Это нам, сказал я, взяв, кроме стилуса, и восковую табличку с ее мудреными расчетами, вовсе мне неинтересными. Чтобы счет вести, мамуль.
Мама смотрела на меня молча, из глаз ее катились слезы, а губы дрожали.
Она поняла в этот момент, что не сможет убить нас, не сможет пролить нашей крови, и это привело ее в такое отчаяние.
Вот почему, милый брат, я всегда считал и говорил тебе, что бедностьпорок. Только по этой самой причине.
Разумеется, все намного сложнее: мать не думала бы уничтожать свое потомство, если бы не боялась, что мы попадем в плохие руки. И теперь я понимаю, что она имела в виду дядьку. Его жестокая, хищническая натура пугала маму. Мы любили дядьку за веселый, разгильдяйский характер, но, надо признать, он был настоящим бандитом, разве что при должности. Безобидный обманщик, мой отец, ни в чем не мог сравниться с дядей, настоящим безжалостным грабителем, его бесчинства до сих пор были у всех на устах, и никто никак не мог решить, что же с ним делать. Его бесконечно обвиняли и оправдывали, дело о его "жестоком изнасиловании Греции", так высокопарно выразился как-то при мне Цицерон, никак не могло завершиться, хотя за него однажды взялся сам молодой Цезарь.
Дядька был нашим самым вероятным усыновителем, и от этой мысли сердце матери рвалось, как я полагаю, на части.
Я же искренне любил дядьку, и все, что о нем ни говорили, мне казалось кознями завистников. Милый друг, даже ты тогда любил дядьку, что говорить о Гае. Мы с нетерпением ждали его приездов, потому что он всегда привозил дорогие подарки, смешно шутил, много пил, а, выпив, становился еще веселее.
Я любил дядьку так сильно, потому что он был похож на меня. Чтобы быть последовательным, стоило, конечно, сказать, что это я был похож на него, потому как я явился миру позже, но думал-то я именно так: дядька на меня похож, вот ему повезло.
Наши волосы одинаково кудрявились, и у них был абсолютно одинаковый оттенок: рыже-каштановый, почти тот же, что и у тебя, но ощутимо светлее, чем у Гая, наши с дядькой глаза были одинаково карими, а сходство черт лица, крупных, гармоничных, героических увеличивалось из-за похожести нашей мимики, подвижной, по-балаганному грубой, сглаживающей нашу с ним слишком строгую красоту. Жена его часто говорила (не без тайной злости), что я сошел бы за его сына.
Это правда. Почти во всем мы были схожи: одинаково красивы, одинаково прожорливы, одинаково смешливы, одинаково жадны. Чем старше я становлюсь, тем больше нахожу в себе с ним похожего. Это меня и радует и пугает. Радует, потому что часть меня, детская часть, все еще любит его невероятно, а пугает, потому что я вынужден был прожить жизнь, похожую на его жизнь, и бессовестно упивался этой жизнью, но в то же время я никогда не был настолько зол, как он, и не хотел быть таковым.
Гай тоже предположил как-то, что я его сын. Но он не прав, и вот почему, слушай внимательно, этого я тебе тоже не рассказывал.
В том вечере, как ты понимаешь, было крайне мало веселого, хотя я и старался состроить хорошенькую мину, чтобы не выдать перед вами волнения. Мать сослалась на плохое самочувствие и ушла к себе, но я боялся оставлять ее, и не знал, что делать.
Я понимал, что она не тронет нас с вами, просто не способна на это. Но она вполне могла сделать что-нибудь с собой. Потому, что не видела выхода из сложившейся ситуации, а нынешний официальный глава нашей семьи, мой дядя, не спешил ей помогать, хотя в это время как раз жил в Остии (какие-то дела в порту, не помню уже), рядом с нами, и все об этом знали.
В этом, решил я, корень проблемы.
Ночью, когда вы, мои ягнята, легли спать, ни о чем не ведая, я поднял Эрота. Ну, ты же помнишь Эрота, внук нашей Миртии. Он остался в доме самым юным рабом, потому как Миртию мама любила невероятно, и она никогда бы не продала ни ее дочь, ни внука, даже в самой отчаянной ситуации. Был он тогда твоим ровесником, но его я воспринимал намного старше, может, благодаря высокому росту, или оттого, что он был так серьезен. Так повелось, что Эрот был моим личным помощником, и нам обоим нравилась эта игра. Я доверял ему свои важные детские дела, а он исполнял их в лучшем виде. В эту игру мы с ним продолжаем играть всю нашу жизнь, вплоть до сегодняшнего дня.
Так вот, я разбудил его, спросонья он то и дело зажмуривался.
Подай мне письменные принадлежности, сказал я. Просьба для меня, как ты понимаешь, очень необычная.
У меня для тебя очень важное задание. За него я щедро награжу тебя.
Как ты понимаешь, в лучшем случае он мог рассчитывать на сухофрукты за обедом, но нам обоим нравилась атмосфера торжественности и официальности.
Мы шептались совсем тихонько, чтобы не разбудить Миртию или еще кого-нибудь из немногочисленных слуг, потом аккуратно вышли в нашу крохотную, тесную столовую.
Эрот ушел воровать письменные принадлежности, а я остался стоять, вдыхая затхлый запах подступающей бедности. Все было, помню, совсем черным, и стены, казалось, сжимались и разжимались, будто дом дышал, тяжело и старчески.
Затем я увидел далекий желтый огонекЭрот нес лампу. Под ее колеблющимся светом я написал вот что:
"Гаю Антонию Гибриде, от племянника его, Марка Антония, только в руки и срочно.
Будь здоров, дядя!
Наше положение ныне ужасающее. Я вполне понимаю, что у тебя достаточно своих дел и проблем, однако сегодняшний вечер прошел так: мать порезала себе руку стилусом и ушла, сказавшись больной, я боюсь, как бы не случилось страшного. Ты необходим нам сейчас, пожалуйста, прибудь как можно скорее. Дело не терпит отлагательств, а если бы терпело, я написал бы тебе при свете солнца."
Эрот внимательно следил за тем, что я пишу. Он был очень рассудительный мальчик (и вырос очень рассудительным мужчиной), кроме того, весьма одаренный. Миртия учила его читать, считать и писать, а языки вообще давались Эроту лучше всего, даром, что он раб. В общем, Эрот указал мне на несколько ошибок, которые я, впрочем, не стал исправлять.
Да дядька сам ничего не знает, сказал я. Эрот кивнул:
Как скажешь, господин.
Мы засмеялись, потом я всучил ему письмо.
Дорогой друг, сказал я. Доставь его немедленно, невзирая на опасности. Дядя живет тут недалеко.
Эрот серьезно кивнул. Его смешное личико, оттопыренные уши и неестественно тонкая шея придавали ему комедийный вид, в то же время держался он всегда торжественно. Возраст заставил его очень сильно похорошеть, но и ныне именно серьезность возносит его надо многими другими. Иногда мне кажется, что его повадки куда более благородные, нежели мои.
Так вот, Эрот взял письмо и ушел с ним, а я снова остался в темноте.
Честно говоря, я не думал, что дядька отреагирует так быстро и ждал его на следующее утро. Но в этом был весь онпримчаться среди ночи, не подумав о приличиях. Уже через полчаса матери доложили о его прибытии. Она вовсе не выглядела сонной и вышла в дневной одежде.
Увидев меня, мама сказала:
Марк, а тебе бы лучше отправиться спать.
Но она знала, что если приехал дядька, то сам Плутон не выгонит меня отсюда.
Дядька пришел пьяный, я тут же бросился обниматься, чувствуя его приметный запахпота и вина, казавшийся мне необычайно приятным и безопасным.
Маленький разбойник, сказал дядька, широко улыбнувшись. И ты тут!
Ни словом, ни делом не выдал он меня.
Что не спишь?
Как будто знал, что ты придешь, сказала мама.
Дядька улыбнулся мне совершенно ничего не значащей улыбкой, так что я на секунду даже подумал, будто он явился по собственной инициативе.
Ладно, сказал он. Посиди уж с нами немного. Ты теперь старший в семье, как никак.
Мать велела подать вино и закуску. Дядька лег на кушетку и сказал вина ему не разбавлять. Если уж нарушать приличия, то все сразу. Не знаю, чем из этого мама была недовольна более всего.
Не то время суток, сказал он. Чтобы кичиться своей цивилизованностью.
А мне можно? спросил я. Я же, вроде как, старший в семье теперь. Пора переставать кичиться цивилизованностью и быть вроде как Антонием.
Нельзя, язва, сказала мама.
Можно-можно, ответил дядька. Давай-давай, мальчик, плесни Марку неразбавленного.
Эрот кивнул и сделал, что велено. Я знал, как он мне сейчас завидует и улыбнулся пошире.
Благодарю за воспитание, милый дядюшка.
Мама нахмурила брови, но ничего не сказала. Я одним глотком осушил весь кубок, неразбавленное вино было горьким и сладким, и очень пряным, а еще оно едва не пошло у меня носом.
Марк! сказала мама. Это что такое?
Боялся, что отберут, засмеялся дядя. Молодец, Марк, урвал свое. Я недавно думал о нас с тобой. Такие мы люди, что нашу вечную жажду утолит лишь опимианское вино.
Тогда я его не понял, только годы спустя до меня дошло, что дядя имел в виду.
Опимианское винопрекрасное вино одного единственного года, когда урожай был особенно славным, но этот год прошел, и такого вина не сыщешь. Дядька имел в виду, что утолить нашу с ним жажду может лишь то, что было, но чего уже нет, что-то недостижимо восхитительное, и восхитительное именно этой недостижимостью.
Если хочешь знать, проклятье сродни танталову. Тебе оно тоже знакомо, хоть и в несколько ином виде. И Гаю.
Правда, Юлия? спросил дядька, глядя на нее, глаза его стали темнее, страннее. Но я не понимал, что это плохо. Я думал, что дядька смотрит на нее с теплом и участием. Да, разумеется, с теплом и участием, ноопределенного рода.
Тебе ведь со стороны виднее. Таковы мы, Антонии?
Сложно сказать, Гай, ответила мама быстро. Лучше ответь, что привело тебя в столь поздний час?
Дядька на меня даже не посмотрел, хотя, зная себя, и зная, что мы похожи, думаю: ох как сложно ему было удержаться.
Я представил, сколько горестей ты переживаешь.
Мама посмотрела на него, чуть склонив голову набок, в глазах ее была колкость, которой она не сказала: как же оперативно ты реагируешь на горести своей семьи.
Это не для детских ушей, сказал дядька, жестом велел Эроту подлить мне еще вина. Я тут же выпил: во второй раз оказалось легче и приятнее. По телу разлилось ласковое тепло, но больше всего его стало в голове. Я почувствовал, что еще немного, и я проболтаюсь обо всем маме.
Поэтому я, несмотря на желание выпить еще, решил уйти.
Раз это не для детских ушей, пробормотал я. Пойду устрою свои детские уши где-нибудь в другом месте.
Дядька протянул руку и погладил меня по голове.
Марк, Марк, Марк, ты смешной мальчик, у тебя большое будущее. Но запомни, мало улыбаться смешно и кусаться больно. Необходимо другое.
Что? спросил я. Мама едва заметно скривила губы и велела рабыне разбавить вино в сосуде. Поймав мамин взгляд, я широко улыбнулся и сказал:
Впрочем, время терпит, большое будущее еще впереди, а сейчас пойду я, пожалуй, спать.
Мудрое решение, Марк, сказала мама.
Но мудрых решений, как ты знаешь, милый брат, я никогда не принимал.
Эрот, пойдем, приготовишь мне постель.
Эрот вопросительно взглянул на маму, и она кивнула.
Давай, и иди тоже спать быстро!
Мы вышли из столовой, но спать не пошли, а выскользнули из дома и обошли его. На улице было уже весьма прохладно, и мы дрожали, но любопытство пересиливало любой физический дискомфорт. Я приложил палец к губам, и Эрот кивнул, мы встали по обе стороны от приоткрытого окна и осторожно выглядывали, наблюдая за тем, что происходит в столовой. В темноте и неподвижности мы стали, должно быть, едва заметны.
Мама сказала:
Зачем ты приехал, Гай?
Теперь она выглядела действительно недовольной.
Не понимаю причину столь позднего визита, добавила мама.
Я прекрасно осведомлен о твоих проблемах.
Странно, но с нашего приезда ты не выказывал к ним интереса.
Мне приходится додумывать некоторые их слова, кое-что доносилось до меня невнятно, кроме того, голова была приятно тяжелой, я опьянел. Но общий смысл беседы был примерно таков.
У меня, как ты знаешь, дела идут не слишком хорошо.
Я знаю и ничего у тебя не прошу.
Они смотрели друг на друга, и дядька вдруг подался вперед, мама отшатнуласьон напугал ее.
Ты меня боишься? он громко засмеялся.
Дети проснутся, сказала мама. Она тронула свой локоть, будто у нее болела рука. Жест неуверенности и уязвимости. Я впервые подумал, что сделал нечто неправильное, пригласив сюда дядьку. Настолько же неправильное, как приглашение злым духам, сделанное уже словно бы давным-давно.
Дети не помешают, если ты их хорошо воспитала. Юлия, поверь мне, я могу вам помочь. Разумеется, не так быстро, как вам бы хотелось. У меня большие проблемы политического толка.
Но?
Но они разрешатся.
Свеча стояла прямо между ними, мамино лицо она делала красивым, а в лице дядьки наоборот проявилось что-то до странности уродливое, не свойственное его открытой и яркой геркулесовой красоте. Что-то, скажем так, монструозное.
Может, свет и правда так падал, а, может, я почувствовал материнское волнениене знаю.
Я буду благодарна, Гай, если ты поможешь нам.
Ты злишься?
Не на тебя. На мужа. Но ты ведь обо всем знал?
Дядька некоторое время молчал, потом сказал, задумчиво склонив голову набок:
Он посвящал меня кое во что. Я знал немного.
Больше меня, не правда ли?
Правда, Юлия.
Дядька нетерпеливо постукивал пальцами по столу, во всем нем чувствовалась какая-то беспокойная энергия. Он то улыбался, то хмурился. Много позже я и за собой замечал похожие повадки, злость и радость от сильного желания.
Дальше долгая пауза, они так смотрели друг на друга, что я точно-точно понял: между ними никогда ничего не было, но дядька всегда хотел, чтоб было. А мама его боялась.
И еще я понял, какого дурака свалял, потому что любил дядьку и верил ему.
Мама сказала:
Гай, спасибо, что посетил нас, но лучше делать это днем. Нам нечего таить.
Нечего, повторил дядька, как завороженный. Таить.
А потом он вдруг вскочил и взял ее, сидевшую, за плечи, заставил встать и поцеловал. Поцелуй его сначала был ласковым и нежным, но, когда мама не ответила, стал злым и жестоким.
Мама попыталась оттолкнуть его, но не смогла, он держал ее за плечо и за ворот столы, она дернулась в его руках, как подранок, и ткань затрещала. Я увидел на маминой ключице и шее розоватые полосыеще не совсем сошли следы того, как горевала она по отцу, раздирая себе грудь перед наскоро сложенным погребальным костром. Дядька прикоснулся к царапинам, и она ударила его по руке.
Не знаю, ударил бы ее дядька или нет, но я поднял камень и кинул его в окно, он просвистел мимо дядьки и ударился в кубок, опрокинув его. Вино потекло, красное, как кровь.
Марк! крикнула мама и кинулась к окну.
Я ему сейчас!
Что ты мне сейчас? крикнул дядька со смехом. Я оттолкнул маму и решил залезть в комнату через окно. Ух, надо же, какой злой малыш, да?
Потом я решил, что это все-таки недостаточно эффектный выход, а, вернее, вход и побежал к двери. Я был очень быстрый, поверь. И все же, когда я ее достиг, дядька уже стоял на пороге. Он поймал меня и потрепал по волосам.
Никому ни слова, сказал он, широко и хищно улыбнувшись. Понял меня?
Я молчал. Просто не знал, что сказать. Милый друг, такой казус случился со мной едва ли не впервые.
На случай, если ты больше не захочешь меня видеть, должен сказать тебе то, что и хотел, рассмеялся дядька. Только теперь я понял, какой он пьяный. Просто мертвецки: едва стоял на ногах. Но, как и на меня, это состояние всегда нападало на дядьку внезапно и решительно, без предупреждения.
Мало быть забавным, чтобы нравиться людям. Тебя должны любить. Господин лишь тот, кого любит весь мир. Женщины должны желать тебя, как любовника, а мужчины должны видеть в тебе отца или старшего брата, который защитит их ото всех невзгод. Мужчины должны становиться младше рядом с тобой, а женщины моложе. Вот и все.
Дядька сказал это с какой-то тайной горечью, мы были очень похожи во всем, кроме одногоон не умел нравиться.
Я сказал:
Спасибо за совет, дядя.
И со всей силы наступил ему на ногу. Дядька ударил меня по лицу, и тогда я укусил его за руку, вспомнив, что Антониям полагается улыбаться смешно и кусаться больно. Я вцепился в него так сильно, что почувствовал вкус кровине то своей (он разбил мне нос), не то его. Дядька взвыл, и мама кинулась к нам.
Гай, пожалуйста!
Я вцепился ему в запястье, туда, где билась жилка. Конечно, Луций, я подумал, что он двинет мне еще разок, но дядька вдруг погладил меня по голове так нежно, что я его отпустил.