Как только Белаква выскочил вон из лавки, лавочник, осторожно подойдя к двери и выглянув наружу, посмотрел вслед ковыляющему прочь возмущенному покупателю. Белаква хромал на обе ноги, которые почти постоянно причиняли ему боль. Даже ночью боль или вообще не хотела угомониться, или просто немного стихала. Обычно ножная пытка начиналась с мозолей и пальцев, находящихся, по строгому медицинскому определению, в состоянии "молоткообразного искривления", потом боль распространялась все дальше, и вскоре судороги охватывали полностью обе ноги. И тогда Белаква в отчаянной попытке облегчить боль либо начинал тереть краями ступней о поперечину спинки кровати, либо жечто помогало лучшескрючивался и принимался руками растирать ступни, лодыжки и икры. Проявляя должное терпение и применяя умелое растирание, боль можно было несколько угомонить, однако это отягощало и без того сложную проблему погружения в сон и получения достаточного ночного отдыха.
Лавочник, не спуская глаз с удаляющейся фигуры, не отводя их в сторону и не закрывая их, смачно высморкался в свой передник. Будучи человеком добросердечным и отзывчивым, он испытывал сочувствие и жалость к этому странному покупателю, который всегда выглядел болезненным, удрученным и подавленным. Но при этом, не забывайте, лавочник был мелким торговцем и обладал чувством собственного достоинства, столь свойственным мелким торговцам, и своим собственным пониманием того, что почем. И он стал прикидывать, сколько денег набегало за неделю от продажи сыра этому покупателюи получалось совсем мало. Ну нет, за такие деньги он не будет заискивать, не будет раболепствовать ни перед кем, ни за что. У него есть своя гордость.
Ковыляя по улочкам, ведущим окольными путямиво избежание случайной встречи с кем-нибудь из знакомых, к той скромной и дешевой закусочной, в которой он обычно вкушал свой обед и в которой его приход не являлся неприятной неожиданностьюв том смысле, что его гротескный, нелепый вид не вызывал ни язвительных замечаний, ни смеха, Белаква мало-помалу овладевал своим гневом. Желчь улеглась. Теперь, когда обед можно было считать уже почти fait accompli (вряд ли кто-нибудь из болванов, таких же, как и он сам, страдающих словесным недержанием и испытывающих непреодолимое желание сообщить всем и вся свою очередную великую мысль, мучающихся от зуда навязывания себя другим для ведения никому не нужных бесед, забредал в этот захудалый район города), можно было вернуться в мыслях к более пристальному рассмотрению двух других пунктов повестки дня: к омару и уроку итальянского языка.
Итак, на урок он должен явиться без четверти три, ну самое позднеебез пяти три. Закусочная закрывается на перерыв в половине третьего, зато открывается после перерыва рыбная лавка, та, что по соседству. Предположим, что его теткаэта старая, вшивая сукаутром оставила в той рыбной лавке свои строгие и подробные распоряжения касательно до того, что именно ей нужно, сообщила, когда придут забирать заказанное, потребовала, чтобы ее племянничка, который должен объявиться в лавке сразу по открытии ее после перерыва, не заставляли ждать ни минутки. И если она все это сделала, то у него будет достаточно времени на все, даже если он досидит в закусочной до самого момента ее закрытия. Benissimo. А сколько, собственно, у него имеется денежек? Так, этого хватит на две пинты бочкового пивато есть больше чем на литр!и еще на бутылку крепкого черного пива. Бутылочное пиво, между прочим, в той закусочной отличного качества. И после всех расходов у него останется какая-то мелочь, которой должно хватить на газетку и на трамвай. А трамваем придется воспользоваться в том случае, если подведут ноги и не захотят идти дальше, ссылаясь на усталость, или если времени у него останется в обрез. Хотя вроде бы он должен поспеть со всем и как раз уложиться по времениесли, конечно, в рыбной лавке все будет готово к его приходу и ему тут же выдадут, что следует. Но на этих лавочников, черт бы их всех побрал, разве можно полагаться? Кстати, а вот упражнения к уроку он так и не сделал. Ладно, ничего, сойдет. Его преподавательница, профессоресса, signorina Адриана Оттоленги, ну просто очаровательная женщина. И к тому же еще и замечательная. Даже трудно представить, чтоб на свете существовала более умная и более знающая женщина, чем его маленькая Оттоленги. Она совсем не такая, как другие женщины! Белаква мысленно водрузил ее на пьедестал почитания. Она возвышается над всеми другими женщинами. На много голов... В прошлый раз она сказала, что они будут читать "Il Cinque Maggio". Но, будем надеяться, что если он попросит ее перенести чтение "Cinque Maggio" на какой-нибудь другой раз, да еще сделает это по-итальянски, она согласится. По пути он составит блестящую фразу по-итальянски, и она просто не сможет ему отказать. А Мандзони просто баба, старая карга. И Наполеон тоже, между прочим, в некотором смысле старая баба. Napoleone di mezza calzetta, fa I'amore a Giacominetta. А почему он, собственно, считает Мандзони старухой? И почему он так несправедлив к Наполеону? И Пеллико баба. Все они глупые бабы, эти воители за права... Надо будет попросить signorin'y профессорессу растолковать ему, откуда у него взялось такое представление, что в девятнадцатом веке Италия была страной старых дев, иссохших куриц, стремившись кудахтать, да так сладостно, что и Пиндар перед ними бы спасовал. И Кардуччи тоже баба. Да, кстати, надо будет спросить и про пятна на Луне. Даже если госпожа профессоресса не сможет все растолковать сразу, на месте, то, без сомнения, при следующей их встрече она будет готова все ему подробно разъяснить. Так, теперь вроде бы все обдумано, в голове все приведено в порядок. Вот только омар остается фактором, не поддающимся упорядочиванию. Нужно просто надеяться на лучшее, вот и все. Но при этом быть готовым и к худшему. От этой мысли Белакве стало весело. К тому же оказалось, что он уже добрался до закусочной, и своим обычным шмыгом Белаква юркнул вовнутрь.
Белаква в прекрасном расположении духа приближался к дому, в котором проходили его занятия. С обедом все устроилось наилучшим образом. Полный успех! Этот обед останется в его памяти как высочайший образец, на который можно равняться и в будущем. Хотя вряд ли когда-либо удастся превзойти его. Поразительно, но даже тот сыр, который поначалу показался похожим на обмылок, оказался удивительно острым и пикантным. Из чего приходится заключить, что он, Белаква, в течение стольких лет пребывал в заблуждении, полагая, что острота сыра зависит от степени его зелености. Значит верно ведь говорят: век живи, век учись... Да, какой роскошный получился обед! Можно сказать, и зубы его, и нёбо, и язык все вместе побывали в раю! Как замечательно летели в разные стороны осколки разгрызаемых гренков! Словно брызги поедаемого стекла! Как гренки не сопротивлялись, он их одолел! Во рту все горело и болело. Особую остроту поглощаемой пище добавило сообщение, сделанное тихим, трагичным голосом, исходившим от Оливера, прислужника в закусочной, который, стоя за прилавком, своими удачно и так вовремя сказанными фразами, существенно улучшил вкусовые качества Белаквова обеда. Слова Оливера неспешно летели над прилавком и сообщали Белакве, что прошение Мак-Кейбада, да, того самого убийцыо помиловании, поддержанное и подписанное половиной населения страны, было отклонено и что соответственно осужденный будет повешен на рассвете в Маунтджое, и ничего его уже не спасет. Палач Эллис уже в пути. Белаква, вгрызаясь в свой гренковый сэндвич и круговыми движениями побалтывая в бокале замечательное черное пивко, размышлял: что, интересно, чувствует сейчас Мак-Кейб, сидя в тюремной камере и ожидая смерти...
Все оборачивалось как нельзя лучшеи омар был готов к его приходу и instanter вручен ему с приятной улыбочкой. Да, бывают же в этом мире удивительные проявления вежливости и доброжелательности! Светла улыбка и мило слово ободрения, исходящие от простого труженика, и глядишьмир светлеет и наполняется радостью. А ведь улыбнутьсяэто так просто! Требуется лишь некое целенаправленное усилие мышц лица.
С-в-шэнна свеж, весело сказал лавочник, подавая Белакве омара.
Что? Простите, я не совсем понял, что вы сказали.
Я г-рю, с-в-шэнна свежомарчик, пояснил лавочник, Утренний.
Белакве доводилось слышать, как домохозяйки, вопрошая пополудни или поближе к вечеру в рыбных лавках о времени забиения той или иной большой рыбины, получали ответ: "утреннее", и поэтому Белаква по аналогии решил, что "утренний" означает не время доставки омара, а время убиения этого животного.
Signorina Адриана Оттоленги ожидала Белакву в небольшой комнате, дверь которой выходила в просторную прихожую, столь внушительно выглядевшую, что Белаква мысленно называл ее "вестибюлем". Оттоленги обычно проводила свои уроки в этой комнате, отчего она и получила негласное название "итальянской". Из "вестибюля" можно было попасть и во "французскую" комнату. А где же "немецкая" комната? Этого Белаква не знал. Да и на кой черт ему это знать?
Белаква прицепил на вешалке в прихожей свое пальто и шляпу, положил на столик своего омара, завернутого в плотную коричневую бумагу, и живенько нырнул в "итальянскую" комнату.
По прошествии приблизительно получаса, посвященного всякого рода упражнениям, госпожа Оттоленги похвально отозвалась о той все растущей уверенности в понимании итальянского языка, которую Белаква постепенно обретал.
Вы делаете быстрые успехи, добавила она своим надорванным голосом.
В госпоже Оттоленги кое-что сохранилось со времен ее молодости, но не более того, сколько могло бы сохраниться в женщине ее возраста и аристократического происхождения, которая в какой-то момент, в уже достаточно давнем прошлом, вдруг обнаружила, что ей невыносимо скучно и утомительно быть молодой, красивой и целомудренно-чистой.
Белаква, пытаясь скрыть то великое удовольствие, которое доставила ему похвала, открыл Дантову "Комедию" на том месте, где идет речь о пятнах на Луне и прочих заумных материях.
Да, просипела госпожа Оттоленги, я знаю этот пассаж. Он знаменит своей темнотою. Дразнящий, можно сказать, отрывок. Побуждающий к разгадыванию того, что в нем сокрыто. Но вот так, сразу, я не возьмусь его толковать. Дома я непременно посмотрю его еще раз, внимательно почитаю комментарии и потом вам все расскажу.
Ну разве не мило с ее стороны! Она придет домой, откроет свой огромный фолиант подробно комментированного Данте, прочитает умные разъяснения и все ему расскажет! Какая замечательная женщина!
Знаете, мне пришло в голову, сказала Оттоленги, уж и не знаю в какой связи, что вы действительно достигли солидных успехов в итальянском и могли бы обратиться к тем местам Дан-тового "Ада", где чувствуется сострадание к обреченным. Когда-то, в давние времена, этому вопросу уделялось исключительно много внимания.
Когда госпожа Оттоленги употребляла глагол в прошедшем времени, ее голос приобретал очень печальное звучание.
Белаква придал своему лицу глубокомысленное выражение.
А мне в этой связи почему-то вспомнилась строка с удивительно тонкой игрой слов: "qui vive lapieta quando e ben morta..."
На эту игру слов госпожа Оттоленги никак не откликнулась.
Что, разве это не великолепная фраза?выпалил Белаква на одном дыхании.
Госпожа Оттоленги снова не изволила ничего ответить.
А все-таки, настаивал Белаква, уже ощущая себя дураком, интересно, как можно было бы перевести эту строку, чтобы сохранить все, что в ней заложено?
И на этот призыв госпожа Оттоленги никак не откликнулась. Лишь после продолжительной паузы она пробормотала:
А вы считаете, что это непременно следует перевести?
Из прихожей донесся шум каких-то борений. Шум быстро стих. И тут же раздался дробный стук в дверь, словно протарахтели бубном. Явно стучали костяшками пальцев. Дверь резко распахнуласьи пред очи Белаквы и Оттоленги явилась мадемуазель Глэн, учительница французского языка. На руках она держала, плотно прижимая к телу, свою кошку. Глаза учительницы готовы были выскочить из орбит и висеть на стебельках, как у краба. И вообще она пребывала в состоянии крайнего возбуждения.
Ах, извините, воскликнула учительница задыхающимся голосом, извините за врывание сюда и мешание, но... но, что там есть в пакете?
В пакете?удивилась Оттоленги, В каком пакете?
Французским шагом Глэн вошла в комнату поглубже.
Ну, как это называется? Сверток, бумага, Она в смущении зарылась лицом в кошку. Там, в вестибюль, на столике...
Это мое, сдержанно проговорил Белаква, и причем по-французски. Это рыба.
Он не знал, как сказать по-французски "омар". И "рыба" вполне сойдет. Если рыба подходит для Иисуса Христа, Сына Божьего, Спасителя, то, конечно же, она подойдет и для мадемуазель Глэн.
Понятно, проговорила мадемуазель Глэн с явным, хотя и не выраженным словами, облегчением. Я поймаля кошку как раз в нюжный момент. Мадемуазель Глэн произвела легкое похлопывание по кошке. А то она, проказница, могля порвать все в кусь-очки.
Белакву охватило некоторое беспокойство.
Так кошка добралась все-таки до свертка?спросил он, не делая в этот раз никакой попытки переходить на французский.
Нет, нет, нет!воскликнула француженка, Я поймали кошку как раз во время! Но я не знала, добавила она со стародевическим подхихикиванием, столь типичным для синего чулка, что в том пакет может быть, поэтому я решился подойти к вам и спросить.
Пошлая сука, всюду сующая свой нос!
Представительницу старинного рода Оттоленги это небольшое происшествие слегка позабавило.
Puisqu'il n'y a pas de mal...сказала она очень усталым голосом, но с весьма элегантным выговором.
Heureusement.
И судя по интонации, с которой Глэн это произнесла, сразу становилось ясным, что она вполне искреннее считает heureusement, что все обошлось и ничего ужасного не произошло.
Наказав кошку легкими шлепками, Глэн повернулась и направилась к двери. Седина в волосах, которую только теперь, глядя вслед удаляющейся Глэн, заметил Белаква, резанула по его глазам своим стародевичеством. Благочестивая, девственная педантка, синий чулок, переживающая в душе так и не состоявшийся скандальчик.
Так на чем мы остановились?спросил Белаква.
Однако неаполитанское терпение отнюдь не безгранично. Более того, оно легко исчерпывается.
А на чем вообще мы останавливаемся в этой жизни?вскричала представительница рода Оттоленги. Где, а?
Белаква приближался к дому, в котором жила его тетя. А какую пору года мы выберем? Ну, давайте остановимся на зимеэто позволит приблизить сумерки, а за ними и темноту, и вывести на небо луну. При подходе к дому Белаква увидел на скрещении улиц упавшую на мостовую лошадь и человека, сидящего у нее на голове. "Наверное, так зачем-то нужно", подумал Белаква. Но все-таки зачем и почему он так сидит? Мимо Белаквы пронесся человек на велосипеде. Он держал под мышкой длинную палку, что напоминало рыцаря с копьем на турнире. Велосипедный рыцарь бился на копьях с лучиками желтого света, который испускали огоньки, там и сям засветившиеся ввечеру. Казалось, он вот-вот бросится со своим копьем на уличные столбы, как Дон Кихот на мельницу. Укатил. В подворотне Белаква узрел бедно одетую парочку. Женщина прислонилась спиной к решетке ворот, низко наклонив голову. Мужчина стоял прямо перед ней, очень близко, с безвольно опущенными руками. "На чем вообще мы останавливаемся в этой жизни?"вспомнил Белаква слова Оттоленги. Он все ближе подходил к дому тетки, сжимая в руках заветный сверток. Почему нельзя допустить существование благочестия и благорасположения даже в аду? Почему нельзя сочетать милосердие и милобожие? Немножко милосердия перед лицом жертвенности. Белаква думал об Ионе, и о тыкве, которая выросла по повелению Божия над его головой для защиты от солнца, и о сострадании, проявленном заботливым Богом по отношению к Ниневии, столице кровожадной Ассирии. И о бедном убийце Мак-Кейбе, которому на рассвете накинут удавку на шею. Что он, любопытно было бы знать, поделывает сейчас, в эту минуту? Что чувствует? Что ему в этой жизни осталось? Всего лишь еще один, последний ужин, всего лишь еще одна, последняя ночь. Сумеет ли он ими насладиться?..