В конце лета сорок пятого он нашел меня в детском доме города Перми. Тогда город назывался Молотов, в честь сталинского министра. Пришел завуч в столярную мастерскую, где мы работали. «Пойдем, Шарманщиков», говорит. Вывел на крыльцо, а там сержант стоит. Шинель вскатку через плечо, но все равно виднеются ордена Славы и Красной Звезды. Я к нему бросился весь в опилках, обнял и прижался. Мне-то всего одиннадцать лет было. Голову поднял, он губу закусил, чтобы не тряслась, а потом спрашивает: «Признал меня, сынок?» Я кивнул, а сам реву от радости: отец нашелсяуже великое счастье, а он еще и герой к тому же. Хотел отец меня сразу забрать, но не отдаютдокументов у него на родство никаких. Отпустили меня с ним погулять после ужина. Мы ходили по этому Молотову не спеша: отец сильно хромал, но палочкой не пользовалсяна меня опирался если что, а мне только радость от этого. Поселился отец на той же улице, где мой детский дом находился. Жил у вдовы солдатской, избушку ее ремонтировал и на рынке обувь чинил, ждал, когда документы оформятся. Но каждый день мы с ним встречались. После ужина меня отпускали, и он вел меня в чайную, в детдоме ведь как кормилитолько чтобы с голоду не помер. Там он брал мне лимонаду, колбасы, баранок каких-нибудь. Вот в чайной-то все и произошло. Месяц прошел, как отец объявился, вот-вот документы готовы будут. Сидим мы за столом, я лимонадом упиваюсь, а он чай пьет. А в чайной компания гуляет, молодые офицерики два стола сдвинули, водку хлещут, и какой-то капитан у них заправляет. В чайной, конечно, и другие люди сидят, кто пиво пьет, кто вина стаканчик себе взял, а кто неизвестно зачем и пришел. Наконец капитан заорал на весь зал: «Прошу тишины! Тише, товарищи!» Все вокруг притихли, а капитан уже на изрядной кочерге торжественно провозглашает:
Я хочу поднять тост за здоровье великого вождя всех народов, вдохновителя и организатора всех наших побед, любимого Иосифа Виссарионовича Сталина!
Он еще только орать начал, а все уже догадались что к чему, загремели стульями, поднимаясь. Первыми вскочили пьяные лейтенантики, а потом и мужики, и бабы. У всех лица радостные, одухотворенные. Капитан обвел всех взглядом и говорит:
Наполните свои бокалы, товарищи!
Вдруг отца моего заметил:
А ты чего расселся?
Я, товарищ капитан, стоять не могуу меня колено в Берлине прострелено.
Да за такой тост, да за товарища Сталина безногий встал бы и выпил.
Вот пусть он и встает, а я вообще непьющий.
Сразу тишина наступила, капитан с лица сбледнул, молча вышел из-за стола и к нам направился, на ходу расстегивая кобуру. Подошел, достал «ТТ» и тихо со злостью говорит:
Если не встанешь и не выпьешь за товарища Сталина, то я сейчас на этом месте тебя и твоего щенка пристрелю!
Отец вроде и не смотрел на него, но как-то быстро схватил его за запястье, рванул на себя и тут же выхватил пистолет. Потом оттолкнул капитана, а тот на ногах не удержался и полетел через табурет. Отец вынул обойму, швырнул пистолет на офицерский стол, звякнула разбитая бутылка.
И вдруг капитан заорал:
Хватайте, товарищи, гада. Это ведь шпион! Лазутчик вражеский.
Все и бросились к нам. Отец успел толкнуть меня к двери: «Дуй отсюда, сынок!» и стол перевернул под ноги тем, кто на нас летел. Потом был суд и приговор: двенадцать лет за нападение на офицера и завладение его оружием
Кошмар, прошептала Аня, невинного осудили.
Время было такое, объяснил Шумахер, которому самому было не более тридцати лет.
А сейчас что? Другое? возмутился Саша, сколько пацанов ни за что парятся!
Константин Иванович потрогал было лацкан, но потом просто сказал:
А вы, мальчики, могли бы помолчатья еще не закончил.
Потом погладил по руке девушку и продолжил:
Слушай, добрая душа. Отца я больше не видел. Некоторое время спустя стал получать от него редкие письма. Но было ощущение, будто он рядом и оберегает меня. Когда попал в передрягу и привели менядвенадцатилетнего сами знаете куда, зашел в духоту и смрад, куча взрослых мужиков на меня смотрит. «Кто таков?»спрашивают меня. «Костя Шарманщиков», отвечаю. Тут все сразу замолчали, а уважаемый урка со стажем уступил мне свое место, лучшееу окна, за которым остались и свобода и детство.
Аня смотрела за окно: автомобиль стоял у подъезда ее дома, но почему-то не хотелось вылезать. Что ее беды по сравнению с тем, что случилось с этим человекомэто все мелочи, ведь главное, что у нее есть мама, есть любимый человек и любовь ее небезответна. Есть дом, а не казенная кровать в переполненной камере.
А Вас-то за что, Константин Иванович? прошептала она.
Отец подарил мне трофейную губную гармонику. Учил играть на ней. А когда его уже осудили, я с гармошкой своей и вовсе не расставался. В детдоме ли, на улице, но играю на ней и кажется, будто отец рядом. Однажды вечером сижу на куче разбитых кирпичей, пиликаю себе, пытаюсь исполнить песенку про Костю-моряка «Шаланды полные кефали в Одессу Костя привозил» А тут как раз милиционер проходит мимо под ручку с дамой в крепдешиновом платье. Подходит ко мне, руку протягивает: «Ну-ка, пацан, дай поглядеть». Я отдаю ему гармонику, он поглядел, вытер ее о свои галифе, к губам поднес, дама его хихикнула. Милиционер еще раз вытер гармонику о галифе и положил ее в нагрудный карман гимнастерки. И пошел прочь. Я бегу за ним: «Дяденька, отдайте! Дяденька, это подарок отца! Дяденька!» Плакать даже начал. Он остановился, руку к карману протянул, я к нему подошел, но он меня за ухо схватил, развернул и коленом под зад пнул. Грохнулся я в грязь. Вскочил: «Ну погоди, гад!» И побежал к куче кирпичей. Схватил обломанную половинку, догнал милиционера. «Стой, кричу, отдай гармошку, гад.» Он оборачивается, рожа красная от водки, злости и от жадности!
Кого ты гадом назвал, сученок?
И кобуру расстегивает.
Верни мою вещь, гад, шепчу я и уже прошу:пожалуйста!
Но тот усмехается, по кобуре ладонью хлопает и говорит своей крале:
Погодь, Муся, я сейчас этого ублюдка вслед за его папашкой отправлю.
Значит, знал, чей я сын. Но ублюдком он меня зря назвал. Отец мне говорил, что моя мама была самая красивая и добрая, самая умная и образованная, только очень больнаяумерла, когда меня рожала.
Что, ублюдок, повторяет мусор, в кутузку захотел?
И тогда я с размаху ударил его половинкой кирпича по морде. Он рухнул как подкошенный. Муся его завизжала и драпанулатолько стрелки на ее чулках сверкали. Я наклонился, вынул из кармана синей гимнастерки губную гармошку и побежал к себе в детдом. Ночью за мной пришла целая толпа, подняли с постели, обыскали одежду и постельное белье. Но я гармонику еще вечером приятелю отдал, попросил припрятать, а потом мне прислать, если получится.
Он замолчал. За окнами автомобиля сыпал мелкий дождик, сыпались сверху желтые листья и прилипали к мокрым стеклам.
Рубли полетели, вспомнил Саша.
Рядом медленно проехал автомобиль, поблескивая зеленым перламутром своих боков.
Мне пора, тихо произнесла Аня.
К Вам приехали? догадался Саша.
Аня кивнула, взялась за ручку двери, но в последний момент, уже приоткрыв дверь, обернулась и, наклонившись к старику, поцеловала его в щеку.
До свидания.
До встречи, шепнул Константин Иванович.
И, придержав ее руку, погладил ее ладонь.
Дверь захлопнулась, девушка сделала шаг к поребрику, вступила на тротуар, и в этот момент оконное стекло «мерседеса» поползло вниз. И почти сразу оттуда донеслись негромкие, едва различимые звуки, словно кто-то негромко играл на губной гармошке. Странно знакомая мелодия, вроде бы старинное танго. Аня замерла, наклонилась и посмотрела сквозь опущенное стекло внутрь салона.
Старик, откинувшись на спинку дивана, закрыв глаза, прижал к губам губную гармонику. Забытая мелодия, название которой уже не вспомнить, но терзающая душу так, что хочется вернуть время, когда звучала эта музыка.
Поднимешься к нам? спросила Аня.
Только ненадолго, улыбнулся Филипп, времени катастрофически не хватает. Столько всего произошло за последние дни, что голова кругом. Вот-вот произойдет самое главное событие в моей жизни.
«Он сделает мне предложение, подумала Аня и удивилась, как спокойно она к этому относится. Впрочем, это должно было рано или поздно произойти. Вот и случилось, сейчас они придут домой и он скажет ее маме:
Любовь Петровна, я люблю Вашу дочь и хочу на ней жениться.»
Нет, он произнесет какие-то другие, еще более прекрасные слова, но это уже неважно, что именно скажет Филипп, главное, что наконец все изменится.
Скорее бы закончилась эта лестница! Четвертый этаж, и каждый лестничный марш бесконечен.
Представь себе, улыбнулся Филипп, наш председатель правления обратил внимание на мои новые часики. Прищурился и говорит мне:
«Не по чину часы носите, Филипп Антонович»
Это нонсенс, говорит, чтобы заместитель начальника отдела позволил себе «Картье» за восемь тысяч долларов. А я отвечаю: «Готов согласиться на любое повышение по службе».
Филипп вскинул руку и поглядел на свои часы:
Красота! Спасибо тебе, Анечка.
Да не меня благодарить надо, а
Но Филипп не слушал ее.
Только мы с ним поговорили, и вдруг новость, да такая!
Осталось еще два марша. А он остановился и сделал торжественное лицо.
Никому не говорил, а тебе скажу
«Ну, наконец-то», почти равнодушно подумала девушка. А молодой человек улыбнулся растерянно.
Даже сердце заколотилось!
Филипп перевел дух, прижимая руки к груди.
Отец со своим другом хочет зарегистрировать финансовую компанию, а я ее возглавлю. Представляешь ее капиталпять миллионов долларов. Конечно, наполнить уставник просто нереально, но есть идея: мы вносим в уставной капитал ценные бумагивекселя финансово-энергетического союза по номинальной стоимости, а берем их по рыночной, то есть по два процента. Представляешь!
Я ничего не понимаю, пожала плечами Аня.
Все просто: за сто тысяч мы берем векселей на пять миллионов. Это вроде как наше обеспечение для межбанковского кредита. Получим кредит, купим лесозаготовительное оборудование для фирмы отца: трелевочники всякие, трактора. А самое главное, нам в собственность передадут карьеры в Карелии. Скоро вокруг Питера начнут строить кольцевую дорогу, мы с отцом будем поставлять дорожникам щебенку и песок. По тройной нет, по четверной цене. Мы из этих пяти миллионов за год сделаем двадцать пять, а то и больше. А если учесть, что затрат-то быловсего сто тысяч: представляешь теперь?
Аня кивнула. Филипп обнял ее и поцеловал. Теперь они стояли возле двери квартиры. Нет, похоже на то, что сегодня он опять промолчит.
В коридоре был полумрак, и на кухне за столом, не включая света, сидела Виолетта с высоким костлявым мужчиной в голубой майке, с тем самым, у которого был неисправен телевизор. Перед ними стояли бутылка водки и два стакана.
Добрый вечер, поздоровался вежливый Филипп.
Виолетта отвернулась и промолчала, а мужчина махнул рукой:
Проходи!
Аня приоткрыла дверь в бывшие апартаменты Сергея Сергеевича: в большой комнате мамы не было, значит, она в маленькой. Скорее всего, спит. Девушка достала из сумочки ключ и, вставив его в замок, услышала мужской голос, долетевший из кухни:
Ты, Виолетта, меня держись. У меня знаешь какая жизненная школа! Связи самые высокие, вплоть до правительственных. Давай еще по стаканчику!
Дверь закрылась, и они оказались в темноте, окна были завешены шторами, сквозь которые пробивалась лишь узкая вертикальная полоска тусклого света вечереющего октябрьского дня.
Филипп обнял девушку, наклонился, чтобы поцеловать, но вместо этого почему-то произнес:
Вот незадача: мобильник в машине забыл.
«При чем здесь телефон? подумала Аня. Может быть, он ждет звонка, которым его опять призовут куда-нибудь на поиск ценных бумаг или щебенки? Хорошо, что мобильник в машине.»
И все равно было неприятно. И когда Филипп прижался губами к ее щеке, Аня отстранилась.
Что такое? наигранно возмутился молодой красавец, бунт?
Он улыбнулся, но в темноте это не сработало. Тогда он притянул девушку к себе, и она произнесла, ощущая на губах шероховатость ворса его пальто:
Мы с соседями в ссоре. Сосед даже на меня с кулаками бросился, ему дали пятнадцать суток, и мы с мамой за это время решили съехать отсюда. Продадим три комнаты и переедем в однокомнатную куда-нибудь на окраину.
Зачем нам окраина? возмутился Филипп, мне так, например, здесь очень нравится. От Невского всего десять минут езды, а так буду к тебе ездитьне меньше часа в один конец. Не лучше ли соседям купить однокомнатную и выселить их туда?
Нам с мамой не по карману и себя выселить, не то что соседей, которые, кстати, и не очень этого достойны.
Но Филипп не слушал ее.
Однокомнатная стоит тысяч семнадцать, может быть, двадцать. Я узнаю в банке, брал ли кто кредиты под залог своих квартир. Наверняка это так. А значит, есть и такие, кто просрочил платежи или же вообще отказался возвращать ссуду. Тогда я смогу выкупить квартиру у банка. Для меня это еще дешевле обойдется. Может быть, тысяч в пятнадцать. Даже у отца не придется просить. Сейчас откроем финансовую компанию и тогда
А пораньше нельзя? попросила Аня и поцеловала его пальто, а то сосед вернется, такую нам веселую жизнь устроит.
Но Филипп рассмеялся:
Пусть только попробует, будет иметь дело со мной, а это значит, что достанется ему не однокомнатная квартира, а тюремная камера размером три на четыре, в которой таких как он соседейтридцать человек.
Филипп погладил девушку по голове:
Потерпи немного, скоро все будет хорошо.
Он медленно подталкивал ее к тахте, потом легонько надавил на плечи, и она опустилась. Филипп присел рядом, обнял ее и начал целовать, аккуратно опрокидывая на спину.
Все будет хорошо, шептал он, пятнадцать тысячэто сущие пустяки, я дам эти деньги, только чуть позже.
А может, твои новые часы заложим? предложила Аня, вот уже половина суммы, а на остальную часть банк тебе как работнику даст отсрочку.
Не-е, прошептал Филипп, снимая с нее пиджачок, квартиру не я покупаю, а ты. Ты-ы, повторил он, не имеющая никакого отношения к нашему банку. И часы не стоит закладывать. Это ведь не просто хронометр, а символ, свидетельство успеха, престиж, одним словом.
Пиджачок упал на пол, звякнула связка ключей в кармане. Монетка выкатилась и успокоилась в вечной темноте под шкафом. В полоске между шторами вспыхнул свет уличных фонарей, и тут же раздался телефонный звонок.
Не снимай трубку, шепнул Филипп.
Мама проснется, так же шепотом ответила Аня.
Она поднялась и подошла к тумбочке, на которой стоял аппарат.
Я слушаю.
В трубке была тишина, а потом женский голос произнес:
Слушай, слушай!..
Кто это? не поняла Аня и почти сразу догадалась: звонят соседям.
Удивляешься, наверное, что мне твой телефон известен?
Кто это?
Ладно, уже по-деловому потребовала женщина, позови Филиппа.
Сейчас.
Аня посмотрела на тахту, на которой лежал Филипп, успевший уже сбросить пальто и пиджак.
А кто его спрашивает?
Невеста.
На пол уже летела рубашка, потом ударился о паркетный пол башмак, затем второй.
Тебя, сказала Аня.
Бесшумно он подошел, осторожно снял трубку, протянул руку, чтобы обнять и притянуть к себе девушку, но рука повисла в воздухе, а потом безвольно опустилась на ее плечо.
Слушаю, тихо произнес Филипп.
Рука несильно, но отстранила Аню от тумбочки, отталкивая ее к тахте, к окну, куда угодно, лишь бы подальше.
Нет, я здесь по делу. Решаю вопрос. Именно. Приедуобъясню.
Он замолчал, а из трубки доносился какой-то писк, словно комар, залетевший с улицы, носится в темноте, ища, в кого бы вцепиться.
Хорошо, сейчас приеду.
Филипп схватил и стал напяливать на себя рубашку, потом пиджак, одновременно засовывая ступни в башмаки.
Кто это? спросила Аня.
Секретарша председателя правления.
Она сказала, что невеста.
Тебе послышалось. Секретаршу зовут Настя. Она так и сказала: Нас-тя! Ты просто не расслышала!
Он открыл дверь в коридор, но Аня удержала его.
Ты меня любишь?