Лицо у Мари вытянулось.
Мы не алкоголики, но от алкоголя ежегодно гибнет больше народа, чем от всех войн, убийств и наркотиков, вместе взятых.
Что ж, спасибо, заулыбалась Шеннон, что избавляете нас от войн, убийств и наркотиков.
Я просто хочу сказать, что спиртное употреблять не следует, пробормотала Мари.
Наверняка ты права, согласилась Шеннон, но благодаря ему те, кто сегодня приехал к нам, хоть разговорились толком. Ты на машине?
Разумеется. Там, откуда ты родом, женщины не водят машину?
Водят, но ездят по левой стороне.
Мари неуверенно посмотрела на меня, будто спрашивая, нет ли тут подвоха.
Я опять кашлянул:
В Барбадосе правостороннее движение.
Шеннон громко рассмеялась, а Мари снисходительно улыбнулась, как будто услышала неуклюжую детскую шутку.
Ты, наверное, много времени и сил потратила, чтобы выучить язык своего мужа, Шеннон. Вы с ним не обсуждали: может, лучше ему было твой выучить?
Хороший вопрос, Мари, но на Барбадосе говорят по-английски. А мне, естественно, хочется понимать, о чем вы тут шепчетесь за моей спиной. Шеннон опять засмеялась.
Что вы, женщины, хотите сказать, когда говорите, до меня иногда не доходит, но сейчас я понимал: передо мной что-то вроде петушиных боев и мне лучше не влезать.
К тому же норвежский мне нравится лучше английского. Английскийсамый безнадежный язык в мире.
То есть нравится больше английского, да?
Идея латинского алфавита заключается в том, что графический символ передает определенный звук. Если, например, в норвежском, немецком, испанском, итальянском и других языках написать «а», то и читаться оно будет как «а». А вот в английском «а» может означать все, что угодно. Car, care, cat, call, ABC. Полная анархия. Эфраим Чемберс еще в восемнадцатом веке считал, что ни в одном языке нет настолько нелогичной орфографии, как в английском. А я, когда еще ни слова не знала по-норвежски, читала вслух Сигрид Унсет, и Карл все понимал! Шеннон рассмеялась и посмотрела на меня. Это норвежский следовало бы сделать языком международного общения, а не английский!
Хм, откликнулась Мари, но если для тебя равноправие не пустой звук, зря ты Сигрид Унсет читаешь. Онареакционная антифеминистка.
О, а у меня сложилось впечатление, что Унсетфеминистка второй волны, как Эрика Лонг, но опередившая свое время. Спасибо за совет, но я стараюсь читать и тех авторов, с чьим пунктом зрения я не согласна.
Точкой зрения, снова поправила ее Мари. На язык и литературу у тебя немало времени уходитэто я прекрасно понимаю, Шеннон. Тебе, наверное, лучше будет пообщаться с Ритой Виллумсен и нашим доктором Стэнли Спиндом.
Лучше? Лучше, чем что?..
Мари ненатурально улыбнулась:
Или, возможно, твой норвежский еще где-нибудь пригодитсянапример, работу найдешь. Вольешься в местное общество?
К счастью, работу искать мне не понадобится.
Да, пожалуй, ты права, согласилась Мари, и я понял, что она опять готовится напасть. В ее взгляде читалось высокомерие и презрениевсе то, что она так хорошо скрывала от односельчан. У тебя же есть муж.
Я посмотрел на Шеннон. Пока мы тут стояли, кто-то взял несколько бокалов у нее с подноса, и сейчас она переставляла оставшиеся, чтобы поднос не перевернулся.
Мне не понадобится искать работу, потому что она у меня уже есть. Я могу работать дома.
Мари сперва удивилась, но потом удивление сменилось разочарованием.
И что это за работа?
Я рисую.
Мари снова просияла.
Рисуешь! повторила она с напускным воодушевлением, словно, если уж тебе настолько не повезло с профессией, тебя необходимо поддержать. Ты художница, с сочувствием в голосе заключила она.
Не уверена. Возможно, в хорошие днида. А ты чем занимаешься, Мари?
Мари на секунду растерялась:
Я политолог.
Потрясающе! А здесь, в Усе, это востребованная профессия?
Мари улыбалась так, как улыбаются, когда что-то болит:
Прямо сейчас я мама. У меня близнецы.
Шеннон недоверчиво ахнула:
Неужели правда?!
Да, я не вр
А фотографии?! Есть у тебя фотографии?
Мари искоса, сверху вниз взглянула на Шеннон. И замешкалась. Возможно, ее волчий взгляд оценивал, стоит ли отказать. Крошечная, похожая на птенца одноглазая женщинанасколько она опасна? Мари вытащила телефон, нажала пару кнопок и протянула его Шеннон, а та издала восхищенное «о-о-о» и всучила мне поднос с бокалами, чтобы взять телефон поудобнее и лучше разглядеть близнецов.
А скажи, Мари, что надо сделать, чтобы родить вот таких?
Не знаю, искренне ли говорила Шеннон, но если и нет, то сыграла она первоклассно. По крайней мере достаточно хорошо, чтобы Мари Ос пошла на перемирие.
А еще есть? спросила Шеннон. Можно полистать?
Э-хм, да, пожалуйста.
Обойдешь гостей, Рой? попросила Шеннон, не сводя глаз с телефона.
Я обошел гостиную, проталкиваясь между гостями, но бокалы разбирали быстро, так что мне и беседовать ни с кем не пришлось.
Когда поднос опустел, я вернулся на кухню, где тоже топтался народ.
Привет, Рой. Я у тебя там коробку со снюсом виделвозьму одну штучку, ладно?
Это был Эрик Нерелл. Зажав в руке бутылку пива, он привалился к холодильнику. Эрик тягал штангу, а его голова на толстой, накачанной шее была такой крошечной, что казалась каким-то шейным отростком, на котором торчал густой светлый ежик упругих, как спагетти, волос. Плечи плавно переходили в два, словно наполненных воздухом, бицепса. Эрик служил в парашютных войсках, а теперь владел единственным приличным заведением в деревне«Свободное падение». В помещении, где раньше располагалась кофейня, он оборудовал бар с дискотекой и караоке, где по понедельникам играли в бинго, а по средам проводились викторины.
Вытащив из кармана коробочку «Берри», я протянул ее Эрику. Тот сунул пакетик под верхнюю губу.
Просто интересно, какой у него вкус, сказал он, я американский снюс больше ни у кого не видел. Ты его где вообще берешь?
Я пожал плечами:
Да много где. Если кто-то едет оттуда, прошу прихватить.
Прикольная коробочка, он вернул ее мне, а сам ты в Штатах не бывал?
Не-а.
Я еще все хотел тебя спросить: почему ты кладешь снюс под нижнюю губу?
The American way, ответил я, папа так делал. Он говорил, что под верхнюю губу снюс кладут только шведы, а каждому известно, что во время войны шведы в штаны наложили.
Эрик Нерелл засмеялся, отчего верхняя губа у него оттопырилась еще сильнее.
Ну и телочку братец твой отхватил.
Я не ответил.
И по-норвежски она так шпарит, что аж страшно.
Ты что, разговаривал с ней?
Спросил только, танцует ли она.
Спросил, танцует ли она? С какой стати?
Эрик пожал плечами:
Да она на балерину похожа. На такую фарфоровуюразве нет? И родом с Барбадоса. Калипсо, все дела Как уж этот танец называется? Вспомнилсока!
Видать, лицо у меня сделалось такое, что он заржал:
Да ладно тебе, Рой, расслабься! Она не обиделась, сказала даже, что попозже нас научит. Ты видал, как соку танцуют? Сплошной секс!
Ладно. Я решил, что совет полезный. Надо и впрямь расслабиться.
Эрик отхлебнул пива и тихо рыгнул в кулак. Вот что брак с людьми творит.
Не знаешь, сейчас камнепады в Хукене часто бывают?
Без понятия, ответил я, а ты почему спрашиваешь?
Тебе никто не сказал, что ли?
О чем не сказал? На меня дохнуло холодом, будто сквозь потемневшие оконные рамы в дом просочился ветер.
Ленсман собирается запустить к стене дрона и рассмотреть получше. И если там все безопасно, то спустимся по веревке к обломкам. Пару лет назад я бы и глазом не моргнул, но сейчас Гру вот-вот родит, это наш первенец, так что я пас.
Нет, это не просто холодный сквозняк. Это ведро ледяной воды мне на голову. Обломки. «Кадиллак». Он там восемнадцать лет пролежал. Я покачал головой:
Со стороны-то оно, может, все как надо, но я слыхал, там и камнепады случаются. Причем то и дело.
Эрик вроде посмотрел на меняи вроде как задумчиво. Не знаю уж, о чем он там думало камнепадах или правду ли я говорю, а может, обо всем сразу. Он ведь слыхал, что случилось, когда из Хукена доставали тела мамы с папой. Тогда вниз спустились двое альпинистов из службы спасения в горах и положили тела на носилкиносилки ударялись о скалу, но выдержали, все обошлось. Несчастье случилось, когда они сами вверх полезли. Тот, кто полез первым, расшатал камень, он упал вниз и раздробил плечевой сустав второмутому, кто страховал. Мы с Карлом стояли на Козьем повороте, за врачами из скорой помощи, спасателями и ленсманом, и лучше всего мне запомнились крики. Самого альпиниста я не видел, а крики его в чистом, тихом вечернем воздухе слышно было хорошо. Медленные, размеренные, даже словно бы тихие по сравнению с болью, они отскакивали, пружиня, от скал там, внизу, похожие на деловитое карканье воронов.
Охренеть, это ж он речь говорит! ахнул Эрик.
В гостиной послышался голос Карла, и народ потянулся туда. Я нашел себе местечко в дверях. Хотя Карл был на голову выше остальных, он все равно встал на стул.
Дорогие, дорогие друзья! громко проговорил он. Как же круто вас всех снова видеть. Пятнадцать лет Он умолк, чтоб все мы оценили услышанное. Большинство из вас видели друг дружку каждый день, поэтому вы не замечали, как постепенно меняетесь. Как мы постарели. И скажу раз и навсегда: глядя на вас, ребята он перевел дыхание и весело оглядел собравшихся, я понимаю, что сохранился намного лучше.
Смех и громкие возмущенные выкрики.
Да-да! заявил Карл. И это вдвойне странно, если учесть, что я тут единственный, за чью внешность вообще стоило опасаться.
Снова смех, свист и выкрики. Кто-то попытался стащить его со стула.
Но, какая-то добрая душа помогла Карлу устоять на стуле, с женщинами дело обстоит иначе. Сейчас вы намного краше, чем были.
Женщины ликуют и хлопают.
Мужской голос:
Даже не думай, Карл!
Я обернулся и поискал глазами Мариэто вышло как-то машинально, по старой привычке. Шеннон уселась на кухонную стойкуиначе ей было не видно. Сидела она, чуть ссутулившись. Стоявший возле холодильника Эрик Нерелл внимательно разглядывал ее. Я вышел из гостиной, поднялся по лестнице в нашу детскую, прикрыл дверь и забрался на верхнюю койку. Благодаря печной трубе голос Карла здесь был прекрасно слышен. Некоторых слов я не разобрал, но общий смысл понял. Потом кто-то назвал мое имя. И все стихло.
Мужской голос:
Да он, поди, в сортир пошел.
Смех.
Кто-то окликнул Шеннон. Я услышал ее низкий грудной голос. Воробушек с совиным клекотом. Несколько слов, а затемвежливые хлопки.
Глядя в потолок, я отхлебнул пива. И закрыл глаза.
Когда я их снова открыл, было почти совсем тихо.
И я понял, что весь праздник продрых, а последние гости уже разъезжаются. Они рассаживались по машинам и заводили двигатели, под колесами шуршал гравий, и, когда автомобиль доезжал до Козьего поворота, на шторах плясал красный отсвет.
После все стихло. С кухни доносилось лишь шарканье ног и тихие голоса. Голоса взрослых, которые обсуждали повседневные заботы, переговаривались о мелочах. Под такие звуки я засыпал ребенком. Надежные. Надежность, которая, как тебе кажется, никуда не денется, такая правильная и неизменная.
Мне что-то приснилось. Машина, которая на секунду зависает в воздухе, словно вот-вот улетит прямо в космос. Но сила тяжести побеждает, и машинаее передняя часть, капот, медленно кренится вниз. В темноту. В Хукен. Раздается крик. Это кричит не папа. И не мама. И не альпинист. Это мой крик.
Из-за двери донеслось хихиканье. Шеннон.
Нет! прошептала она.
Рою нравится. Я тебе сейчас покажу, как у нас все было устроено. Это уже Карл, он явно хорошенько принял на грудь.
Я окаменел, хотя и понимал, что он не об этом. Как у нас на самом деле все было устроено, он ей показывать не станет.
Дверь открылась.
Дрыхнешь, братишка?
В нос мне ударил запах перегара.
Да, ответил я.
Пойдем, шепнула Шеннон, но кровать качнуласьэто Карл повалился на нижнюю койку и потянул за собой Шеннон.
Нам тебя на празднике не хватало, сказал Карл.
Прости, извинился я, я решил отдохнуть чуток и заснул.
Круто! Эти дрочилы там орали как резаные, а ты взял и отрубился.
Да. Другого ответа у меня не нашлось.
Дрочилыэто кто? спросила Шеннон.
Шумные придурки с примитивными развлечениями, пробормотал Карл, они еще любят американские тачки и трейлеры, он шумно отхлебнул чего-то из бутылки, но те, кто сегодня к нам приходил, таким больше не занимаютсяих телки им не разрешают. Впрочем, есть и продолжатели традицииони обычно пасутся на заправке у Роя.
Значит, дрочилаэто недопоняла Шеннон.
Свинья, сказал я, свинья-самец. Похотливый и опасный.
Прямо-таки опасный?
Ну, его можно кастрировать. Получится боров.
Боров, повторила она.
Строго говоря, сегодня у нас тут как раз стадо боровов и пировало, хохотнул Карл, женатые, респектабельные и кастрированные. Но репродуктивная функция у них все равно работает.
Это называется боров-производитель, сообщил я, кастрированный, но сам этого не понимает.
Карл громко рассмеялся.
Боров-производитель, повторила Шеннон. Подозреваю, что каждое сказанное нами слово отпечатывалось у нее в мозгу. Ездят на американских тачках.
Шеннон обожает американские машины, сказал Карл, она на собственном «бьюике» начала ездить, когда ей одиннадцать исполнилось. Ой!
Я услышал сердитый шепот Шеннон.
«Бьюик», удивился я, неплохо.
Он врет, сама я не водила, возразила Шеннон, просто бабушка давала мне порулить. И машина была древняя и ржавая, а бабушке досталась от ее брата, дяди Лео. Его убили на Кубе, где он воевал против Кастро и Батисты. Автомобиль прислали с Кубы по частям, и бабушка сама его собрала.
Карл засмеялся:
Лео, значит, было уже не собрать?
А это какой «бьюик» был? заинтересовался я.
«Роудмастер», модель пятьдесят четвертого года, ответила Шеннон. Когда я училась в университете, бабушка каждый день отвозила меня на нем в Бриджтаун.
Я, видать, сильно устал, а может, до сих пор похмелье не стряхнул после пунша с пивом, потому что сказал вдруг вслух, что «бьюик» этой моделиодин из самых красивых автомобилей в мире.
Жаль, что ты весь праздник проспал, Рой, сказала Шеннон.
О, да ему же лучше, не согласился с ней Карл, видишь ли, Рой особо людей не жалует. Ну, кроме меня.
Рой, ты правда ему жизнь спас? спросила Шеннон.
Нет, ответил я.
А вот и да! уперся Карл. В тот раз, когда мы у Виллумсена купили подержанное снаряжение для дайвинга, а на курсы денег у нас не было, мы его просто напялили и полезли в воду, хотя ни хрена не знали.
Это я виноват, сказал я, я думал, там все просто и достаточно головой подумать.
У него-то все получилось, не унимался Карл, а когда очередь до меня дошла, я напустил в маску воды, труханул и выплюнул трубку. Если б не Рой
Да я-то чего, я ж только высунулся из лодки и вытащил тебя из воды.
В тот же вечер я откупился от этих прибамбасовмне на них даже смотреть тошно было. Сколько ты мне дал? Сотню крон?
Губы у меня сами собой растянулись в улыбке.
Помню только, что ты в кои-то веки назначил честную цену.
Зря ты эту сотню на него потратил! воскликнула Шеннон. А ты, Карл, отблагодарил брата за свое спасение?
Нет, признался Карл, Ройбрат намного лучше, чем я.
Шеннон громко рассмеялась, по-моему, Карл ее пощекотал, потому что даже кровать закачалась.
Это правда? спросила Шеннон.
Ответа не последовало, и я понял, что спрашивает она меня.
Нет, сказал я, он врет.
Вон оно что? И что же он для тебя сделал?
Он проверял мои сочинения.
А вот и нет! возмутился Карл.
Перед тем как мне надо было сдавать сочинение, он посреди ночи просыпался, крался к моему портфелю, доставал тетрадку, прятался в туалете и исправлял все ошибки. А потом клал тетрадку на место и опять ложился в кровать. И никогда ничего мне не говорил.
Да это, наверное, один раз всего и было! сказал Карл.
Каждый раз это было. И я тоже молчал.
А почему? Шепот Шеннон будто сливался с темнотой.
Не мог же я признаться, что позволяю своему младшему брату за мной дерьмо разгребать, объяснил я, а с другой стороны, хорошие оценки мне тоже нужны были.
Ну ладно, раза два, уступил Карл, может, три.
Мы замолчали. Делили молчание на троих. Я прислушивался к дыханию Карлатакому знакомому, словно мое собственное. Но я слышал и дыхание еще одного человека. И ощутил укол ревностине я сейчас лежу внизу и обнимаю его. Снаружи вдруг донесся леденящий крик. Кажется, кричали где-то на пустоши. Или в Хукене. Шеннон что-то пробормотала.
Она спрашивает, что это за зверь, сказал Карл, ворон, верно ведь?