Ну и прекрасно. Я не слышал музыки пять лет.
Когда комендант Кареев вошел, в библиотеке стояла странная, напряженная тишина. Мужчины окружили Джоан. Она сидела на корточках перед радиоприемником, медленно поворачивая ручку, прислушиваясь, сгорбившись сосредоточенно. Он почувствовал тревожность момента и остановился в дверях.
Кажется, нашла. Торжествующий голос Джоан встретил легкое урчание в динамике.
Взрывная волна джаза ворвалась в комнату, как ракета, из динамика, поднимаясь и разрываясь на цветные всполохи под темными сводами.
Заграница произнес один из мужчин, затаив дыхание, будто говоря: «Небеса».
Музыка оказалась концовкой танцевальной мелодии. Она резко оборвалась в реве аплодисментов. Это был очень необычный звук для библиотеки. Мужчины ухмыльнулись и тоже захлопали.
Голос произнес что-то в нос, на французском. Джоан перевела:
Это «Кафе Электрик», Токио, Япония. Сейчас мы услышим легчайшую, веселейшую, безумнейшую мелодию, которая когда-либо захватывала европейские столицы: «Песню танцующих огней».
Это было испытанием, оскорблениемвзрыв смеха на Страстном острове.
Это было похоже на луч света, разбитый зеркалом; его сверкающие частицы взлетели, танцуя, в музыке, пьяной своим весельем. Это был голос фонарей на сверкающем бульваре под темным небом, электрических знаков, автомобильных фар, алмазных пряжек на танцующих ногах.
Все еще на коленях перед приемником, как жрица перед источником жизни. Джоан заговорила. Она говорила для мужчин, но ее глаза были направлены на коменданта Кареева. Он стоял у двери. С одной стороны его была фреска, изображающая святого, жарящегося на костре, с лицом в блаженном экстазе, низводя все муки и терзания плоти перед славой небесной; с другой стороныплакат с огромной машиной и муравьеподобными людьми, в поте лица трудящимися у ее огромных рычагов, и подписью: «Наш долгэто наша жертва красному коллективу и коммунистическому государству!»
Джоан говорила:
Bje-то танцуют под эту музыку. Это не так далеко. На этой же самой земле. Там мужчина держит женщину в своих руках. У них тоже есть долг. Это долг смотреть друг другу в глаза и улыбаться жизни, что превыше всех сомнений, всех вопросов, всех печалей.
Откинув назад голову, на темных алтарных ступенях, напряженная, внимательно слушая песню, она казалась священным подношением божеству, которому она служила. Свет свечей тонул в ее волосах, как в нимбах святых.
Она не чувствовала взгляда Мишеля. Она улыбалась коменданту Карееву.
Комендант Кареев не проронил ни слова. Он подошел к алтарю. Повернул рычажок приемника не глядя, направив взгляд только на нее. Он крутил его, пока не нашел голос, говорящий с суровыми, знакомыми партийными интонациями:
и в завершение этого собрания работников Первой московской текстильной фабрики, позвольте мне напомнить вам, товарищи, что только одна преданность есть в нашей жизнинаша преданность великой цели мировой революции.
Присутствующие зааплодировали. Другой голос объявил:
Товарищи! Мы закрываем наше собрание нашим великим гимном«Интернационалом»!
Медленные, величественные ноты красного гимна торжественно зазвучали в воздухе.
Всем встать! скомандовал комендант Кареев.
Казалось, красные флаги развернулись под сводами, под белоснежным одеянием Иисуса. Казалось, барабаны пробиваются через голоса хора, голоса и шаги людей, послушно, уверенно идущих в бой, готовых пожертвовать жизнью во имя общей цели.
Комендант Кареев не сказал ни слова. Он посмотрел на Джоан, его губы слегка улыбались, и его песня давала ей ответ.
Джоан поднялась. Прислонилась к приемнику. Посмотрела на него, спокойная, непобежденная. Ее губы расплылись в медлительной, загадочной, снисходительной улыбке.
IV
За окнами библиотеки падал снег. Он собирался на подоконниках и постепенно закрывал их собой целиком. Белые снежинки безмолвно падали с неба и разбивались о толстые оконные стекла, застывая на них рваными пушистыми звездочками. От этого в библиотеке становилось темнее. У алтаря горели новые свечи.
У коменданта Кареева были длинные и сильные пальцы. Он крепко и расчетливо хватал ими вещи, словно нажимая на курок заряженного пистолета. Комендант Кареев нетерпеливо крутил шкалу радиоприемника.
Не могу отыскать, дорогая, сказал он. Похоже, сегодня никто не будет играть нашу «Песню танцующих огней».
Рука Джоан накрыла его руку и неспешно стала искать нужную станцию вместе с ним. Она склонилась над Кареевым и прижалась щекой к его лбу, прядь ее светлых волос скользнула вниз к его виску, закрыв ему обзор, и сплелась с кончиками его ресниц.
И среди прочего невразумительного шума они наконец услышали знакомую мелодию. К ним будто скользнула призрачная рука из внешнего мира, опуская занавес из беспорядочных нот поверх гнущихся под тяжестью снега окон и побуждая коменданта Кареева улыбнуться весело и охотно. Столь юное ощущение радости, казалось, разгладило его суровые морщины.
В библиотеке не было ни души. Он сел на ступени алтаря и привлек к себе Джоан.
Вот он, сказал он, гимн нашего долга.
Ее пальчик бродил по его лбу, следуя направлению вен, просвечивающих под кожей на виске. Она сказала:
Сегодня они играют ее особенно хорошо. В Японии сейчас ночь.
И там огоньки танцующие огоньки
Не просто свечи, как здесь.
Если бы мы сегодня оказались там, то я отвел бы тебя в то место, где они исполняют нашу песню. А если бы там был снег, как у нас, то я бы на руках вынес тебя из автомобиля и пошел по снегу сам, чтобы твои прекрасные ножки не касались его.
У них в это время не бывает снега. Лишь цветут вишневые деревьявсе в белом.
Словно твои плечи под светом огоньков. За столами там сидят люди, такие, которые носят черные костюмы с алмазными запонками. Они все смотрят на тебя. И я хочу, чтобы они смотрели на тебя. На твои плечи. Хочу, чтобы они знали, что ты моя.
Цветы вишневых деревьев и музыка никаких шагов снаружи, никаких стонов из ям.
Но ты пришла сюда, ко всему этому, пришла ко мне. И осталась рядом.
Я пришла потому, что была в отчаянии. А осталасьнайдя что-то, чего не ожидала отыскать тут.
Ее рука медленно спустилась вниз со лба к подбородку коменданта, с нежностью изучая каждую линию его волевого лица.
Это так странно, Джоан Я пробирался через всю Россию, сквозь леса и болота, с пистолетом и красным флагом наперевес. Думал, что гордо иду навстречу рассвету новой мировой революции. Это ощущение всегда ждало меня где-то там, впереди. А теперь я гляжу вперед, и этот золотистый рассвет для меня не что иное, с нежным смехом закончил он, привлекая ее ближе, как сияние светлого локона твоих волос, который ты забыла завить.
Он сидел на ступенях алтаря. Она стояла на коленях с ним рядом, возложив ему руки на плечи. Позади них перед позолоченными статуями святых горели длинные свечи, над ними стоял портрет Ленина, а из радио доносилась «Песня танцующих огней».
Из-за окон, где снаружи снег становился все белее на фоне темнеющего неба, до них донесся резкий сигнал корабля. Казалось, комендант этого не заметил, но зато Джоан встрепенулась.
Корабль, сказала она. Последний корабль перед тем, как замерзнет море.
Он не повернулся и не взглянул в окно. Лишь улыбнулся, лукаво и счастливо.
У меня для тебя небольшой сюрприз, Джоан. Ты ведь сделаешь для меня кое-что? Наденешь сегодня к ужину то голубое платье, которое мне так нравится?
Она прошла к окну и выглянула на улицу сквозь рисунок из замерзших снежинок. Корабль остановился у старого причала. Большинству узников приказали переносить груз, которого на этот раз пришло больше обычного.
Первым появился генерал, согнувшийся над огромным ящиком. Вскоре Джоан услышала его шаги в коридоре. Она открыла дверь в библиотеку и смотрела ему вслед, когда он поднимался наверх по лестнице.
Думаю, это кресло, ухмыльнулся генерал, взглянув на нее. когда проходил мимо. похоже на то. Хотя мне никогда не доводилось угадывать, что это, не заглядывая внутрь.
Следующим пришел товарищ Федоссич. Он пошаркал к двери в библиотеку и остановился, отдавая честь и пытаясь отдышаться.
Он здесь, товарищ комендант. Прибыл, отрапортовал он. В его голосе явно боролись подобострастие с возмущением. Корабль прибыл. Разве вы не хотите спуститься вниз и понаблюдать за людьми в необычных условиях?
Комендант Кареев раздраженно махнул рукой:
Мне казалось, я велел вам присмотреть за ними. Вы ведь можете этим заняться. А я занят.
Посылки все прибывали и прибывали, их несли по коридору, наверх, в комнату к Карееву. Узники оставляли за собой на полу следы грязи и таявший снег.
Профессор и сенатор зашли к нему, держа в руках большой и тяжелый ковер, замотанный в рулон. Профессор улыбнулся Джоан. Сенатор, чья борода выросла еще больше, а щеки побледнели сильнее, отвернулся.
Молодой инженер принес коробку, в которой грохотало что-то металлическое. Его щеки окрасились в неестественно алый цвет, а глаза сверкали лихорадочной бодростью.
Думаю, это для мисс Хардинг, сказал он громко, будто самому себе, проходя мимо двери в библиотеку, тряся коробку и наблюдая за Джоан краем глаз, Впервые я в восторге от коменданта.
Граф нес аккуратно упакованную коробку, набитую соломой. Он держал ее с почтением из-за бесценного содержимого. Содержимое издавало звуки звенящего стекла.
Поздравляю, мисс Хардинг, победоносно улыбнулся он, подмигивая коробке. Вот это я называю настоящей победой!
Комендант Кареев наблюдал за расширившимися от удивления глазами Джоан, когда они стали подниматься по лестнице вслед за процессией. Он не объяснил зачем.
Мишель остановился у открытой двери. Его худые плечи стали все больше сникать, как и уголки рта. Его глаза выглядели темнее обычного, и эта тьма, словно волна невыносимой боли, овладела его глазами и застыла в кругах из синих лужиц под ними. Сияющее неповиновение исчезло из Мишеля Волконцева, ему на смену пришла задумчивая горечь. Он нес за плечами узел, зашитый в тяжелую мешковину. Она казалась мягкой и легкой. Он взглянул на стоявших у порога Джоан и Кареева. Джоан склонила голову к плечу коменданта.
Думаю, здесь подушки, сказал Мишель. Они отправляются в вашу комнату или в ее? Или без разницы?
Джоан даже и не подняла голову.
В мою комнату, велел Кареев.
К ужину Джоан облачилась в голубое платье. Темный вельвет тесно прилегал к ее телу, чересчур тесно, но строгий военный ворот высоко окружал ее шею, прямо под подбородок. На столе, стоявшем в центре комнаты Кареева, горела одна-единственная свеча. Она словно была островком света во тьме, ярким пламенем на фоне темных оконных стекол. Она видела блуждающие по занавескам длинные тени, чувствовала мягкость ковра у себя под ногами. У стола стояли два больших кресла. Белым пятном в окружающем полумраке выделялось постельное кружево, где также лежали две атласные подушки, ловящие отблески от слабого света свечи.
Все это окажется в твоей комнате, поспешил объяснить Кареев, счастливо улыбаясь, слишком смущенный, прежде чем она успела вымолвить хотя бы слово. А здесь оно просто сюрприза ради.
Джоан улыбнулась ему сквозь покачивающееся пламя свечи. Он не отрывал от нее взгляда. Он смотрел на нее в ожидании того, когда она заметит белоснежную скатерть, изысканные фарфоровые тарелки, красные огоньки, пляшущие на столовом серебре, и длинные хрустальные бокалы.
Глаза Джоан растворились в мягком мечтательном тепле. Когда она смотрела на Кареева, то в них сверкало нечто большее, помимо отблесков от огонька свечи. Это чувство замирало в ее взгляде лишь на пару мгновений дольше обычного, но этого было достаточно, чтобы они оба поняли друг друга без слов.
И тем не менее они не были одни. У стены стоял официант. Теперь настала очередь Мишеля ждать у стола коменданта.
Он стоял, опустив плечи и вытянув голову вперед, и заботливо наблюдал за каждым движением коменданта Кареева, неловко, но благоразумно улыбаясь, воплощая собой преувеличенное изображение идеального официанта. Он положил на запястье салфетку, хоть того и не требовалось. И все же метрдотель одного из тех ресторанов, в которые любил ходить Мишель Волконцев, не одобрил бы то, каким взглядом идеальный официант смотрел на коменданта.
У нас сегодня юбилей, Джоан, сказал Кареев, когда сели за стол. Разве ты не помнишь? Ты приехала сюда ровно три месяца назад.
Она улыбнулась, указав на стол:
И вот к чему это привело коменданта Кареева.
Нет, это всего лишь начало.
Он наклонился к ней ближе и пылко заговорил:
Я привезу сюда все. что ты только пожелаешь. Я сделаю этот остров раем для тебя, таким, каким ты делаешь его для меня.
Все, что я сделала, ради нас.
Она не замечала, как Мишель будто взглядом вбирает в себя каждый звук, срывающийся с ее губ, и разрывает его в клочья в безумной и безмолвной агонии.
Кареев тряхнул головой:
Мне не нравится это слово. Я так долго прислуживал с ним на устах. Ради нас. Наслюдей, коллективного общества, миллионов. Я сражался на баррикадахради нас. Сражался в окопахради нас. Я стрелял в людей, и люди стреляли в меня в ответ. Ради нас, ради них, ради тех бесчисленных других, кто вокруг меня, ради тех, кому я продал бесценное время своей жизни, каждый миг, каждую свою мысль, каждую каплю крови. Ради нас. Я не желаю слышать этого слова. Потому что теперь эторади меня. Ты приехала сюдаради меня. Ты моя. И я не стану делиться этим ни с кем другим на всем свете. Моя. Когда начинаешь задумываться, понимаешь, что же это за слово.
Она улыбнулась, дразнясь, словно слегка упрекая его:
Ну как же так, товарищ Кареев!
Он робко улыбнулся в ответ, будто извиняясь.
Да, завтра я стану товарищем Кареевым. И послезавтра. И буду им еще множество дней. Но не сегодняшней ночью. Имею же я право на ночь ради самого себя, не правда ли? Посмотри, и он с гордостью указал на стол, я заказал все это для тебяпо радио. У меня есть деньги на счете в банке Нижне-Колымска. Моя зарплата. Мне нечего было с ней делать целых пять лет Полагаю, не по самим деньгам я скучал все эти пять летболее, чем тридцать пять.
Никогда не поздно, пока живешь, и если еще хочешь жить.
Это так странно, Джоан. Я никогда не знал наверняка, как понять, что ты хочешь жить. Я никогда не думал о завтрашнем дне. Я не беспокоился, чья пуля сразит меня последней и когда это случится. Но теперь, впервые, я хочу, чтобы меня пощадили. Я предатель, Джоан?
Нельзя предать ничто на свете, ответила Джоан, кроме самого себя.
Преданность, сказал Мишель, она как резина: можно растянуть ее ужасно далеко, но затем она порвется.
Кареев удивленно посмотрел на него, словно заметив в первый раз.
Где тебя научили таким изысканным манерам, официант Волконцев? поинтересовался он.
О, у меня было много опыта, сэр, спокойно ответил Мишель, воспринимал я его, правда, с несколько другого ракурса. В мою честь также устраивали банкеты. Я помню один из них. Там было много цветов и гостей. Состоялась свадьба, такая, какую устраивали в давние дни. Она держала в руках букет так грациозно, как не смогла бы ни одна другая женщина. На ней тогда была длинная белая вуаль.
Комендант Кареев смотрел на него, и впервые в его взгляде ощущалась какая-то незримая тень сочувствия.
Ты скучаешь по ней? спросил он.
Нет, ответил Мишель. Но хотел бы.
А она?
Она из тех, кто не остается одинокой надолго.
Я бы так не сказал про женщину, которую любил.
У нас с вами, комендант, не одна и та же женщина.
После ужина. медленно сказала Джоан, глядя на Мишеля, вы ведь занесете ко мне в комнату немного дров? Я сожгла последние. А ночью очень холодно.
Мишель молча кивнул.
Комендант Кареев указал на темную бутыль, стоявшую на столе. Мишель откупорил ее и разлил спиртное по бокалам.
Вино было темно-красного цвета, и пока он наливал его, рубиновые искорки окутывали стекло изнутри, а сквозняк играл с пламенем свечи.
Комендант Кареев встал, держа в руках бокал, и посмотрел на Джоан. Она тоже встала.
За любовь, сказал он торжественно и невозмутимо.
Он произнес это слово впервые.
Джоан чокнулась с его бокалом. Они столкнулись над свечой, чей свет сквозь темную жидкость отразился красным на лицах Кареева и Джоан. Тени скользнули по их лицам, словно сквозняк по острию пламени.