Зайдя в квартиру, я раздеваюсь и иду в ванную. Просто принять душ. По ходу, от меня жутко разит пивным перегаром, и треснувшее стекло, в котором отражается моя небритая физиономия, только подтверждает это. Какое-то время я стою под душем на одной ноге, но надолго меня не хватает, и я падаю с грохотом, обрывая и без того натерпевшуюся страданий за годы существования шторку вместе с карнизом. Я со всего размаху ударяюсь плечом, но только лишь затем, чтобы амортизировать последующий удар головой. В результате этого эксперимента я понимаю, что мыться и бриться я теперь смогу только сидя.
Я сбриваю с лица весь скопившийся хлам, отмываюсь, насколько возможно, от больничной вони и вытираюсь насухо, а затем успешно, живой и почти здоровый выхожу из ванной, опираясь на один костыль. Я какое-то время лежу, потирая ушибленное плечо, и пытаюсь прийти в себя. Затем решаю перекусить, но кроме стухшей колбасы и прокисшего молока у меня ничего нет, и моим спасением оказывается завалявшийся в уголке буфета пакетик «роллтона». За этим скромным ужином и решаю пропустить рюмочку давно ожидавшего своего часа «Золотого Стандарта», а потом
а потом я безудержно, искрометно, феерически бухал без остановки на все, что было в пополненном из заначки кармане. Я не мог остановиться. Я не выходил на улицу, кроме как в магазинда и эти перемещения давались мне, по объективным причинам, с трудом. Я никогда не поднимал глаза и одним прекрасным утром понял, что начал забывать, как выглядят другие люди, не похожие на мое уродливое обросшее щетиной отражение в зеркале. Кто-то из знакомых и ребят, с которыми я иногда параллельно работал, звонил мне. Одних я слал наиболее коротким маршрутом, другиете, кто знали, где я живу, приезжали ко мне и поапдали в западню моего непримиримого запоя. Но я перепивал всех. Все заканчивались раньше меня. Не знаю, как оно у меня выходило. С целью экономии, уже на вторую неделю я перешел на чистую водкув основном, «зеленку», и даже в таком режиме я был неотразим. Пил и блевал, блевал и пил. Не знаю, каким был литраж выпитого мной в переводе на спирт, но уже на третью неделю я понял, что значит «пить водку, как воду». Нет, это не просто фигура речи. Это абсолютно четкая вкусовая установка, к которой приходишь по прошествии некоторого времени уничтожения чистой водки. Когда я видел, что моя культя начинает немного кровоточить из-за неполного заживления и избытка алкоголя, я прикладывал к ней тряпочку, смоченную водкой, для дезинфекции. Один из моих собутыльниковвроде, это был Вася, не выдержал этого целительного действа и наблевал прямо в пустой цветочный горшок хозяйки квартиры. Хорошо, что не на пол, подумал я тогда и хлопнул еще стопку за это дело.
Ко мне зашел как-то и Лехасо сломанными рукой и ногой. В грязном гипсе. У него был чертовски бледный вид, как у призрака. Он что-то рассказывал про духовность, про мантры и индусов, про Гоа и чакры, хвастался своим туром атостопом в Крымуже второй раз подряд, хотя звучало это, как в первый. Потом он куда-то ушел. Больше я его, кстати, не встречал. Никогда.
На самом деле, у меня никогда не было настоящих друзей здесь, в Питере. В выходные я выпивал с приятелями, знакомыми, смотрел кино, спал. Кто-то скажетфи, это же маргинальный и растительный образ жизни! но я точно знаю, что большинство живет так же. Меняются только напитки, одежда, места, фильмы. Возможно, дополняются списки тем для разговоров. Хотя, беседы, которые мы проводили с приятелями о политике, искусстве, спорте, могли быть достаточно интеллектуальными. И уж точно не уступали сальным шуточкам каких-нибудь менеджеров по продаже автомобилей или сантехники, которые вряд ли читают больше моего или смотрят шоу на «Культуре». Но я ни с кем не контактировал достаточно близко, чтобы считать их друзьями. Ни с кем у меня не было устоявшихся связей, я никому не открывался и ни с кем особо не задушевничал. Я давно не заводил девушек и ходил с сексуальной голодухи к паре-тройке знакомых проверенных проституток, которые делали мне хорошие скидки и даже иногда давали после мимолетного секса выговориться бесплатно, зная мое печальное личное положение. Когда в прошлом году мне пришла весть о смерти матери, я окончательно понял, что остался абсолютно один, и это несмотря на то, что звонил я ей редко. Я знал, что дела у нее не лучше, но и не хуже, чем у меня. Но что я один, я не ощущал так остро до того, как, смотавшись на ее похороны и потратив на это половину зарплаты, я почти пропил вторую. И именно из-за отсутствия связей с кем-либо я попал во все то дерьмо, которое и привело меня к нынешнему состоянию. Полнейшая изоляция сознания только усугубилась запоем и инвалидностью. И кое-чем еще.
мой запой прерывается. Почему? Да просто мне в голову стукнула шальная мысль о том, что я уже чертовски долго курсирую между бессознательностью, толчком и магазином. Мне стало любопытно, сколько времени прошло и поменялось ли что-то вокруг меня. Но, знаете, трудно понять, сколько именно времени потерял, когда у тебя нет ни календаря, ни телефона с установленной датой. Мобильник я, кстати сказать, утопил в унитазе, и сейчас он плыветкак я полагаю, либо в Девяткино, либо в Финляндию. Мне так кажется. Возможно, это мой вклад в международные отношения, чем черт не шутит. Ноутбук я случайно сломал пополам, а обе половинки за ненадобностью вышвырнул в окно. И теперь лучший способ узнать, который день и часэто включить телевизор. По крайней мере, на трех каналах точно сообщат, что к чему. В новостях, а то и просто в фоновой картинке с датой, временем и температурой за бортом. Но мне не очень везет, и я натыкаюсь только на архивный репортаж две тысячи седьмого года про какого-то политика или ученогоя с трудом понимаю, о чем идет речь. Но я примерно помню, какой была моя жизнь в том году. Размеренное, унылое существование в ожидании лучшей участи. И потом, в какой-то момент мне показалось, что вот оносчастье, жить в мегаполисе, гулять, где хочешь, проводить время, как заблагорассудится и всегда знать, что будет куда прийти и где переночевать. Так ли это мало? Для того, кто мог у себя дома иметь все то же самое и перспективу успешно оформить приличный социальный статус, и только потом уезжать на штурм мегаполиса? Трудно сказать. Во всяком случае, сейчас все планы нужно переосмыслить.
А у меня были какие-то планы?
Кстати, в ходе запоя мне звонил Гриша. Он как раз и сообщил мне одну из вещей, усугубивших мое состояние изоляции и добавивших ненависти к окружающим.
Ты как?
Херово.
Заехать к тебе? Может, надо что?
Нет.
Точно?
Че хошь? мой язык заплетался, мне было совсем не до Гриши.
А он, тем временем, подробно рассказал, как развивались события, пока меня не было в сознании.
Денег за машину с тебя, конечно, уже не спросят. Здесь и так все понимают, в какой ты заднице. Михалыч сказал, что все уладит. Но о работе пока речи нет. В общем, им нечего тебе предложить.
А что ж Михалычхочу задать едкий вопрос, но мне лень договаривать.
Ну, ты не ссы, тебя не бросим. Ты звони, если
Брось. Все понятно. В жопу работу. До созвона.
Он пытался что-то договорить, но я просто положил трубку. Позже я ее спустил в сортир. А с большим удовольствием я бы спустил в сортир руководство моей компании. Чистеньких ублюдков в белых рубашках и дорогих костюмах.
Кстати, важно будет отметитькак я не сказал об этом раньше, ума не приложу, что еще во время отдыха в клинике после ампутации я узнал о готовящемся для меня лишении прав. На суд после выписки я, конечно, не пошел. Права мне, соответственно, так и не вернули. Постоять, пообтекать и попытаться давить на жалость смысла не имело. Анализ крови на алкоголь, конечно, сделать успели, и вожделенные промилле в нем найти тоже. А вот придумать, как собрать мне ногу и выдержать, например, на аппарате Елизарова или как его тамне справились. Срок лишения для меня уже не играл роли, но мне звонили и рассказывали о том, когда и где будет суд. Хотя бы не забыли предупредить, и на том спасибо.
Я периодически включаю телевизор, и один раз удачно попадаю на программу новостей, в которой рассказывают про дрессировщика хищников, оставшегося при спасении какого-то парня на трассе без ног и вернувшегося в свое дело через депрессию и боль. Только я все не понимаю, какое отношение эти шоколадные истории имеют ко мне, оставшемуся без родных, близких и друзей в такой не шоколадной ситуации.
Мысли о родных и близких как-то невзначай напоминают мне про моего деда по отцовской линии. Я помню разговор с парализованным после инсульта дедом Пашей двенадцатилетнего пацана, еще не верящего толком в смерть, в страдания и обреченности. Пацана, для которого был открыт целый мир и который еще не знал ни о чем из того, что развернет его движение и дезориентирует окончательно.
Да не, дедуль, ты че? Ты еще поправишься, бормотал тот пацан.
Не надо мне лечить всякую срань, которую впарила тебе твоя мамаша, голос деда звучал удивительно ярко, отчетливо, и он совершенно не походил на голос умирающего человека. Жизнь моя закончилась.
Ты очень хорначал лепетать пацан; он действительно верил в то, что хотел сказать.
Думаешь, я буду тебе втирать про великое предназначение, про то, что я хочу оставить после себя? Хер там! продолжал дед, не слушая пацана. И они там тоже пусть не дожидаются, мать их! Мне насрать. Для всех вокруг я сделал все, что от меня зависело. Вот только для себя кое-что сделать не успел. Вообще ни хера для себя не успел сделать. И вот теперь я лежу, как дерьмо, подо мной дерьмо, да и надо мной, дед поднял глаза вверх, очевидно намекая не на соседей сверху, видимо, тожераз это что-то, что висит там надо мной, позволило мне валяться вот так после всего, что у меня в этой жизни было. Не просто сдохнуть, а именно валяться вот так и сожалеть обо всем. И выходит, Костя, что жизнь свою я просрал.
И вот теперь я лежу
И вот теперь я стою на костылях.
Самое хреновое в употреблении спиртногоэто не моральное разложение и не социальная деградация, как учат вас плакаты социальной рекламы и пособия по выходу из пожизненного запоя. Если тыне конченый мудак и уже взяв на себя социальные обязательствасемью, детей, работу, не отказываешься от них, то алкоголь никак на тебя не повлияет. Я, например, регулярно жрал литрами пиво, но это не мешало мне в нужное время быть, как стеклышко, работать водителем и даже подрабатывать иногда в свободное время. Другое делоесли ты чмо, урод и оправдываешь свое скотство по отношению к близким магическими чарами водки. Но во мне даже запой в несколько недель ни черта не поменял. Только немного деньжат ушло. И худшееэто не поражение печени спиртом. Худшееэто тот факт, что ты рано или поздно трезвеешь. Ты можешь пройти через феерическую «белку» на выходе из запоя, как через нее прошел я, можешь мучиться сутки или двое с «горящими трубами», но это тоже ничего не значит. Важно то, что ты когда-то окончательно протрезвеешь и поймешь, что ни хрена вокруг не поменялось. И в тебе тоже. Вообще ничего. И вся суть желания нажираться снова и сноваэто спасение себя в иллюзии того, что ты можешь просто существовать, и заодно это гордиться собой. В трезвом мире ты должен чего-то добиваться, испытывать сомнения, угрызения совести, искать компромиссы. В пьяномты молодец, если просто живой, и тебе больше ничего не нужно для кайфа и безостановочного дрейфа по океану существования. Почему, при всем этом, алкоголь продается открыто, а другая наркотапод запретом, для меня лично загадка. Ведь той же травой, как и алкоголем, можно накрываться с головой от мира, как это делаю я, а можно просто баловаться раз в неделю для снятия стресса. Но слава яйцам, что хоть водку мне дают покупать без проблем. Даже паспорт не спрашиваюттак печально я выгляжу.
Мои руки ослабли и дрожат так, что мне приходится держать полулитровый пузырь двумя руками, чтобы не пролить все его содержимое мимо стакана.
«Жизньоткрытая книга, которую каждый пишет для себя сам». Так заявляет с испещренной помехами картинки экрана холеный свинтус в очках, половину жизни проведший в учебе, а вторую половинув своем заработанном учебой кабинете доктора по каким-то там наукам. Конечно, его жизньоткрытая книга. Только вот моя жизньэто закрытая книга с заклеенными страницами. И я могу прочесть сейчас только ее краткое содержимое, но прикоснуться к тому, что внутри, к каким-то подробностям, чувствам, событиямуже не могу. Я слишком далеко от всего этого. От того себя, каким я мог быть еще недавно. Мог быть, но не был, кстати сказать. А это значит, что пора влить еще стакан топливавот этот самый, с таким трудом налитый стакан. Иначе я точно сдохну, ребятки. Ваше здоровье.
Если кто-то, потерявший ногу, скажем вам, что ему нормально и комфортно живется с костылями, и не надо его поддерживатьзнайте, что он врет из гордости. Первое время, даже будучи трезвым и прогулявшись больше трех метров с долбанными подпорками, хочется заплакать и рухнуть, и никуда больше не идти. Никогда. Хочется биться головой об пол, проклинать всех вокруг, хочется затолкать костыли в задницу самому герру Шлику, царство ему небесное. Вчера ты был здоровым мужиком, которому до врачамешающий спать осколок копья. Сегодня ты ходишь на подпорках и боишься зацепиться за что-либо твердое культей. Вот и вся правда. О фантомных болях я уже и не говорю. Это ад чистейшей воды, который приходит и уходит по своей воле. Говорят, эти боли проходят у пятнадцати человек из ста, и пока что я в эту пятнашку не попадаю. Даже несмотря на регулярное употребление спиртного, я чувствую, как болит моя разрушенная защемлением между обрывками искореженного металла нога, как трутся друг об друга раздробленные частички костей, как рвутся с каждым новым движением рассеченные мышцы. И я иду гулять, не задумываясь больше об условностях пребывания пьяного чудовища в общественном месте. Я хочу добраться до Зоопарка и до Петропавловской крепости. Хочу прикоснуться к этому выходному покою исторического центра, хочу ощутить хоть что-то, кроме боли и давящего ощущения насильственного протрезвления.
Тихий звон в ушах понемногу угасает, стоит полностью открыть глаза. Я чувствую себя помятым и уставшим, хотя только проснулся. Задремав на асфальте, у стенки дома, соседнего с больницей, я провел несколько часов, но выспаться за это время не успел. Ночь прошла в пьяном бреду, и я не уверен, что получил то, за чем вышел из дома. Тем не менее, я немного трезвее, но это скорее минус, чем плюс моего положения. Благо, сеанс фантомных болей закрыт, и зрители разошлись. Размяв плечи, я приподнимаюсь, но удар тошноты пробивает оборону моего самоконтроля и усаживает обратно на асфальт. К счастью, костыли никто не стащил, и я подтягиваю их к себе, чтобы поставить поудобнее и встать с их помощью. Левая нога затекла и онемела, и сейчас мне как-то страшновато от ощущения, что и ее у меня отобрали. Я похлопываю по бедру, ощущая, как возвращается чувствительность, и тут замечаю, что к увешанной плакатами стене больничного здания, в которую встроена белая дверца с ручкой, подходит девица с каким-то свертком. Протерев глаза, я понимаю, что в сверткеребенок.
Судя по всему, дверца в стене зданияне что иное, как беби-бокс. Я читал о таких в том году, и ходил слух, что их хотели запретить, но этот явно функционирует и по сей день. Дверцана самом деле, открывающееся сверху вниз окно, но оно задернуто плотной пленкой, которая делает это окно непрозрачным снаружи. Внутри дежурит медсестра, которая, при желании, может видеть и девицу, и ребенка, а, быть может, и меня. Но на меня точно не обращает внимания.
Девица также думает, что меня тут нет. Она нервно оглядывается по сторонам и старается не смотреть на выглядывающее из свертка лицо младенца. На молодой мамашекуртка с меховым воротником, у нее длинные ногти, каблуки ее туфельне меньше восьми сантиметров. Она худая, высокая, но сутулится. У нее симпатичное лицо с широкими скулами. Нарочито небрежно закинув сверток с попискивающим ребенком в бокс, она шумно захлопывает окно-дверцу и какое-то время ждет. Пару минут бессмысленного поглазев на черную пленку перед собой, а затем переместив остекленевший взгляд на плакат рядом с дверцей, девица мгновенно краснеет и дергает ручку, но та не поддается, потому что беби-бокс уже закрыт изнутри. В последний момент она замечает меня, пару секунд ошарашено смотрит мне в лицо, потом нервно сглатывает и убегает, отбивая каблуками канонаду по тротуару.
За ее спинойкакая-то особая жизненная история, сотканная из банальностей и глупых допущений. Впереди у ребенкакакая-то особенная история жизнитой или иной продолжительности. Но мне на все это плевать. Более важным мне кажется то, что я только сейчас осознал, как это легкостать невидимым, несущественным для окружающих. И как это жутко. И ещея осознал, что неслабо замерз. И что утро уже в разгаре.