Они мне братья, Джоан. Ты не понимаешь сути нашего чувства долга, нашей великой борьбы. Они голодают. Их необходимо кормить.
Но твое собственное сердце умрет от голода.
Они без всякой надежды трудились многие века.
Но ты откажешься от своей последней надежды.
Они сполна настрадались.
Но тебе только предстоит узнать суть страданий.
У меня есть огромный долг
Он у нас у каждого есть. Священный нерушимый долг, и мы проживаем свои жизни в попытках нарушить его. Наш долгпо отношению к самим себе. Мы боремся с ним, мы душим его. мы идем с ним на компромиссы. Но настает день, когда он отдает нам приказ, последний, самый главный прикази его мы не можем больше ослушаться. Ты хочешь уехать. Со мной. Ты хочешь этого. И вот самая главная причина всему. Ты не можешь подвергать это сомнению. А когда ты не можешь более подвергнуть это сомнению, ты понимаешь, что вот онтвой долг.
Он беспомощно простонал:
Ох, Джоан, Джоан
Она торжественно стояла подле него, словно жрица, смотрящая в будущее, но слова ее были мягкими, мечтательными, и ее голос словно улыбался ему с ее серьезных губ, и казалось, что его привлекали к ней вовсе не слова и не голос, а лишь призрачные движения ее губ, искушая его, отбивая всякую способность к сопротивлению, маня в будущее, которое имо был подвластно и которого Ссім он не ведал.
И прямо там, далеко-далеко, будут гореть электрические огни на темных бульварах и они будут играть «Песню пляшущих огоньков»
Он покорно прошептал:
и я вынесу тебя на руках из машины
и я научу тебя танцевать
и я буду смеяться, смеяться и никогда вновь не стану чувствовать себя виноватым
Так мы едем?
Казалось, он внезапно проснулся. Он отошел в сторону и закрыл глаза. Когда он вновь открыл их, она увидела тот взгляд Чудовища, о котором уже успела позабыть.
Корабль отплывает на рассвете, медленно произнес он. Я велю им подождать до полудня. Ты можешь собирать свои вещи. В полдень ты уедешь, одна.
Таков твой выбор?
Я знаю, чего теряю. Но есть то, чего я позволить себе не могу. Я хочу, чтобы ты уехала, до того, как для меня будет слишком поздно.
Повтори это снова. Ее голос был спокоен, как и его, безразличен.
Завтра. В полдень. Ты уедешь. Одна.
Хорошо, комендант. Тогда я пойду спать, раз завтра мне предстоит долгая поездка Доброй ночи Когда ты будешь думать обо мне, помни лишь то, что я любила тебя.
VI
Большой чемодан был открыт посередине комнаты Джоан. Она неторопливо складывала вещи и клала их в него, одну за другой. Тапочки она завернула в бумагу. Она собрала свои чулки, которые словно тонкой кинопленкой натягивались у нее в руках; стеклянные бутылочки с духами и белые пудреницы отправлялись туда же. Она безмолвно передвигалась по комнате, никуда не спеша. Она была необычайно спокойна и вела себя так же безразлично, как в тот день, когда разгружала этот же самый чемодан три месяца назад.
Сквозь рев моря она порой слышала сильный звон колоколов на ветру. Грязно-белое море, мутное, как помои, яростно качалось, готовое вылиться из ведра. Взбивающиеся брызги пены грозили загрязнить своей серостью все небо.
Дважды Джоан выходила в гостиную и смотрела на соседнюю к ней комнату. Дверь в нее была открыта, и внутри она была пуста. Новый ковер сиял синевой при свете дня. Постельное кружево было расправлено, подушки безмятежно покоились у изголовья кровати. Еще одна подушка, однако, лежала у стены в дальнем углу комнаты.
В монастыре было тихо. Ветер бродил в покинутых кельях высоко под сводами башен. Внизу же, по длинным запыленным залам, раздавались осторожные шепотки, словно укрощенные порывы ветра.
и все это время она была его женой.
Я не завидую ему.
А я да. Вот бы у меня была женщина, которая бы так меня любила.
Среди ютящейся у лестницы группки людей вздыхал пожилой профессор, который время от времени шепотом причитал, вздыхая:
Сколь же одиноко здесь снова станет без нее!
А я рад, что она уезжает, ответил усталый голос, ради ее же собственного блага.
У окна генерал прислонился к плечу графа. Они наблюдали за морем.
Ну, Чудовищу было не впервой заставлять людей страдать, прошептал генерал. Теперь настал его черед.
Он возвращает то, что занял, отметил граф, и его это еще как интересует.
Товарищ Федоссич с трудом и кряхтя прислонился к подоконнику. Он не смотрел на море, а на платформу башни под колоколами расширившимся зрачками. На парапете стояла высокая фигура мужчины. Товарищ Федоссич прекрасно знал, о чем думает комендант.
Комендант Кареев стоял на башне, и ветер трепал его волосы. Он смотрел вдаль, туда, где плывшие нескончаемым потоком серые облака уходили за линию побережья и всего того, что лежало за ним. Коменданту Карееву довелось повидать длинные городские улицы с выстроенными на них баррикадами, посреди которых реяли людские флаги и лилась людская кровь, где за каждым углом, с каждой крыши пулеметы заходились в смертельном кашле, что был страшнее чахоточного. Он повидал длинные траншеи, где за колючей проволокой скрывались тонкие, отливающие голубым безмолвные лезвия, поджидавшие своих жертв, решительные и беспощадные. Но никогда его лицо не выглядело таким, как сейчас.
На лестнице за ним зазвучали шаги. Он развернулся. К нему поднимался молодой инженер, который тащил за собой новую стремянку и красный флаг. Старый флаг уже был серым и покинуто дрожал, переживая свои последние конвульсии, высоко над куполом башни, покрытым снегом.
Инженер взглянул на него. В его юных голубых глазах была видна та печаль, которую он разделял вместе с комендантом. Он медленно сказал:
Сегодня выдалось плохое утро, комендант. Серое. Без солнца.
Солнца не будет еще долго, сказал Кареев.
Мне холодно, так холодно. И он посмотрел Карееву прямо в глаза, не только мне одному, комендант.
Нет, ответил комендант Кареев, не только тебе одному.
Инженер прислонил стремянку к стене башни. Затем он развернулся и сказал, словно каждое слово должно было пронзить бездонные мрачные зрачки того человека, которого он до этого момента ненавидел:
Если бы я понял, что здешний климат вредит моей крови, то я бы сбежал на конец света, если бы только был свободен.
Кареев взглянул на него. Затем медленно поднял глаза наверх, к старому флагу, которой боролся с ветром посреди нависших облаков и на фоне белеющего снега. Он мечтательно и совсем невпопад сказал:
Взгляни на этот красный флаг. Красный на фоне белого снега. Они не смотрятся вместе.
Флаг выцвел. медленно сказал инженер. Снег вобрал в себя его цвет.
Он был соткан из дешевой материи. Хорошая вещь сохранит свой цвет в любую погоду.
Все это к переменам, комендант. Он отслужил свое.
Он взобрался на стремянку и снова оглянулся на человека позади. И внезапно заговорил, словно вспыхнув стремительным пожаром, со всей торжественной серьезностью пророка, четким и вибрирующим на ветру голосом:
Спустя тысячу лет, комендант, не важно, станет ли мир красным, как этот флаг, или белым, подобно снегу, кого еще будет волновать, что один из коммунистов на маленьком пятнышке острова отдал свое сердце и свою кровь во славу мировой революции?
Дверь Джоан была открыта. Комендант Кареев, поколебавшись, все же решил пройти мимо. Но она заметила его и окликнула:
Доброе утро.
Доброе утро, ответил он.
Ты не зайдешь? Мы же не расстаемся, как враги, верно?
Конечно же нет.
Быть может, ты поможешь мне собраться? Вот, можешь сложить за меня это вельветовое платье?
Она протянула ему то платье, которое надела к ужину прошлым вечером, его любимое. Он сложил его, протянул обратно ей и бесцеремонно сказал:
Прости. Мне тебе помочь особо нечем. Я занят.
И он вышел. В коридоре его остановил товарищ Фе-доссич. Федоссич поклонился и мягко сказал:
Корабль ожидает Фрэнсис Волконцеву, товарищ комендант.
Ну и?
Я правильно понимаю, что она уезжает свободной, ее никто не собирается арестовывать за предательский контрреволюционный план.
Она уезжает свободной.
Осмелюсь полагать, что нам следует отослать ее в отдел КПУ Нижне-Колмыска. Осмелюсь выразить свое мнение, что ее поступок является угрозой государству, наказуемым
Когда-нибудь, товарищ Федоссич, вы можете стать комендантом этого острова. Когда-нибудь. Но пока вы им не являетесь.
Комендант Кареев снова увиделся с Джоан в библиотеке. Она прощалась с заключенными и оставила им в подарок радио, как напоминание о себе, сказала она. Она заметила его у двери, но не повернулась.
Случилось нечто странное. Бледный бородатый сенатор, который ни разу не взглянул на нее за все это время, встал. Он подошел прямо к ней, взял ее за руку и в крайне учтивой манере поднес ее к губам.
Хочу сказать вам, гражданка Волконцева, начал он хриплым, сухим голосом, что вы замечательная женщина.
Спасибо, сенатор, ответила она. Вот только когда я уеду, то я уже не буду гражданкой Волконце-вой. Я стану Джоан Хардинг.
Комендант Кареев поспешил прочь. Снаружи, у верфи, рябой одноглазый капитан стоял, прислонившись к перилам у корабля и куря трубку. Он взглянул на небо и сказал:
Почти полдень, товарищ комендант. Женщина готова?
Пока еще нет, ответил Кареев.
Конечно, товарищ комендант, вы можете не сомневаться в нашей преданности. Об этом никто и никогда не узнает. Но я просто подумал о том, что вдруг один из членов партии решит поплыть с нами и сообщит ГПУ о сбежавшей аристократке
Аварийный катер к услугам того, кто захочет отправиться первым, сказал Кареев. Спросите меня, если вам понадобится ключ.
По склону к коменданту бежал часовой, на ходу отдавая честь и пытаясь отдышаться.
Гражданка Волконцева хочет вас видеть, товарищ комендант.
Кареев помчался к монастырю через сугробы, перескакивая расстояние в два шага. Охранник посмотрел ему вслед удивленно. Товарищ Федоссич кивнул медленно.
Чемодан Джоан был закрыт.
Я думаю, время, сказала она тихо, когда Кареев вошел. У тебя найдется человек спустить мой чемодан?
Тебе следует немного подождать, отвечал он отчаянно. Лодка еще не готова.
Затем он вошел в свою комнату и захлопнул дверь. Она прислушивалась за стеной своей камеры, но не могла услышать ни звука.
Затем она вновь услышала его шаги. Она открыла свою дверь.
Он упал к ее ногам, как будто все силы покинули его тело и дух.
Ты не можешь идти своим путем ты не можешь идти все, что он мог прошептать.
Она погладила его по голове, улыбаясь, целуя его волосы. Прошептала:
Дорогой мы будем так счастливы так счастливы
Он молча прятал лицо в складках ее платья. Его руки оцепили ее ноги, удерживая, в панике от страха, что она исчезнет из его пальцев, казалось, навсегда. Она прошептала:
Это будет легко Сегодня ночью. Мы возьмем катер. Мы, втроем.
Ты не покинешь меня ты никогда не покинешь меня.
Нет, дорогой, никогда Скажи, чтобы капитан шел.
И они будут играть «Песню танцующих огней» только для двоих из нас
Держи катер наготове.
Я куплю тебе маленькие сатиновые тапочки. Украшенные мягкими розовыми перьями. Я сам надену их на твои босые ноги
Уничтожь беспроводной, чтобы они не могли дать сигнал.
Ветер преследовал тучи. Красная дрожащая линия задыхалась беззвучно над морем, в котором тонуло солнце. Красные пятна медленно умирали на снегу куполов.
Осужденные заканчивали ужин. Комендант Кареев мог слышать звон посуды на кухне. Но среди них не было звука голосов. Он знал, что они все думали Когда он проходил сквозь коридор, то видел глаза, обращенные на него с преувеличенным безразличием, и он почувствовал эти взгляды за своей спиной.
Миновав помещение для охраны, он услышал товарища Федоссича. Товарищ Федоссич разговоривал со своим другом, начальником охраны. Заметив Кареева, он не стал понижать голос:
серебро, ковры, вино вот к чему ведет буржуазная роскошь. Я никогда не поддерживал идею привести сюда суку. Я знаю, она «белая».
Комендант Кареев не стал входить. Пошел дальше.
Товарищ Федоссич последовал за ним.
Товарищ комендант инспектировал катер сегодня, заметил он. С ним что-то не так?
Нет. Но мы собираемся его использовать.
А когда?
Завтра. Гражданка Волконцева под арестом. Ее отвезут в ГПУ утром.
Одну?
Нет. С надежным сопровождением. Возможнос вами.
Он развернулся уходить.
Если гражданка Волконцева под арестом, товарищ Федоссич сгорбился заискивающе, больше, чем когда бы то ни было, не хотите ли поставить меня охранником у ее двери?
Когда стемнело, комендант Кареев подошел к ступеням башни, хранившей беспроводную связь. На лестнице не было свечей. Не было стекол в окнах. Снег лежал на ступенях, занесенный ветром. Он мог различить окна по мерцающим звездам, стены башни сливались с небом.
Он поднимался медленно, осторожно, стараясь не скрипеть снегом под ногами. На первом пролете он увидел тень. Тень хрипло кашлянула, вздымая плоскую грудь.
Добрый вечер, товарищ Федоссич, сказал комендант. Что вы здесь делаете?
Всего лишь прогуливаюсь, как и вы, товарищ комендант.
Хотите сигарету?
Кареев чиркнул спичкой. Его глаза ослепило на секунду небольшое дрожащее пламя. Ветер задул его. Две красные точки оставались в темноте перед глазами.
Сегодня ночью сильный ветер, сказал товарищ Федоссич, и море неспокойно. Опасно для плавания.
Холод не для ваших легких, товарищ Федоссич. Вы должны быть осторожны, что касается того, что нехорошо для вас.
Я никогда не забываю об этом в рамках моих обязанностей. Хороший коммунист не позволяет ничему встать на пути выполнения свих обязанностей. Хороший коммунист, как вы и я.
Немного поздно для выполнения каких бы то ни было обязанностей, которые вы можете исполнять.
Ваша правда, товарищ комендант. У меня нет стольких обязанностей, каку вас. И, говоря об обязанностях, вам никогда не приходило в голову, что это несколько небрежно, то, что мы оставляем беспроводной доступ в пустой башне, где любой человек может добраться до него?
Комендант Кареев сделал шаг назад и приказал медленно:
Возвращайтесь в свою комнату. И оставайтесь там.
Товарищ Федоссич заслонил лестницу своим телом, упершись руками в стены.
Ты не пройдешь! прошипел он.
Прочь с моего пути! прошептал комендант Кареев.
Вы не получите беспроводную, выпредатель!
Комендант Кареев схватил рукой длинное жилистое горло, другой рукой вытащил пистолет из кобуры товарища Федоссича. Пнул его, и товарищ пролетел вниз несколько ступенек. Когда он пришел в себя, то почувствовал пистолет коменданта Кареева, приставленный к его спине.
Спускайся, крыса! Если ты откроешь ротзастрелю.
Товарищ Федоссич не проронил ни звука. Комендант Кареев повел его вниз, на двор. Он дунул в свисток.
Гражданин Федоссич под арестом, сказал он охране спокойно, за нарушение субординации. Поместите его в яму.
Товарищ Федоссич не сказал ни слова. Он поперхнулся, закашлялся, его плечи конвульсивно задергались. Охрана увела его, и комендант Кареев последовал за ними.
В темной, влажной, с низким сводчатым потолком комнате охранники открыли тяжелый, как камень, люк со старым медным кольцом. Они обвязали канат вокруг талии товарища Федоссича. В свете чадящего фонаря, пламя которого покачивалось в проеме, его лицо приобрело цвет раковины с влажными, зеленоватыми жемчужинами на лбу. Охранники развернули веревку, опустив его в яму. Они слышали его кашель, доносящийся все слабее по мере того, как он опускался вниз. Комендант Кареев стоял, наблюдая.
Комната беспроводной связи находилась на верху башни. Никто не мог слышать во дворе внизу, когда радиоприбор стал трещать, разбиваемый сильными руками коменданта Кареева. Он убедился, что части больше не собрать. Он должен был разглядывать поломанные детали в свете звезд, чтобы понять это. Он не стал зажигать спичек. Ветер отбросил его волосы назад с мокрого лба.
Комендант Кареев открыл дверь в комнату Джоан бесшумно, без стука.
Пойдем, прошептал он. Все готово.