Я предлагаю Альбу Пердью, тем не менее высказала она свое следующее предложение, которое прозвучало скорее как уведомление о принятии Альбы в число подружек, а не как выдвижение очередной кандидатуры.
Судя по тону, других предложений поступать не будет, заметил Отто Олаф.
Альба Пердью, как читатель, может быть, помнит, уже появлялась на страницах нашей книги. Тельма, которой Белаква уже когда-то рассказывал, в отредактированном варианте, о своей давней и теперь смутно вспоминаемой любви, не очень старалась скрывать свое большое удовлетворение, и когда волнение в крови у нее несколько улеглось, она объявила голосом громкости достаточной, чтобы его хоть и с трудом, но можно было услышать:
Я выступаю в поддержку этой кандидатуры.
Выразилась она, как мы видим, с некоторой излишней напыщенностью и церемонностью, которая была совсем не к месту.
Теперь пришел черед Отто Олафа задавать вопросы.
Насколько мне известно, ядовито сообщила Уна, которая, в отличие от своего отца, умела давать ясный ответ на ясно поставленный вопрос, и если я ошибаюсь, пусть меня поправят, эта Альба являлась предметом пусть ныне и угасшего, но бурного любовного увлечения жениха Тельмы.
Ну, в таком случае, она не годится!воскликнул простодушный Отто Олаф.
Даже Брайди ббоггс не смогла устоять и присоединилась к общему веселью, вызванному высказанной Олафом благоглупостью. Особенно сильно смеялась Уна, настолько сильно, что возникло опасение, не нанесет ли она ущерба своему здоровью. Она вся сотрясалась в пароксизмах смеха и ужасно потела.
Ах, Боже мой!говорила она, задыхаясь, Это же надо так выразиться: не годится!
Однако часто так бывает, что все устраивается само собоюраздался громкий треск чего-то рвущегося. Уна немедленно прекратила смеяться и замерла в полной неподвижностиее лифчик отдал свою скромную жизнь ради спасения жизни Уны.
В течение двух недель, предшествовавших брачной церемонии, Белаква пребывал в нехарактерном для него состоянии молчаливой сосредоточенности, и казалось, что он на пороге какого-то полного преображения. Все хлопоты, связанные с подготовкой к венчанию и свадебному приему, он передал Кэпперу Квину, сказав при этом: "Вот деньги, делай все, что нужно".
Но прежде чем Белакву охватило это состояние инертности и бездействия, которое было в какой-то степени вызвано внутренней усталостью и, конечно же, в не меньшей, если не в большей, степени желанием дать себе время на самоочищение, он проявил изрядную жизненную активность, сделав, среди прочего, пару очень важных вещей: нашел ростовщика, у которого было заложено кольцо Люси, и выкупил его, и вел поиски среди, как он говорил, стариков и старух, выискивая двоих, которые по возрасту и некоторым другим своим особенностям приблизительно соответствовали бы господину и госпоже ббоггс и подошли бы в качестве гостей на свадьбе. Во время исполнения этого тяжкого задания Белаква не раз получал оскорбительные отказы. Ему в лицо швыряли обвинения в непочтительности к памяти покойной Люси, словно та была бокалом ледяного белого бургундского, которое выплескивают в лицо обидчику. Наконец розыски увенчались успехом: одна дальняя родственница, настолько дальняя, что родственная связь становилась весьма призрачной, и давний знакомый, которого отец Белаквы когда-то называл "Гусак Джимми", согласились уважить просьбу Белаквы. И звали этих давно уставших от жизни людей Гермиона Нойцше и Джеймс Скырм. Белаква в последний раз видел их много лет назад, когда был еще малолетним вундеркиндом.
Если не считать быстротечных посещений Тельмы, которые Белаква терпел как неизбежную часть той игры, которую сам затеял, его уединение никем не нарушалось. Свадебные подарки исправно лились обильным потоком, но поступали они не к Белакве, не имевшего друзей, которые могли бы делать подарки, а к Тельме, которая ежедневно подробно информировала его о новых поступлениях.
Однажды пополудни Тельма появилась у Белаквы в состоянии некоторого душевного возбуждения. Белаква приподнялся на постели, вяло подставляя лицо для поцелуя, и был зацелован с такой жадностью, что у него в конце концов закружилась голова и его охватила слабость. Бедняга, он явно не уделял должного внимания своему питанию.
Для тебя получен подарок, сообщила, несколько угомонившись, Тельма.
Белакву, который каждый день уделял весьма значительную часть времени полиглотным радостям, это сообщение привело в состояние шока. Оставалась, правда, надежда, что информация о том, что представляет собой этот подарок, выведет его из шокового состояния.
А в котором часу был получен этот подарок?спросил Белаква, пытаясь успокоить нервы своей обычной насмешливостью. Это очень важно.
Какого черта ты ведешь себя так гадко!воскликнула Тельма, радостное настроение которой тут же улетучилось.
Ах, если бы он сам знал, почему он так себя ведет!
Несмотря на нелепость твоего вопроса, я могу с большой точностью назвать время, когда его доставили, сказала Тельма.
Белаква некоторое время обдумывал, брякнуть ли что-нибудь еще такое этакое, но решил воздержаться и промолчать.
Я знаю потому, продолжала пояснения Тельма, потому, что первое, что я сделала, так это завела пружину и поставила нужное время.
Ужасная догадка пронзила его.
Это что, часы?вскричал Белаква. Только не говори мне, что это какие-нибудь большие, старинные напольные часы!
Действительно, старинные, подтвердила Тельма, в прекрасном состоянии и очень стильные.
Белаква отвернул голову к стене. Подумать только, он, который в последние годы, а потом и с согласия и даже одобрения Люси, не терпел в доме каких бы то ни было устройств, показывающих время, который избегал каких бы то ни было сообщений о течении времени, он, которого изменение положения теней, вызываемое перемещением солнца по небосклону и таким образом отмечающее движение времени, вызывало муку душевную, вынужден будет теперь до конца дней своих страдать от тиканья часов, заглушающего все остальные домашние звуки и возвещающего о неумолимом беге времени! Да, из-за этого можно было бы и разорвать помолвку!
Вечером, спустя много времени после ее ухода, он ворочался и крутился в постели, не будучи в состоянии уснуть. Заснул он только под утро под молитвенное бормотание и воркование витютеней, после того как ему в голову пришла спасительная мысль, подобно Богу, являющемуся душе, страждущей в аду, что ведь он всегда может сломать какое-нибудь там колесико внутри этого часового монстра, засунуть внутрь гвоздик, повернуть циферблатом с черепным оскалом к стене. Да мало ли что еще можно придумать. Спал Белаква спокойно.
А в это время Кэппер Квин летал повсюду, делая все то, что было в интересах Белаквы, поручившего ему предсвадебные хлопоты. Понимая, что ему много не достает для успешного исполнения поручений, которые были так далеки от занятий, вовлекающих всю личность и направленных на самовыражение, Квин привлек, пообещав скромное вознаграждение, для помощи в осуществлении некоторых из возложенных на него дел некоего Спраула, недавно потерявшего работу маклера одной из фирм в Сити, который обладал обаятельными манерами и хорошо знал магазины и торговые центры к северу от реки, что являлось в глазах Квина бесценным качеством. И вот в ту судьбоносную субботу рано поутру они встретились и отправились покупать букетыбольшой для невесты и семь поменьше для ее подружек.
А госпоже ббоггс не нужно ли?вопросил Квин.
Не нужно ли что?не понял Спраул.
Ну, я подумал, не нужно ли и ей купить какой-нибудь цветочек, пояснил Квин.
Это было бы, если употребить биологический термин, суперфетацией, отрезал Спраул и уверенным шагом направился в цветочный магазин, располагавшийся совсем рядом с улицей Мэри. Квин семенил рядышком. Владелица магазина испытала двойную радостьво-первых, появился такой покупатель, как Спраул, а во-вторых, она только что обнаружила у одного из множества цветков львиного зева пятую тычинку, пусть и в зачаточном состоянии.
Ах, господин Спраул! Как я рада вас видеть!воскликнула она. Представьте себе, сударь, я вот обнаружила...
Доброе утро, отрывисто бросил Спраул. Одну очень большую орхидею, пожалуйста, и семь гвоздик, наилучших из всего того, что у вас есть.
Кэппер Квин, хотя и абсолютно не умевший настаивать на своем при совершении какой-либо покупки, обладал тем не менее чувством, позволяющим предвидеть, что наилучшим образом приличествует той или иной ситуации, причем в такой развитой степени, что смог ясно выразить то, что это чувство ему продиктовало.
От имени моего клиента, заявил он с несколько излишней напыщенностью, я вынужден настаивать на приобретении двух орхидей.
Бога ради, сколько хотите, столько и закажем!успокоил Квина Спраул. Три? Десяток?
Нет, нет, быстренько проговорил Квин, двух будет вполне достаточно.
Итак, две большие орхидеи и семь белых гвоздик, наилучших из всех, что у вас имеются.
И словно по мановению волшебной палочки в руке владелицы цветочной лавки появилось девять цветков.
Прекрасно, проговорил Спраул, оценивающе осматривая цветы. Это следует отправить по нескольким адресам. И он быстро написал на листике бумаге адреса, фамилии и указал, кому какие цветы следует доставить. Закончив писать, он удовлетворенно сказал:Так, первая часть дела сделана.
Объявление общей стоимости покупки вызвало крайнее изумление Спраула. И он воззвал к Квипу:
Господин Квин, скажите, мне это снится или все это происходит наяву? А может быть, я просто ослышался?
Цветочница заверила Спраула, что опа не только тщательно выверяет свои счета, не набавляя ни пенни, но и к тому же ей ведь тоже надо как-то жить. Спраул не увидел связи между двумя частями этого заявления. Он даже демонстративно ущипнул себя за щеку, чтобы, так сказать, проснуться и убедиться, что он находится не в самом дорогом цветочном магазине на улице Нассау, а в маленькой цветочной лавке.
Мадам, сказал Спраул, мы с вами не на улице Нассау, в том шикарном цветочном магазине.
Этот выпад настолько ослабил оборону его противницы, что она даже не сопротивлялась, когда он вложил ей монету в руку.
Вот берите, проговорил Спраул тоном священника, совершающего обряд причастия, а не хотите, как хотите.
На ощупь определив, что монета вполне солидного достоинства, цветочница вспомнила о наступивших тяжелых временах, о том, что надо ведь как-то жить, и все это вместе решило дело в пользу Спраула. После чего обе сражавшиеся стороны с большой теплотой пожали друг другу руки. И впрямь, откуда могли бы взяться неприязненные чувства по отношению друг к другу, если каждая сторона считала, что одержала победу?
Спраул, по завершении всех дел, которые на него возложили, получил свое вознаграждение в Овальном Баре. Он настаивал на томи ничто не могло бы его заставить отступиться, чтобы Квин выпил за здоровье Белаквы, нанявшего его. Спраул считал, что самым подходящим для этого напитком был бы джин с мятным тоником.
Повезло собаке, вздохнул Спраул. Сам он прошел через всю Великую войну, не получив ни единой царапины.
Гиперестезия, или, иначе говоря, повышенная чувствительность Квина, которого, как мы помним, за почти полное отсутствие на нем волосяного покрова прозвали "Волосатиком", была столь велика, что простое нахождение в питейном заведении, даже без приобщения к тем вольным радостям, которые там можно было получить, уже само по себе веселило и даже пьянило его. И вот теперь, находясь в таком возбужденном состоянии, Волосатик с восхитительной бессвязностью принялся распространяться по поводу глубокого противоречия, заложенного в самой возможности превращения Белаквы в счастливого человека, и по поводу дерзостного желания увидеть его опустившимся до такого аномального для него состояния.
Блуд и разврат!гудел он голосом ветхозаветного пророка. Блуд и разврат перед лицом Шекины!
Это жизненное наблюдение сопровождалось и облагораживалось спазмом такой страшной гнусности, что бывший маклер Спраул, можно сказать, проявил милосердие и сострадание и незаметно заменил все еще полный стакан Квина своим, уже пустым.
Выйдя на ярко освещенную улицу, Спраул оказался охваченным сладко-горестной печалью: сладкой от того, что пришло время расставаться, а горькой от осознания того, что в его услугах уже больше не нуждаются.
Прощайте, прощайте, горестно пропел он, резким движением выставляя для рукопожатия свою гадкую руку, да пребудет с вами удача на вашем многотрудном пути.
Однако Квин, находясь во власти своей гиперестезии, пребывал под столь сильным влиянием паров и самой атмосферы того питейного заведения, из которого они только что вышли, что не был в состоянии не то что ответить что-нибудь вразумительное, но даже не смог пожать протянутую ему руку. Он шагнул в поток движущихся по тротуару прохожих, словно бы ступил на эскалатор метро, и поток его тут же унес. Спраул воздел очи свои, полные печали, горе и узрел там весь прошедший день, счастливые часы которого уж не счесть, в виде Красивой и Крепкой Девицы, возлежащей среди облаков и явно, судя по всем внешним признакам, состоявшей в Организации Образцовых Девушек, Указывающих Путь. Девица поманила Спраула пальцем, словно приглашала его сыграть на рояле во время экзамена на получение соответствующего диплома в Лайнстерской Школе Музыки. Сделав над собой мягкое усилие, закрывающее для него это сладостное видение, и чувствуя себя так, словно воспаленный мозг жаждал прикосновения губки, смоченной в уксусе, он двинулся вперед, в поисках этого эфемерного облегчения.
И кого, как не Уолтера Драффина встретил Квин на самом гребне Металлического Моста. Драффин после своих каких-то женственных обливаний выглядел очень свежо и чисто, словно только что наточенный тесак. Маленького роста, он был одет и в маленький полосатый костюмчик с фалдами. Солнце заливало его невыразительную макушку еще яркими лучамиДраффин нес свой цилиндр в руке, верхней частью опущенным книзу. Квин и Драффин, увидев друг друга, сошлись и остановились. Они хоть и не состояли в друзьях, знали тем не менее друг друга достаточно хорошо, чтобы переброситься несколькими словами.
Вот тут и пребываю, сказало это маленькое создание, называемое Драффином, с таким вздохом, что Квин стал нервно оглядываться, ища взором тюрьмы и дворцы, и наблюдаю за тем, как течет Лиффи.
Кошки с голубыми глазами всегда глухи, сообщил вычитанное где-то Кэппер, казавшийся колоссальным рядом с миниатюрным Драффином, и сделал это по той единственной причине, что фраза эта застряла у него в мозгу и он решился воспользоваться представившейся возможностью вывалить ее на кого-нибудь.
Уолтер улыбнулся очень довольной улыбкой и поднял маленькое личико к солнцу, как дитя, подставляющее свое личико для поцелуя.
Роющий норы тукутуку, сообщил в ответ Драффии, слеп, а вот крот никогда не бывает трезвым.
Крот никогда не бывает трезвым. Какое глубокое наблюдение, и как отлично сказано. Квин, попытавшийся сказать в ответ что-нибудь столь же замечательное, повесил голову, осознав, что это у него не получается, но встретил свой проигрыш достойно, утешаясь тем, что Уолтер примет на свой счет это свершение. Бедняга Волосатик, он столько всего понимал, и осознавал, и ощущал, но он не мог передать этого никому другому по причине отсутствия навыков писательства и должного набора писчих материалов.
Невыразимое, воскликнул Уолтер, более, чем что-либо другое, не терпит анжамбемана!
Теперь он упрочился в своем изначальном предположении, что Квин, очевидно, не имеет четкого представления о том, что говорит. И это вполне заслуживало быть записанным в записную книжку, но вынималась эта книжка не сразу, а по истечении некоторого времени, ибо Уолтер рассматривал ее лишь как свалку того, по поводу чего ему не удавалось высказаться каким-либо другим способом и тем самым облегчить душу.
Ну что ж, сказал он, отправляйтесь дальше заниматься делами вашего счастливого клиента, я пойду покупать себе бутоньерку.
Услышав такое заявление, воспоследовавшее сразу за кротом и анжамбеманом, Квин почувствовал, что мозги у него вскипают от умственного напряжения, а с его губ сорвалось, как большой пузырь, лишь слово "розу?".