала, и никогда не позволяла себе говорить просто Клавдия.
Бабушка, ты как тут?
Отлично, а ты как там?
Анфиса пристроила на вешалку дубленку и кургузый пиджачок, который Клавдия сразу же подхватила, чтобы снести на местов гардеробную.
А худая! жалостливо сказала она, рассматривая Анфису. И что ты с собой делаешь, девочка? Небось на работе твоей ни поесть как следует, ни попить!
Клава, нынче модно быть худой.
Не знаю я, что модно, а ты тростиночка прямо! И зачем ты на работу эту ходишь? Ну что тебе дома не сидится?!
Клавдия Фемистоклюсовна, не портите мне ребенка!
Сердца у вас нет, Марфа Васильна!
У вас зато на двоих хватает!
У меня-то хватает! А вот здоровье девочка угробит, что будем делать, Марфа Васильна?
А вы не каркайте, Клавдия Фемистоклюсовна!
Девушки! подала голос девочка Анфиса, чьей судьбой обе дамы были так озабочены. Не ссорьтесь. Дайте лучше поесть.
Клавдия моментально убралась в кухню, а Анфиса прошла в гостиную. Бабушка качалась в кресле, а Архип мыл заднюю ногу. Увидев Анфису, он перестал мыть, встряхнул ушами и уставился на нее неопределенным взором.
Привет, дорогая моя, сказала Анфиса, подошла к креслу, остановила его и звонко чмокнула бабушку в нежную щеку. Бабушка ответно поцеловала ее и снова принялась качаться.
Она была в белой блузке с пышными рукавами, черных брюках и замшевых туфлях на низком каблуке. На блузке лежала плоская золотая цепочка шириной примерно с мизинец. Цепочка шла в брючный кармашек, где помещались часы. У нее был дамский «Брегет» знаменитой швейцарской фирмы, купленный в прошлом году в Женеве.
Швейцария бабушке тогда не понравилась, и она заявила, что больше никогда в эту страну «жвачных животных» не поедет.
Ах, как Анфиса любила свою бабку!
Ну что? спросила та, перестав качаться. Завтра опять уедешь?
Это был давний и бессмысленный спор о том, где внучке лучше жить. Семья, то есть Марфа Васильевна, Клавдия и Иван Иванович, находили, что жить непременно следует в Аксакове, чего Анфиса решительно не могла себе позволить. Аксаково слишком уж ее расслабляло.
Уеду, бабушка. Расскажи, как у тебя дела и что это ты вздумала на ночь кофе пить?
Уже нажаловались?
Да никто не жаловался, Юра мне сказал, что он варит тебе кофе. С каких это пор?
А с тех, издалека крикнула домработница, что я отказалась! У ней сердце болит, а она кофе пить! Сказала, не стану варить, и не стану! А Юре вашему наплевать на вас!
Бабушка, ты же знаешь, что кофе на ночь тебе нельзя!
Знаю. Мне про это говорил еще Марк Захарович покойный, папаша нашего Захара Марковича! Нельзя, говорил, вам кофе, Марфа Васильна! И курить, говорил, лучше бросьте! Сам не курил никогда и рюмки в рот не брал! Он когда помер-то, Клавдия Фемистоклюсовна?
Да уж уж лет двадцать пять как. На Пасху.
На Рождество он помер.
На Пасху.
Да тогда снег лежал!..
Потому что Пасха ранняя была!
Девушки, перебила Анфиса, какая теперь разница, когда он помер?
А и правда никакой, уже в дверях сказала домработница. Ты руки мыла, девочка?
Нет.
Немедленно марш мыть руки и за стол! И так позднотища такая, разве ж можно так поздно ужинать?
Может, я не буду?
Я тебе дам, не буду! Не будет она! Марфа Васильна, скажите ей, чтобы руки шла мыть!
Анфиса, вымой руки и за стол.
Иду.
В просторной ванной с окном, выходящим в темный сад, было тепло и хорошо пахло лавандовым мылом и чистой водой. Хрусткое льняное полотенце было пристроено на рогатую вешалку, и еще стоял кувшин с синим цветком на выпуклом боку. Анфиса помнила этот кувшин столько, сколько помнила себя. За окном, в чернильной и очень весенней темноте, политой сверху холодным светом, росли старые деревья. Яблоневый сад примыкал прямо к дому, а лес начинался уже за ним, и там ничего нельзя было разглядеть, так плотно стояли деревья.
Анфиса никогда и ничего не боялась, особенно в бабушкиной усадьбе, а тут вдруг почувствовала себя неуютно, как будто с той стороны тонкого стекла, из весенней чащи, кто-то смотрел на нее, не отрываясь и не моргая.
Или луна смотрела?..
С этой стороны дома никого не могло бытьЮрин коттеджик стоял у ворот, но она чувствовала, что там кто-то есть!
Дом был очень старый, построенный «без дураков», как это называл Иван Иванович Калитин, поэтому звуков с улицы никаких не доносилось, только иногда булькала вода в трубах отопления.
Анфиса вытерла руки, изо всех сил стараясь не волноваться, погасила светкак будто с ходу упала в банку с тушьюи приблизилась к окну. Ничего не было видно, кроме массы деревьев, которые стояли, не шелохнувшись, и стекло моментально запотело от ее дыхания.
Анфиса протерла его ладошкой.
Ничего. Ничего.
Луна светила и впрямь очень ярко, и казалось, что свет ее с каждой секундой прибавляется, и черно-белая картинка за окном проявляется все четчеглаза привыкали к темноте.
Ничего.
Но она твердо зналатам, в этой темноте, что-то затевается.
А я сколько раз вас просила, Клавдия Фемистоклюсовна, никаких пирогов нам не печь! А вам все равно, хоть я сто раз скажу, хоть двести!
Да лучше моих пирогов ничего на свете нет!
А фигура?
На что нужна ваша фигура, если поесть как следует нельзя!
Анфиса шла по коридору, и голоса становились все громче, будто накатывались на нее. У дверей гостиной она приостановилась на секунду и, помедлив, оглянулась назад. В конце широкого коридора тоже было окно, плотно прикрытое толстыми шторами.
Да что за ерунда!.. Никого там нет и быть не может!
Анфиса отворила дверь и вошла в гостиную.
Домработница и хозяйка с двух сторон сидели за круглым столом, где было приготовлено место и для Анфисы. Белая скатерть с бахромой свешивалась веселым краем, и что-то вкусное было расставлено на ней, и пироги, пирогигорой на овальном блюде!
Клавдия, оттопырив толстый мизинец, откусывала от пирога с капустой, а Марфа Васильевна ничего не оттопыривала и откусывала от ватрушки. От самоварчика к лампе поднимался уютный пар.
Неизвестно, как это получалось, но к приезду Анфисы всегда поспевал самовар, и зимой и летом. Клавдия топила его в кухне, где была специальная вытяжка для самоварной трубы. Когда ее делали, прораб чуть ума не лишилсявсе никак не мог понять, зачем на современной кухне вытяжка для трубы!
Садись, садись скорее, все остынет. Вот курочки кусочек, домработница захлопотала, вкусно звякнула тарелка, салфетка зашуршала. И овощей тебе положу.
Спасибо, Клава!
Ешь без разговоров, исхудала вся!
Ужасно, пожаловалась бабушка, примерилась и взяла с блюда второй пирог, и как это можно на ночь так трескать!
Так если вы днем не трескаете ничего!.. Анфиса, она целый день тебя ждала, вот первый раз только села! А за весь день чашку бульона
Я на диете!
Домработница закатила глаза, всем своим видом демонстрируя отвращение к диете. Анфиса уже грызла свою курицу, и так вкусно ей было, и так весело, и так нравилось, что она у бабушки!
Все правильно, сказала она с удовольствием. Бабушка все правильно говорит. Надо есть мало, и тогда дольше проживешь.
Тю! непочтительно отозвалась домработница. Да от голода и злости раньше всех помрешь!
Господи, как вкусно, пробормотала бабушка и взялась за третий пирожок.
И не говори, поддержала Анфиса и взялась за первый.
Ешьте, девочки, ешьте, а вот эти, с краю которые, с мясом. Анфиса, ешь, ты любишь с мясом!
Бабушка, а про что ты утром загадками говорила? Про собаку Баскервилей какую-то?
Тут сплошные загадки, дорогая моя.
Где?
У Петра Мартыновича, соседа.
Мало он нам крови попортил, вступила Клавдия, вы еще загадки его разгадываете!
Да откуда он взялся, сосед-то? Ты же с ним никогда в жизни не разговаривала!
Никогда не разговаривала, а вчера вот побеседовала.
Анфиса, чаю налить?
Налей, Клава. Так что там с соседом?
А с мясом я Юрке отнесу. Он ведь тоже человек. Небось пирожка-то охота!
Бабушка изящно доела, отряхнула пальцы, убрала с колен салфетку, откинулась на спинку и с удовольствием закурила. Расслабленно она всегда сидела только в кресле, а на стулес прямой спиной и сомкнутыми коленями, как солдат на параде. Считала, что разваливаться женщина решительно не может себе позволить, если только она настоящая женщина, конечно. То, что она откинулась на спинку, могло означать, что сейчас «будет история».
Однако бабушка никогда не начинала «просто так». Слушателей надо было как следует подготовить.
А что у тебя в аптеке, моя дорогая?
Все в порядке. Ты мне лучше про соседа
А почему ты опоздала?
Анфиса, как давеча Клавдия Фемистоклюсовна, закатила глаза, но спорить не стала и рассказала все сначалакак застряла в пробке, как потом поехала на троллейбусе, потому что Садовое кольцо стояло, как у заведующей договоры пропали, а Анфиса их нашла!..
Так сразу было понятно, что они никому не нужны! Чего их искать-то понадобилось?!
Бабуль, а я не сразу догадалась
Вот и плохо, что не сразу! Если бы я была не так стара и слаба, я бы их сама нашла. И вообще ты зря мне не позвонила.
Бабушка!
А все ваши затеи детективные, вступила в дискуссию Клавдия. Ужас один! Вот Иван Иванович-то прав. Как затеетесь расследовать, так хоть пропади совсем!
Вам-то что, Клавдия Фемистоклюсовна?
А мне то, Марфа Васильна, что накличете беду на весь дом, будете знать! И так третьего дня я знак видела.
Какой знак, Клава?
А такой. Вот слушайте. Она подлила всем чаю и сделала таинственное лицо. Иду я по саду, вот в сторону леса. Иду себе, посмотреть решила, сошел на берегу снег или нет, потому что качалку там мы каждое лето ставим. А из самой чащи на меня как смотрит кто-то. Представляя, она обернулась через плечо, и Анфиса поежилась, словно опять почувствовала взгляд. Я быстрей, быстрей, по той дорожке, что правее! Не по той, которая слева, а по той, которая
Справа, нетерпеливо подсказала Марфа Васильевна.
Ну да. Вот я оглядываюсь назад-то, а дома уж не видать, только у Юрки в машине радио громыхает, и музыку-то я вроде как слышу. И вдруг все будто темнеет, и все тише, тише, и смотрю я по сторонам Клавдия повела очами и дрогнула плечами, словно в испуге или ознобе. Анфиса смотрела на нее с интересом, а тем временем непонятное беспокойство вдруг стремительно приблизилось со стороны леса к дому и прильнуло к окнам.
Анфиса оглянулась на окна. Там никого не было, но даже в шее свербело, так отчетливо казалось, что есть.
И вот уж полная темнять, и стою я как будто одна на лесной полянке, а передо мной ох, господи и Клавдия размашисто перекрестилась.
Кто? спросила непочтительная Марфа Васильевна. Сам Господь?!
Да что вы такое говорите, Марфа Васильна?
А вы что такое говорите, Клавдия Фемистоклюсовна?
Домработница с возмущением надула пухлые щеки:
А я говорю, что на самой опушке-то он и стоит! Утопленник. Стоит и кивает мне как будто, а я на него смотрю, смотрю, а вокруг-то все темней и темней, а он зовет меня, рукой машет. И вот так отчетливо я это вижу, и даже ветки качаются, он рукой-то ветки задевает, когда машет.
Подожди, подожди, перебила Анфиса, какой утопленник?!
Да тот самый! Ну наш! Ты что, забыла?
Конечно, Анфиса не забыла. В бабушкином доме, как в любом уважающем себя старинном доме, разумеется, водился свой утопленник. И история былаиз-за чего, собственно, он из нормального человека и стал таковым. Утопленником.
Когда-то в усадьбе жила некая барышня, а к ней похаживал некий медицинский студент, и у них был чудесный роман под луной. Они часами сидели в беседке над Клязьмой и мечтали о будущем. Он мечтал после университета уехать в деревню и пользовать там крестьян и крестьянок. На Троицу прыгать через костер, плести венки, за васильками в поле ходить и в бор по грибы, на Рождество колядовать и одаривать «конфектами» румяных крестьянских детей и вообще создавать народный театр, школы и больницы. Она мечтала окончить курсы милосердных сестер, уехать с ним и во всем служить ему опорой и быть товарищем. В беседке на берегу тихой и провинциальной Клязьмы, где так надрывно и сладко квакали лягушки и пахло липовым цветом и свежим сеном, мечталось как-то особенно складно. И даль манила, и молодость была, и крестьянские дети представлялись похожими на ангелов.
А потом студента утопили. Пробирался он ночью из беседки к своей лодкеусадьба его батюшки на той стороне была, увидал мужиков, тех самых, что лечить собирался. Они мешки какие-то в лодки грузили. Он, дурачок, подошел поближе, любопытствовать стал, а они ему мешок на головуи утопили. Они из господских амбаров зерно каждую ночь воровали, на самогон, испугались, что донесет.