Когда война закончится? спросила я у отца за столом. В школе все говорят, что всё это несерьезно, такпредупредительные меры, чтобы не лезли к нам.
Они так говорят, правда? Отец сделал паузу. Рыжеватые блики солнца, пробиваясь в окно, скользили по скатерти, по незатейливому ободку чашек, поблескивали на облицовке камина. Все было, как и прежде, ничего не изменилось. Но вот атмосфера явно стала другой. Да и я выросла.
Значит, они веселятся, повторил отец. А потери, между прочим, растут, добавил он с горечью. Двадцать тысяч убитых только в Африке.
Ты тоже собираешься принять участие? Мне пришлось постараться, чтобы мой голос не дрожал, когда я задала этот вопрос.
Янет. Он качнул головой. Я обещал, что останусь. Но вот Ди вступил в Корпус.
Ди?! воскликнула я. Он отправился на войну? Зачем? Почему? Разве там без него не найдется, кому воевать?
Отец снова промолчал. Они с миссис О переглянулись.
Что случилось, папа? спросила я напряженно, почуяв неладное. Ди ранен?
Нет, с Ди все в порядке, негромко ответила миссис О. Но вот Флоренс Она запнулась. После того как ты навещала нас в последний раз, она серьезно заболела. Сердце подвело.
Она никогда не жаловалась на сердце. У меня в груди похолодело. Она была здорова как лошадь!
Нет, ты не знаешь, мягко возразил отец. Флоренс, на самом деле, долго болела, не один год. Но знал об этом только Ди. Они никому не рассказывали.
Не понимаю. Я совсем растерялась. Где же она сейчас?
Она
Мой отец опустил голову и уперся взглядом в стол, лицо его как-то осунулось, побледнело.
Ее больше нет, Берил, наконец выдавил он из себяОна умерла. Полгода назад. Ушла, понимаешь?
Пол года назад?! Я остолбенела. Но почему вы не сообщили мне?
Мы не хотели, чтобы ты узнала обо всем из телеграммы, ответил отец. Но я не знаю, он развел руками, может быть, мы были и не правы, что так затянули.
Она была замечательная женщина, сочувственно произнесла миссис О. Я знаю, что она очень тебя любила.
Меня как обухом ударили. Я оцепенела. Встав из-за стола, я пошла на конюшню. Я ничего не видела, не слышала вокруг себя. Я не могла понять, как все это могло случиться? Сколько часов я провела у камина в доме леди Ди, сидя на ковре и слушая ее чудесный мелодичный голос. Я пила чай, которым она меня угощала. Мне и в голову не приходило, что она больна, слаба, уязвима. Вероятно, я вообще никогда не знала ее по-настоящему. А теперь уже поздноона ушла. Я никогда больше не увижу ее. И даже не смогу с ней попрощаться.
Едва я вошла в повидавшую виды конторку моего отца на конюшне, как увидела Буллера. Он дремал в углу. Опустившись на колени, я обняла его, прижавшись лбом к его полинявшей пятнистой шкуре. Теперь он был совсем глухой и не слышал, как я вошла. Слегка обескураженный, мой старый друг был счастлив со мной встретиться. Он обнюхал меня с ног до головы и всю облизал. Он так отчаянно вертел хвостом, что казалось, хвост отвалится.
Я улеглась прямо на пол, рядом с Буллером, упершись головой в его мягкую дружелюбную спину. Со всех сторон, куда ни бросишь взгляд, на меня смотрели знакомые до боли вещи. Рабочий стол отца и толстая племенная книга в черном переплете. Его шлем для верховой езды. Стеклянная пепельница, полная пепла. Пожелтевшие газеты на полке. Календарь на стене с датами важных событий, обведенными красным карандашом. В конюшне всегда кипела жизнь, но сейчас в ней царила тишина, как на нандийском кладбище. Я наконец-то вернулась, навсегда. Но моя ферма теперь мало напоминала мой прежний дом. Будет ли когда-нибудь снова, как раньше?
На пороге послышались шаги, отец вошел в конторку. Молча посмотрел на меня и Буллера.
Я понимаю, она много значила для тебя, произнес он после паузы. Слишком много новостей сразу после приезда. Но рано или поздно все наладится.
Мне очень хотелось верить, что так и будет, что все самое страшное для нас позади. Хаос рассеетсянаша жизнь войдет в привычное русло. Я так страстно желала этого, что, казалось, готова была отдать все силы, какие только есть у меня.
Но война же не будет длиться вечно, папа? спросил я с надеждой.
Ну конечно, не будет, ответил он. Ничто не длится бесконечно. Все кончается.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 8
Весной, в марте, в саванне, как правило, идут дождии вся земля как будто преображается. В долине и на холмах появляются цветыдо шести миллионов ярких желтых головок бескрайним ковром покрывают всю округу. В воздухе порхают красно-белые и ярко-зеленые бабочки, и кажется, что он мерцает цветными огоньками. Сколько я себя помню, так бывало всегда. Но весной 1919 года дожди так и не пошли. Не было благодатных апрельских ливней, обильно увлажняющих землю, когда большая темная туча появляется словно ниоткуда и за считаные минуты как из ведра выплескивает все свое содержимое разом. Не было и ежедневных дождей в ноябре, размеренных и утомительных, которые проливаются как будто по расписанию, точно колеса в шкивовой системе, скучно тянущие ремень. Глянешь на улицу, а он словно подмигивает тебеэто опять я. В этом году дождей не было вообще, и вся растительность в саванне пожелтела. Куда ни бросишь взглядвсе словно сжалось, оцепенело от засухи. Озеро Накуру обмелеловода отошла от берегов, обнажив потрескавшееся дно, покрытое странной зеленоватой плесенью и скрученными розетками лишайника. В деревнях было тиходомашний скот был изнурен жарой. И каждый фермер, в том числе и мой отец, начинал утро с того, что, едва встав с постели, смотрел на небоне появилось ли на горизонте хоть малюсенькое облачко, которое закроет нещадно палящее солнце.
В эту весну мне исполнилось шестнадцать, и меня обуревали тревожные предчувствия. Как-то, зайдя в конторку, я увидела отца. Он сидел в кабинете, опершись подбородком на руку, и смотрел бухгалтерские книги. Глаза у него были опухшие, воспаленныезначит, еще до завтрака точно пропустил стаканчик-другой виски. Подойдя сзади, я заглянула ему через плечо, уткнувшись подбородком в мягкую ткань одежды. От него пахло саванной, бескрайними полями, небом.
Тебе лучше вернуться в постель, заметил он, взглянув на меня.
А я вовсе и не спала.
Не сомневаюсь, что так, кивнул он.
Предыдущий вечер они с Эммойпосле возвращения из школы я называла миссис О по имени, провели на вечеринке в Накуру. Я подозреваю, что-то вроде игры на скачках. Наблюдая за Эммой, я поражалась, как ей удается поддерживать изумительную форму в наших условиях. Конечно, годы не обошли ее сторонойна лице появились морщины, кожа слегка обвисла. Но она оставалась светлой и чрезвычайно ухоженной. Эмма сохраняла стройность и хорошую осанку. Когда она шла, ее одежда так элегантно облегала ее тело, точно плыла вместе с ней. Я подозревала, что я бы тоже всему этому научилась, если бы осталась в школе с другими девочками, вместо того чтобы сидеть на ферме среди колючих кустов в бриджах и высоких сапогах до колена.
Мне кажется, тебе стоит еще раз попытаться, Берил, сказала мне Эмма перед тем, как они отправились в Накуру. Поедем с нами в город.
Но я считала, что куда лучше остаться дома. Когда они уселись в отцовский «хадсон» и рокот автомобиля, сползающего с холма по пыльной дороге, стих, я уютно расположилась у камина, в котором потрескивали кедровые дрова, и принялась читать. Я любила тишину и одиночество и нуждалась в этом. Однако не успела я улечься спать, как они уже вернулись назад. Я слышала сердитый шепот, когда они проходили по двору. Он что-то сделал не так или ей так казалось. Голоса их становились все громче и все напряженнее. И я могла только догадываться, с чего все началось. Поездки в город всегда заканчивались скандалом, если Эмма чувствовала там себя ущемленной. Она долго жила с моим отцом как гражданская жена, и, когда выросла, я поняла, с какими трудностями она сталкивалась. Мне было очевидно, что если она сама и отец были готовы отринуть условности или, по крайней мере, игнорировать их, то остальные поселенцы вряд ли. Соседские жены по большей части просто отказывались пускать Эмму на порогдвери их домов были закрыты для нее. Даже в городе, как я узнала от Дос, ее положение считалось позорным. И при этом не имело никакого значения, сколько времени прошло, как они живут, соблюдают ли традиции.
Хотя внешнее давление время от времени добавляло перца в нашу семейную жизнь, наши собственные отношения улучшились. Эмма больше не настаивала на том, что мне необходимо дать образование. Теперь она занялась приданием лоска моим манерам и внешности. Она все время напоминала, чтобы я чаще мылась и носила платье вместо брюк. Без перчаток, по ее словам, просто нельзя обойтись, если хочешь сохранить руки красивыми. «И вообще, ты встречала когда-нибудь юную леди, спрашивала она возмущенно, которая бы показалась на улице без шляпки?» Но особенно ей не нравилось, что я провожу время с Киби и другими юношами из его деревни.
Мне это казалось неправильным, даже когда вы были детьми, недовольно выговаривала она. Но сейчас! Это же просто неприлично!
Неприлично?! Я раздраженно пожала плечами. Я вообще не понимаю, зачем приставать с такими пустяками.
Эмма права, неожиданно поддержал ее отец. Так не годится.
Я, конечно, не согласилась и продолжала возражать им обоим. Но факт состоял в том, что видеться с Киби я стала значительно реже. Вернувшись на ферму из Найроби, я заметила, что отношение Киби ко мне изменилось. Теперь, отправляясь по утрам на конюшню, я видела, что он почтительно идет шагах в трех позади меня.
А что ты там плетешься? спросила я в первый раз, удивленно обернувшись.
Ты же госпожа, ответил он. Так положено.
Дурачок, не придумывай! рассмеялась я. Я такая же, как была раньше. Прекрати.
Но было совершенно ясно, что это не так. Мы оба не были прежними. Мы выросли. И этот факт невозможно было игнорировать. Раздеваясь вечером перед сном, я замечала, как меняется мое тело, как оно обретает округлые, уже вполне женские формы. Киби же раздался в плечах, его руки и ноги, прежде по-детски мягкие и неуклюжие, стали сильными и мускулистыми, а лицо посуровело. Я чувствовала невольное влечение к нему. Меня волновала его блестящая кожа, мускулы на бедрах, рельефно выступающие из-под шуки. Он был очень красив, это меня волновало. Однажды, когда мы были на озере, я попыталась прикоснуться к нему, но он резко отстранился.
Нельзя, Беру.
Но почему? удивилась я. Неужели тебе нисколько не любопытно?
Не будь глупой, Беру, отрезал он. Ты хочешь моей смерти?
Киби резко повернулся и ушел. Я осталась одна. Я чувствовала себя отвергнутой, меня душила досада, и я чувствовала жгучую больточно меня ужалили. Но где-то в глубине души я понимала, что он прав. Совершенно ясно, что ни его мир, ни мой не примут наших отношений и жизнь превратится в муку для нас обоих. Признаться, я тосковала по Киби. Еще недавно между нами все было просто и безоблачно. Мы ничего не боялисьзатаив дыхание, прижимались друг к другу в ожидании появления хищника на охоте. Я вспоминала, как однажды мы пробежали с арапом Майной огромное расстояние, выискивая дикого кабана, а затем засовывали промасленную бумагу в нору, чтобы заставить зверя выскочить. Шум и запах обычно раздражающе действовали на зверя, и эта уловка практически никогда не подводила. Мы с Киби все сделали, как арап Майна нам велел, и нашей добычей стал боров внушительных размеров. Мы с гордостью тащили его в деревнюогромная туша висела между нами на шесте, раскачиваясь, как гамак. Шерсть на ляжках зверя была черной и жесткой, как проволока. А из-за того, что его зубы были крепко стиснуты, застывшая морда выражала упрямство, что мне очень нравилось. Так как голова зверя оказалась с моей стороны шеста, это делало ношу слегка тяжелее. Но я не возражаламне нравилось ощущать ее тяжесть. Это было бремя победы, бремя успешной охоты и счастливого дня.
Боже, как же мне хотелось опять вернуться в то светлое, веселое время! Мне снова хотелось увидеть арапа Манну и беззвучно, почти ползком, как леопард, пробираться с ним по колючей слоновьей траве в саванне. Валяться под деревом и беззаботно смеятьсяпросто так, от хорошего настроения. Но Киби почти исполнилось пятнадцать. Скоро ему надлежит пройти обряд обрезания, и он станет настоящим воином, каким и мечтал быть. Все время, пока мы дружили, с самого детства, он бредил этим днем, ждал его с нетерпением. Правда, слушая о его мечтаниях из года в год, я как-то не отдавала себе отчета, что эта церемония навсегда оставит в прошлом того мальчика, которого я знала прежде. Более того, она оставит в прошлом и меня саму, диковатую, воинственную девчонку, подружку в его играх. Все навсегда закончится и больше не вернется никогда. Беззаботное детство осталось в прошлом.
Глава 9
Как-то рано утром, захлопнув гроссбух, отец спросил меня:
Ты собираешься сегодня объезжать Пегаса?
Он взглянул на меня и тут же потянулся за стаканом с виски, хотя только что завтракал и пил кофе.
Да, я думаю проехать милю с четвертью на среднем галопе, ответила я. Мне кажется, он немного низко держит голову. Хочу попробовать трензельную уздечку.
Правильно, молодец, похвалил отец. Однако взгляд его, отрешенный, колючий, явно свидетельствовал о том, что он погружен в собственные мысли, и, увы, невеселые. Я поспешила заняться повседневными утренними делами на конюшне. Надо было определить, каких лошадей галопировать сегодня, а каких оставить в загоне, распорядиться о доставке корма и определить график раздачи. С тех пор как я вернулась из пансиона, моя жизнь состояла их таких хлопот. Отец занимался племенным разведением и общими делами фермы, я же взяла на себя все заботы о конюшне и содержании лошадей. Я с головой ушла в дела, стараясь стать незаменимой и все держать в руках. Мне очень хотелось приносить пользу, и когда я чувствовала, что это получатся, радовалась. Грум Тумбо уже начистил шкуру Пегаса до блеска и, когда я подошла, помог мне сесть в седло. За два года Пегас вырос достаточно высоким и сильным жеребцомпоследний замер показал все семнадцать хэндов. На таком молодце я чувствовала себя пушинкой, хотя и сама на рост не жаловаласьвсе-таки шесть футов в высоту.
Когда мы выехали во двор, воздух был чистый, прозрачныйобычное утро, десятое, двадцатое, а то и сотое по счету. Мы проехали под большой ветвистой акацией у оградына нижних ветвях пронзительно верещали два сероголовых вервета. Издалека они походили на двух ссорящихся старичков, размахивающих кожаными черными ручонками и строящих друг дружке гримасы на тонких, разочарованных жизнью лицах. Наверняка они пожаловали сюда с холмов или из леса в поисках воды, но наши запасы обмелели, и нам нечем было с ними поделиться.
Пыльный тракт, идущий с холма, был виден издалека. В дни процветания по обеим его сторонам радовали глаз изумрудной зеленью пшеница и маисполя террасами спускались вниз до самого горизонта. Бывало, проходишь между свежими побегами маиса высотой до пояса, и нога увязает во влажной почве по щиколотку. В эту весну листья скрутились и потрескались. Мельница продолжала работать, перемалывая ежедневную норму сырья, чтобы выполнить контракт. Наполненные зерном вагонетки по-прежнему потоком уходили с нашей станции Кампи-я-Мото в сторону Найроби, только, увы, богаче от этого мы не становились. Мой отец брал займы, казалось, на заманчивых условиях, а потом снова вынужден был занимать. Рупий катился вниз, точно подстреленная куропатка с ветки. Сколько он стоил в реальности, никто не знал. Кредиторы постоянно меняли цифры, так что долги нашей фермы то увеличивались, то уменьшались ежедневнокак на качелях. Однако лошадей надо было кормить. Им следовало давать овес, отруби, вареный ячменьтут не обойдешься пучком люцерны. Отец скрупулезно выбирал лошадей для нашей конюшни и с любовью заботился о них. Он также тщательно относился к разведениюедва ли не каждая особь вела родословную от величественных арабских «принцев» и фиксировалась в племенной книге. Все лошади были великолепны. Отец вкладывал душу в свою дело. Он не мог позволить кому бы то ни было разрушить его.
Когда мы с Пегасом выехали на широкий тракт, то остановились, чтобы сориентироваться. А затем я ослабила поводья, дав ему волю. Он рванулся впередточно сжатая пружина распрямилась. Отталкиваясь сильными ногами и вытягиваясь струной, он буквально летел над землей.
С самого первого вздоха Пегас был мойя приняла его жеребенком, когда он родился. Мне было четырнадцать, и я как раз приехала домой на весенние каникулы. Я была счастлива, что оказалась рядом с Кокеткой, когда пришло время родов. После страшного происшествия с Аполло и нашествия муравьев сиафу Кокетка каждый год приносила жеребенка, и ничего ужасного больше не происходило. Однако память о той ночи не покидала меня, и я даже ночевала в ее загоне перед тем, как малыш должен был родиться. Едва жеребенок появился, я сама вскрыла прозрачную оболочку, окутывавшую его, и осторожно вытащила малыша на приготовленную из соломы постельку, взяв за чудесные маленькие копытца.