Не стоит благодарности, сказал Мейер. И вот вы здесь, как будто родились заново. Все, что случилось со вчерашней ночи, можно записать в чистую прибыль. Так как вы собираетесь распорядиться второй жизнью?
Этот вопрос, похоже, взволновал ее.
Понятия не имею! Мне никогда не приходилось такие вещи обдумывать. Мне всегда говорили, что делать, и мне, братцы, лучше было бы слушаться. У меня нет желания обдумывать, что мне следует делать. Она прикусила губу и взглянула по очереди на каждого из нас, слегка склонив голову. У вас, ребята, похоже, что-то есть в жизни. Я хочу сказать, эта яхта и все такое, и вы такие крутые. Это не то что съездить на рыбалкуи обратно к жене и работе. У вас что-то происходит, может, я смогу как-нибудь вписаться?
Это было в своем роде трогательно. Семья уехала, оставив домашнего кота проситься и царапаться в новую застекленную дверь.
Я экономист, милочка, как я уже вам говорил, а Макги тут занимается спасением имущества по контракту.
Это хуже, чем я думала, тоскливо произнесла она. Видимо, все сводится к тому, чтобы снова попасть в лапы этим людям, с которыми я повязана, и они предпримут новую попытку. А они дважды не ошибаются.
Если хотите получить совет, сказал Мейер, мы не сможем вам его дать, не зная, в чем, собственно, состоит проблема, мисс Доу.
Ванжи, поправила она. Хотя бы свое настоящее имя я должна вам сказать, правда? Уменьшительное от Еванжелина. А полное имя вас совсем убьет, честное слово. Еванжелина Бриджит Танака Беллемер. «Беллемер» по-французски означает что-то типа красивого моря. Черт, вот оно, море, в него-то меня и сбросилив красивое море. Боюсь, мне надо успокоиться и хорошенько все обдумать. Когда мы попадем в Майами? После обеда?
Меня это позабавило.
Завтра вечером, часов в пять-шесть.
Она явно обрадовалась:
Хорошо бы через месяц или через год. По крайней мере, у меня больше времени, чем я думала, и мне это здорово поможет.
Попросите совета, если решите, что он вам нужен, сказал Мейер. А сейчас вы достаточно хорошо выглядите, чтобы временно вступить в должность судомойки.
Она так и уставилась на него:
Вы что, шутите?
На этом судне, сказал я, работают все.
Я не больно сильна в домашних делах, пожаловалась она с грустью в голосе, однако смирилась со своей судьбой.
После того как я разобрался со счетами за стоянку и топливо, а Мейерс удочками, я вывел «Флэш» из дока и уселся перед приборами в рубке, прямо над солярием. Когда мы вышли в пролив, Мейер спустился вниз. Немного погодя Ванжи поднялась ко мне наверх и попросила разрешения посидеть в кресле рядом. Она где-то выкопала мою белую рубашку и накинула поверх чужой блузки, раздобыла забытую кем-то из гостей на яхте соломенную шляпу с остроумными изречениями и гибкими полями, почти метр в диаметре, нашла темные очки. В руке у нее был высокий бокал с чем-то фатально темным, словно холодный кофе.
Ничего, что я себе выпивку притащила? спросила она. Хотите, схожу и вам тоже принесу?
Попозже, может быть. Вы здесь не перегреетесь?
Да нет, сейчас совсем неплохо, с ветерком. На меня так солнце действует Я должна это посмотреть. Знаете, Мейер такой душечка, правда? Я вымыла эту чертову посуду. А он сказал, что она осталась жирной, и я должна перемывать. Я ему ответила, что мы договаривались лишь про один раз, так он там внизу сейчас посуду перемывает. Бог ты мой, теперь я понимаю, почему плыть в Майами так долго. Эта штука действительно ужасно медленная.
Зато уютная.
Что здесь здорово, Трэвис, так это действительно шикарная обстановка, все по высшему разряду, и мебель, и все такое. Можно насажать гуляк и грести бабки.
Она помолчала, почти не притрагиваясь к своему напитку. Крохотные глоточки, да и то изредка. Я чувствовал, что она наблюдает за мной, бросая время от времени долгие взгляды из-под темных стекол.
Слушайте, а этот спасательный бизнес, я так поняла, это как обычное дело. Вы хотите получить контракт, и многие тоже рвутся его заключить, потому что это дает кучу денег. Но любым бизнесом лучше заниматься, когда крыша есть над головой, верно? Я просто тут обдумывала некоторые возможности смягчить этих ребят, чтобы они стали подружелюбнее. Если им захочется, чтобы вы на них поработали, вы могли бы сделать это, наверное, чуть подняв цену.
Извините, милая. Это не пойдет.
Еще помолчали. Мы проплывали отмель, где штук сорок пеликанов стояли единой группкой. Я ей показал на них, а она сказала:
Ага. Птицы.
Большинство людей так же слепы, как и Ванжи. Они не находят никакой эстетической ценности в том, что видят.
Мало-помалу содержимое ее бокала уменьшалось. Внезапно она принялась задавать вопросы насчет моего плавучего дома. Я действительно его владелец? И могу куда угодно доплыть? А до Нью-Йорка могу? Иди, может, до Галвестоуна? А я часто им пользуюсь или слишком занят своим спасательным бизнесом? Ведь многие сдают свои яхты внаем на время, чтобы хотя бы частично окупить их, ага? Такая яхта, а вы никогда не задумывались над тем, чтобы превратить ее в настоящую золотую жилу? Что-нибудь типа экскурсий по выходным, чтобы все со вкусом.
Наконец я понял, что у нее на уме. Ей нельзя было рисковать, оставаться в районе Майами. Но если бы я согласился уплыть в другие воды, она помогла бы мне наладить всякие там экскурсии. Взяла бы трех-четырех забавных парнишек, наняла бы повара и горничную, запаслась бы бифштексами и шампанским и предлагала бы экскурсии по выходным для усталых бизнесменов по тысяче долларов с каждого.
Всего с трех пассажиров уже можно делать не меньше штуки в чистом виде, Макги, уж поверьте мне.
Пока кто-нибудь нас обоих с моста не сбросит, а, Ванжи?
Ну, давайте, давайте! Я-то вляпалась кое во что покруче, чем это. Мне следовало бы об этом знать, когда я была самой обыкновенной энергичной девушкой. И надо же мне было дать себя уговорить на в общем, на другую работу. Большую часть времени я не позволяла себе беспокоиться из-за этого. Но как-то раз одного из простаков угораздило оказаться не таким, как все. И тогда я решила, что ему бы следовало договор заключить получше. А это оказалось так не к месту. И вот Черт побери, я выпила пару раз и размякла, ну и намекнула о том, что с ним должно случиться. Я могла все дело погубить, всех подставить. Они до него добрались раньше, чем он до закона, вот так вот. А со мной было кончено. Они больше не решались меня использовать, но и не доверяли, опасаясь, что настучу на них, если меня из дела выкинут. Так что оставался единственный выходэто убрать меня вовсе. Я это понимала. Мне кажется, я сорвалась потому, что у меня нервы на пределе были. Когда в таком деле долго участвуешь, тебе начинают сниться эти парни и то, что с ними потом стало. Начинает казаться, что за тобой следят. Если бы я не попыталась вывести этого из игры, он был бы следующим или тот, что после него. Слушай, тебе не подходит идея об экскурсиях, а?
Нет, Ванжи, спасибо. А в каком деле ты участвовала?
Если не знаешь, здоровее будешь. Что мне следовало бы сделать, так это настучать на всю компанию. Но это будет ужасно по отношению к двум другим девушкам, которых в это втянули, как меня в свое время. Мне кажется, они тоже рано или поздно сломаются. Да и, помимо всего прочего, законники бы так взбудоражились, что мне еще, чего доброго, не удалось бы и о себе договориться. Когда поднимаешь крышку с горшка с червями, они ведь повсюду расползаются, можешь мне поверить. Я вот о чем думаю: я не была блондинкой с тех пор, как мне семнадцать стукнуло и когда у меня волосы стали сечься и выпадать. У меня есть немного денег, чтобы это сделать. Если они, конечно, лапу не наложили. И еще можно операцию с носом сделать или что-нибудь с глазами, ну, что там делают, чтобы внешность изменить. И еще я слышала, что, если нужные контакты завести, можно потом в Австралии неплохо устроиться. Плохо то, что у всех нервы сдают.
Почему?
Потому что появляется чувство, что все не ладится. Потому что если они меня схватят, то уж отыграются за то, что я их напугала, смывшись. Они еще заставят меня умолять о том, чтобы я снова оказалась там, внизу, под водой, прикрученной к булыжнику.
Появился Мейер и принес мне обычную одиннадцатичасовую бутылочку «Тьюборга». Она обернулась к нему и сказала:
Вы обиделись, да?
А должен?
Наверное, должны были бы. Но со мной вот в чем дело, Мейер. Я пробыла некоторое время в исправительном доме, и мне приходилось там делать всю черную работу. Я поклялась, что никогда в жизни больше этим не займусь, даже если деньги для еды придется на горничную потратить.
Он обошел ее и облокотился на перила. Мы поговорили. Он вежливо спрашивал. Она наконец допила свой бокал, спустилась вниз и вернулась с новым, таким же полным и темным. Я подозревал, что ее нервозность по поводу своего будущего повышала болтливость в беседе со мной. А в начале второго бокала у нее еще больше язык развязался. Она стала пытаться в довольно явной форме шокировать Мейера, чтобы он не воспринимал ее так спокойно и дружелюбно, так что наговорила нам много, выдав кучу зацепок, иногда ложных. Но все равно, соединив все вместе, можно было восстановить последовательную и правдоподобную историю.
Когда она была еще ребенком, ее братья подорвались, играя на гавайском пляже. Выкопали что-то, от чего взлетели на воздух. После войны мать привезла шестилетнюю Ванжи в Штаты. Сама она приехала следом за морским офицером, обещавшим развестись со своей женой и жениться на ней. Офицер ее бросил. Мать устроилась официанткой и обзавелась брутального типа дружком. К тому времени, как Ванжи исполнилось десять, она стала совершенно неуправляемой. Когда ей пригрозили исправительным заведением для малолетних нарушителей, она, не поддаваясь запугиваниям, стала нарушать все правила столь бесстыдно, что они были просто вынуждены отослать ее туда. Когда она пробыла в этом заведении два года, грузовик размазал ее мать по стенке ресторана, где та работала. В тринадцать, выглядя на все восемнадцать, она соблазнила директора, проживавшего в исправительном доме по месту службы, и стала шантажировать его, требуя избавить от работы служанкой, предоставить особую пищу и прочие привилегии. Год спустя кто-то донес об этой ситуации в министерство юстиции штата, и директор, спасая собственную шкуру, вытащил ее оттуда и пристроил на работу девушкой по вызову в районе Вирджиния-Бич. Там из нее повыбили все бунтарские замашки. Она переходила с одной станции на другую и к двадцати четырем годам оказалась девушкой по вызову в Джэксонвилле, зарабатывая больше всех в округе. Два года назад ее втянули в опасную игру, которую она не захотела описывать.
Тогда она многое перенесла. Обстоятельства превратили ее в клубок нервов. Можно прослезиться, представляя себе гавайскую малышку, не понимающую, что же произошло с ее старшим братом, который носил ее раньше на плечах.
«Дутый флэш» шел на северо-восток в полуденном зное. Я снял рубашку и откинулся на спинку кресла, изредка поглядывая на знакомые отметины, положив ноги на штурвал и придерживая его большими пальцами. Спрятав лицо в тени огромной шляпы, мисс Ванжи все говорила своим густым контральто, а рядом преданный слушатель Мейер, опираясь на перила, поглядывал и подбадривал ее.
Она перескакивала с одного времени на другое, порой уходя в сторону фантазии и самообмана. Ее манера говорить менялась от имитации герцогской элегантности до клинической недоразвитости. Постепенно в повествовании заполнились все графы, как проявляется рисунок, когда гравер сделает десять тысяч крохотных углублений на ледяной тарелке. Наверно, какой-нибудь профессор социальной психологии отдал бы все свои шансы получить степень в обмен на полную запись этого бессвязного пересказа. Поначалу было довольно интересно. Мне кажется, любому нормальному человеку любопытно узнать о внутренней структуре организованной проституции, об опасностях, которых следует избегать, об откупах, о механизме поиска клиентов и способах вытягивания дополнительной платы, если удается хорошенько зацепиться.
Но со временем она стала повторяться и весьма наскучила. Слишком детальное описание мебели в апартаментах домов свиданий или гардероба девушки. Жизнь рабочего, роющего туннель под рекой, кажется увлекательной, пока не приходится выслушать подробное описание каждой лопаты гравия. И поэтому, когда Мейер отправился готовить обед, а она, решив, что, наверно, получила слишком большую дозу солнца, последовала за ним, воцарившаяся тишина была как нельзя кстати.
Я молча раздумывал, к какой категории ее отнести. Двенадцать лет подобной работы лишили ее какой бы то ни было надежды на спасение. И хотя я был крайне далек от нелепой мысли проявить сентиментальность или романтизировать шлюху, тем не менее я все же уважал определенную силу духа, которой обладала Ванжи. Она не разревелась перед лицом смерти. Она не шелохнулась и не издала ни звука, когда мы вынимали крючки у нее из ноги. Она рванула прочь от самого края смерти с потрясающей жизнестойкостью. Ее болтливость казалась лишь симптомом пережитого потрясения. Немного я знавал женщин, способных перемахнуть через такие ужасы.
Я почувствовал, что горжусь ею. Эта реакция была столь неестественной, что даже озадачивала. Я попытался докопаться до ее источника. Я вспомнил, как проговорил однажды всю ночь напролет с чертовски способным хирургом. В какой-то момент нашей ночной беседы он заговорил об одном из тех, кого отправил обратно сквозь Большие Ворота, когда и не имел права ожидать, что это получится.
Они становятся твоими родственниками, сказал он. Твоими детьми. Тебе хочется, чтобы все у них было хорошо, потому что они получили эту жизнь от тебя. И ты хочешь, чтобы они хорошо ею воспользовались. И когда они в дерьме копаются, растрачивая то, что дал им ты, чувствуешь себя несчастным. А когда они ее используют как надо, чувствуешь себя великолепно. Может, потому, что, для поддержания своеобразного баланса, они должны добиться того, чего достигли бы другие, те, которых ты потерял черт знает почему.
Я знал, что рисковал ради спасения человека, крепко цепляющегося за жизнь. И мне нужно было верить, что у нее хватит силы духа и твердости, чтобы выбраться.
Глава 4
В половине четвертого, после того как Ванжи ушла спать, ветер переменился и подул нам навстречу. Наверху у приборов стало так жарко, что я поставил Мейера к штурвалу, чтобы самому натянуть брезент для тента. Потом мы сели в тени поговорить о своей пассажирке, сойдясь на том, что ее болтливость была своего рода истерической реакцией.
А еще, сказал Мейер, ей приходится повышать свой уровень в наших глазах. Она не может удержаться, чтобы не добавлять всякие там мелочи, но в целом это правда. Может, она и не хотела бы рассказывать о своей карьере. Может, хотела притвориться кем-нибудь другим. Но как бы это обернулось по прибытии в Майами? Сказать, что, как манекенщица, отправляется обратно в свое агентство? Обратно к мужу и детям? Обратно за свой секретарский стол? Не завышая свой уровень, она как бы просит помощи и совета, как ей уйти от мести этих людей, которые непременно совершат вторую попытку.
Но она повышала его отнюдь не все время.
Я рассказал ему о той части разговора, которую он пропустил.
Трэвис, она ходит кругами, постепенно приближаясь к истине. Мне кажется, ей хочется рассказать нам все и снять этот грех с души. Чем бы она там ни занималась последние два года, это заставляет ее чувствовать себя виноватой. Но перед ней стоит настоящая дилемма. Если она нам расскажет, мы можем настучать властям, и ее подружки пострадают вместе со всей компанией. Но даже если по-прежнему будем принимать все как есть, мне кажется, она все же соберется с духом, хотя бы из-за последней призрачной надежды, что мы сможем подсказать ей, что делать дальше.
У тебя есть какие-нибудь догадки о том, чем она занималась? спросил я.
Он с раздражением произнес:
Ты ее слушал так же, как и я. Шантаж ее пугает. Не пугают ни конспирация, ни воровство, ни пагубные привычки, ни вымогательство, ни нанесение телесных повреждений. Остается, между прочим, не так уж и много.
Но, по меньшей мере, это ее расстраивает.
Конечно расстраивает, за два года это стало просто выводить ее из себя.
Мы сочли Тэрпонский залив удачной промежуточной стоянкой. Как раз на середине пути. И, после того как я вышел из восточной части пролива, сбросили огромный якорь на прекрасное дно и выключили двигатели. Она вышла, зевая и потягиваясь в закатных лучах, спросить, что, похоже, мы в каком-то озере и почему мы остановились, что, вылетело что-нибудь?