Что же теперь будет с кроватью для Его императорского величества? Вы меня обнадёжили, что этот Люпон-ага нам поможет. Я уже дал своё слово интенданту Голестана, что мы раздобудем для шахиншаха настоящий шедевр!
На днях Гаффари сокрушался, что не может найти для тегеранского дворца шаха подобающее ложе, и я пообещал, что попрошу жену привлечь к поискам её нового знакомого, ведущего эксперта французского антиквариата. Теперь месье Гаффари придётся самому откапывать обещанный раритет.
Я перевёл разговор на более приятную тему:
Говорят, ваш племянник стал доктором медицины?
Гаффари приободрился, с гордостью перечислил достижения выпускника Сорбонны.
Я вежливо кивнул:
Иранскому народу нужны свои врачи.
Давно пора освободиться от услуг неверных, согласился со мной Гаффари. Спохватившись, добавил: Вас, многоуважаемый дженаб-а-доктор, это, разумеется, не касается. Каждый день я молюсь милосердному Аллаху, чтобы вам открылась истина, и уверен, что мои молитвы будут отвечены. Наш великий шах достоин того, чтобы его здоровье охранял правоверный.
Я не стал спорить, выудил из саквояжа коробку, открыл, показал двенадцать больших, плотно закупоренных склянок:
Огаи-Гаффари, у меня тут новейшие антисептики и анестетики, которые могут пригодиться для шаха в Тегеране. До тех пор, конечно, пока не найдётся правоверный врач, способный принести Его императорскому величеству больше пользы. Пожалуйста, запечатайте коробку и спрячьте к остальным медикаментам. Очень важно, чтобы все предназначенные для шаха лекарства остались стерильными и нетронутыми.
Я уже хранил в посольстве небольшую аптечку самых современных лекарств, которые собирал не столько для здорового шаха, сколько для своих хворых стариков в богадельне, так что просьба секретаря не удивила. Под плотной картонкой на дне коробки покоился браунинг. Бутыли весили около семи килограммов, и добавочные полкилограмма пистолета при этом уже не ощущались.
Завершив визит очередной порцией непременных вежливостей, я поспешил домой.
Приближался полдень, когда к нам грозился нагрянуть инспектор Валюбер.
Ровно в двенадцать на пороге возникли запылённый серый костюм, котелок и толстые роговые очки, под которыми прятался инспектор.
Рутинный опрос свидетельницы, пояснил он с равнодушной усталостью, после чего весьма дотошно расспросил Елену о вчерашнем вечере. Мадам, вы курите?
Очень редко.
А какие сигареты?
«Лаки Страйк».
Окурок «Лаки страйк» нашли под мостом Турнель.
Я разозлился:
Извините, инспектор, весь Париж усыпан такими окурками. Он мог валяться там уже вечность!
Он был свежим. От него ещё пахло табаком.
Кто угодно мог, проходя, швырнуть его хоть с моста, хоть с набережной.
Окурок был раздавлен каблуком. Кто-то выкурил его, стоя под самым мостом.
Инспектор, если на то пошло, то вчера мадам Люпон курила именно «Лаки Страйк». Интересно, встречались ли в криминалистике случаи сговора между женой и любовником с целью убийства опостылевшего мужа?
Вы полагаете, следствие не проверило эту гипотезу? Консьержка засвидетельствовала, что месье Бартель пришёл в гости к мадам Люпон в восемь вечера и оба оставались в квартире до половины двенадцатого. Соседи тоже видели, что его мерседес всё это время стоял напротив её дома.
Вам не кажется, что такой своевременный и откровенный визит смахивает на попытку создать алиби? Что если это было заказное убийство?
Если бы мадам Люпон или Бартель воспользовались чужой помощью, они бы рисковали шантажом. К тому же после ужина месье Люпон и вся компания собирались в дансинг на Монмартр. Как мог наёмный убийца предвидеть, что Люпон выбежит в одиночку за вашей женой и спустится к реке? И разве он оставил бы свою жертву в живых? Нет, весь мой профессиональный опыт говорит, что это не заказное убийство. Инспектор повернулся к Елене и вдруг, блеснув стёклышками очков, спросил: Могу я взглянуть на ваш пистолет?
Значит, не поверил мне.
Елена приподнялась с кресла, я поспешно надавил на её плечо:
Я уже вчера сказал, что у нас нет никакого оружия.
Валюбер хмыкнул:
Мне кажется, мадам Ворони́н думает иначе.
Моя жена плохо понимает французский.
Но Елена всё поняла моментально. Вскинув на меня удивлённые глаза, подыграла:
Мы же привезли из Тегерана папин парабеллум? Нет? Повернулась к инспектору: Я думала, муж взял его с собой.
Конечно, нет, дорогая. Невозможно было волочь с собой эту ржавую пушку. Её находчивость и восхитила, и встревожила меня. Я пояснил Валюберу: Покойный отец моей жены был майором Персидской казачьей бригады, от него в Тегеране у нас остался старый девятимиллиметровый парабеллум. Инспектор, судя по вашему вопросу, пистолет, из которого стреляли в месье Люпона, всё ещё не найден?
Найдём, заявил Валюбер. Сейчас водолазы обыскивают дно Сены.
Я искренне желал им успеха.
Затрезвонил телефонный аппарат. Елена махнула рукой:
Не отвечай. Это газетчики. С утра названивают.
Я всё же снял трубку, оператор сообщила:
Вас вызывает номер LOU396.
Послышался развязный мужской голос:
Добрый день, доктор Ворони́н? С вами говорит корреспондент Le Petit Parisien. Мне известно, что Люпон скончался у вас на столе, вы были с ним его последние минуты. Вы можете рассказать нашим читателям о его кончине? Он назвал своего убийцу?
Я сформулировал свой ответ взвешеннее дозы сильнодействующего лекарства:
У меня нет права делиться с газетами последними словами умирающего пациента.
А ваша жена?..
Я вернул трубку на рычаг. Валюбер, конечно, тут же вцепился в меня:
Что вы имеете в виду? Какие слова умирающего пациента? Люпон всё-таки что-то смог сказать?
Это просто маленькая месть газетчикам, инспектор. Мы же с медсестрой Тома уже объяснили, что больной только невнятно что-то прохрипел, но никто из нас не сумел распознать в его всхлипах никакого имени. Я выудил из кармана и протянул инспектору найденный обрывок ткани с пуговицей: Зато на рассвете я подобрал вот этот клочок на рю Кардинал Лемуан, метрах в двадцати от входа в «Ля Тур дАржан».
Он повертел клетчатую ткань грязно-горчичного цвета в руках:
Вы думаете, у этой пуговицы есть связь с убийством Люпона?
Стоит проверить. Может, Люпон содрал её с пиджака своего убийцы.
А может, она валялась там уже целую вечность, язвительно повторил мои слова Валюбер.
Нет, инспектор. Окурок может валяться, но это заметная и добротная пуговица, хоть и потёртая. Посреди тротуара она сильно бросается в глаза, я нашёл её до рассвета. Утром кто-нибудь непременно подобрал бы её. Но это ещё не всё. Гарсон в кафе напротив упомянул, что сегодня утром на этом самом месте рыскал высокий, худой, сутулый очкарик. Он что-то упорно разыскивал, но так и не нашёл.
Инспектор спрятал пуговицу в карман:
Да, гарсон звонил в Сюрте. Мы уже допросили месье Додиньи.
А, так это был Додиньи? Я никогда его не видел. Он вроде яростный оппонент Люпона. И что он вам рассказал?
Месье Додиньи вчера вечером был в театре Сары Бернар на премьере балета «Кошка».
Он был с кем-то?
Один. Но там должно было быть много его знакомых. Он уверен, что кто-нибудь из них видел его. Об убийстве он узнал только после возвращения домой, когда месье Бартель дозвонился до него.
Так. А что насчёт звонка в ресторан? Вы проверили, это в самом деле была секретарша Люпона?
Нет, звонок был с номера мадемуазель Креспен.
Минутку, только сейчас вспомнил
Я пошёл в кабинет и вернулся с брелоками.
Уже после вашего ухода я нашёл под операционным столом вот эти два ключа. Они выпали из смокинга Люпона.
Да вы просто фокусник, вытаскиваете одну улику за другой, как зайцев из цилиндра! восхитился Валюбер.
Возможно, это признак разрыва между Люпоном и мадемуазель Креспен. Что если она оказалась не склонна простить непостоянство любовника?
Маргарита Креспен вне подозрения, сухо ответил инспектор. Телефонистка подтвердила, что в половине двенадцатого своими ушами слышала разговор мадам Паризо с ней. Девушка запомнила беседу не каждый день люди сообщают о покушении.
Возможно, мадемуазель Креспен каким-то образом успела вернуться.
Инспектор покачал головой:
Я такого способа не вижу. От набережной Турнель до её дома в Рамбуйе больше семидесяти километров. Даже по ровной и прямой дороге её Citroen C не может развить скорость больше шестидесяти километров в час.
Может, у её автомобиля особо мощный мотор?
Нет, наш механик взглянул на машину. Самый обычный двухлетний четырёхцилиндровый кабриолет мощностью в одиннадцать лошадиных сил.
Она могла воспользоваться другой машиной.
Даже шестицилиндровый автомобиль не смог бы домчаться так быстро.
Я не сдавался:
А как насчёт аэроплана?
Инспектор хмыкнул:
Вы и в самом деле боретесь за свою жену как лев. И перелёт Линдберга, кажется, оказал на вас чрезмерное впечатление. Мадемуазель Креспен живёт с матерью, и та подтвердила, что обе провели весь вечер вместе дома. Но, судя по диапазону ваших подозрений, доктор, Люпон и впрямь не успел сообщить вам имя убийцы. Или назвал имя, которое вас не устраивает.
Единственный человек, в чьей невиновности я уверен, это моя жена.
Поделитесь со мной, на чём базируется ваша уверенность?
Туше́, въедливый инспектор Валюбер! Если бы веру мужчины в любимую женщину принимали в суде в качестве достаточного доказательства, мне не пришлось бы искать истинного преступника.
Вслух я сказал:
К сожалению, невиновность не всегда оставляет следы. Но вдова Люпона, его любовница, Бартель, Додиньи любой из них гораздо более вероятный подозреваемый, чем моя жена! У каждого из них могли быть мотивы убить его, а Элен два дня назад даже не ведала о его существовании!
Увы, доктор. Каждый из них был в другом месте, а месье Люпон погиб после того, как оскорбил вашу жену и побежал за ней.
Я привёл последний довод:
Он с кем-то дрался. Согласитесь, что вряд ли он бил кулаком мою жену и она отодрала ему лацкан.
Инспектор поиграл карандашом:
Почему «вряд ли»? Может, он ни с кем не дрался, а потащил мадам Воронин под мост, а она сопротивлялась?
Елена возмутилась:
Меня никто никуда не тащил! Я даже не знала, что он выскочил за мной!
Я скрипнул зубами:
Не так-то просто стащить по крутой тёмной лестнице без перил упирающуюся женщину. Оба непременно упали бы.
Мадам, полюбопытствовал инспектор, медсестра Тома упоминала, что у вас повреждено колено?
Нет, я был уверен: если бы Люпон потащил Елену под мост, она бы мне об этом рассказала. Конечно, рассказала бы.
Я была на высоких каблуках и споткнулась, когда бежала к госпиталю.
От ресторана до госпиталя 850 метров. Вы бежали это расстояние целых двадцать минут?
Елена растерянно оглянулась на меня. Я ничем не мог ей помочь. Меня самого мучили эти лишние десять минут.
В темноте я заблудилась, и мне пришлось возвращаться.
Как вы могли заблудиться? Вы же шли по набережной, вдоль реки. Вы не заметили собор Нотр-Дам?
Она дрожащими пальцами заправила волосы за ухо:
Было очень темно, и мне было страшно. Только на мосту Сен-Мишель я обнаружила, что пробежала мимо Малого моста, и мне пришлось вернуться обратно.
Валюбер выудил из портфеля документ, положил перед ней:
Мадам Ворони́н, будьте добры, подпишитесь вот тут. Это обязательство не покидать Париж. И я вынужден забрать ваш паспорт. Как только убийца будет найден, вы получите его обратно.
Елена покорно придвинула к себе бумагу, я возмутился:
С какой стати? У моей жены не было никакого мотива.
Валюбер снял очки, протёр глаза. Те оказались усталыми и бесцветными, под ними висели сизые мешки.
Расследование будет продолжаться, это только начало, не волнуйтесь. Мы не знаем, что произошло после того, как месье Люпон выбежал за вашей женой. Мы только знаем, что мадам Ворони́н появилась в больнице спустя двадцать минут, и за это время кто-то ранил Люпона. Кстати, я попрошу вас обоих завтра зайти в полицейское управление на Кэ д'Орфевр, спросите там меня. Вам придётся сдать отпечатки пальцев. Это тоже общая мера для всех подследственных.
А я тоже подследственный? Я-то каким образом мог стрелять в месье Люпона? Я безотлучно находился в больнице.
Ваши отпечатки, доктор, мы берём, только чтобы нам было легче разобраться. Вы ведь дотрагивались до этих ключей, например.
Валюбер отвечал достаточно любезно и терпеливо, но так, словно хотел убедить нас в том, что, кроме моей жены, убить Люпона было просто некому.
После его ухода Елена подошла ко мне, прижалась, крепко обхватив меня за шею:
Саш, прости. Столько неприятностей из-за меня
Я должен был почувствовать, как ей страшно, как одиноко, как нужна моя поддержка, да я и почувствовал, но был слишком взбешён, чтобы утешать её. В голове неистово крутился водоворот из всего услышанного, в нём тонули мои надежды доказать её невиновность. Именно это казалось мне самым важным, а вовсе не её настроения.
Я раздражённо ответил:
Неприятности в основном не из-за тебя, а из-за того, что Люпона застрелили.
Да, но всё равно получилось ужасно. Он такой оказался отвратительный тип! она разомкнула оставшееся безответным объятие. Я, конечно, не радуюсь его смерти, но мне его совсем не жалко. Отступила на шаг: Ты ведь не подозреваешь меня?
Елена, это недостойный нас вопрос. Ты взрослая женщина, ты моя жена. Разумеется, я не подозреваю тебя в убийстве. Но да, если ты хочешь, чтобы я ответил откровенно я думаю, что твой образ жизни в Париже был легкомысленным.
Её плечи поникли, словно из неё выпустили воздух. Она отвернулась и ушла в спальню. Мне бы догнать её, сказать, что люблю её, а ещё лучше заняться с ней любовью. Но мне было не до её капризов. У меня самого настроение было хуже некуда, и я видел лишь один способ всё поправить найти убийцу Люпона. Я заперся в кабинете с кипой газет и принялся искать в журналистских репортажах какую-нибудь зацепку для расследования. Почему я был так чёрств? Винил её? Ревновал? Осуждал? Неосознанно мстил ей за собственный страх и собственную беспомощность? А может, просто когда любимый человек беззащитен, слаб и нуждается в нашей любви и ласке, мы начинаем выделять их скупее?
Как бы то ни было, вместо того чтобы примириться с женой, я прочитал интервью с телефонной барышней, описавшей, как 27 мая в одиннадцать двадцать пять вечера женский голос из ресторана «Ля Тур дАржан» попросил соединить её с частным номером в Рамбуйе. После соединения барышня намеревалась отключиться соответственно правилам, но успела услышать, как звонившая, задыхаясь, воскликнула: «Марго, Ив-Рене ранен!» Это так заинтриговало телефонистку, что она замерла с трубкой в руке и невольно прослушала всю беседу. По её словам, обе абонентки были сильно потрясены. Звонившая сообщила Марго, что уже вызвали скорую помощь и жертву повезут в Отель-Дьё. Марго ужасалась, ахала, растерянно и потрясённо переспрашивала, под конец сказала, что перезвонит в госпиталь, и отсоединилась. Разговор продолжался три минуты.
Мои дедуктивные занятия прервало появление Елены. Пока я ковырялся в газетах, она успела из домашнего, родного и привычного воробышка перевоплотиться в свою светскую ипостась, которую, если честно, я не любил, а может, даже побаивался. В матросской блузе и короткой плиссированной юбке она выглядела неотличимой от прочих бабочек Парижа. Тонкие нити бровей разлетелись до висков, на губах возникло тёмно-вишнёвое сердечко. На родном лице это сердечко выглядело святотатственной профанацией, как если бы дешёвой помадой размалевали улыбку Джоконды.
Я поеду в «Китеж», там обещали выставить мои модели.
Ты уверена, что это сейчас самое важное?
Может, и нет, но я стараюсь держаться за что-то, что важно мне.
За фетровые шляпки? Это важно?
А что, по-твоему, важно? Забиться в щель и бессмысленно трястись от страха?
Не знаю. Семья, дом. У нас давно уже варит и убирает одна Антонина Михайловна. Ты целыми днями порхаешь по Парижу рекламным манекеном.
Я стараюсь пробиться, начать карьеру, продвинуть свои дизайны