Ты знаешь, что да.
А может быть, я ошибаюсь, вздохнула девушка.
Глупенькая, улыбнулся Филипп и быстро поцеловал ее в щеку.
Они прошли коридор. Открывая дверь на площадку, Аня заглянула на кухню: за столом перед двумя пустыми бутылками сидели два голых торсаснявший майку Жердяй и Виолетта, сбросившая блузку с цветочками на пол. Теперь на ней был только белый когда-то бюстгалтер с въевшимися навечно пятнами розового портвейна.
На пороге, прощаясь, Филипп шепнул:
А с деньгами все будет в порядке. Ты не переживай.
И побежал вниз по лестнице, а девушка, вздохнув, зашла на кухню, чтобы отключить газовую конфорку, на которой обгорал пустой соседский чайник.
Виолетта осоловелыми глазами смотрела в одну точку, а Жердяй обнимал ее.
Ежели чего того самого ты, как красивая женщина, понимаешь, что если будет, то что будет, то Борис все правильно поймет, ведь мы с ним друзья.
Виолетта, не отрывая взгляда от бездонной глубины кухонного пространства, спросила:
А ты меня любишь?
После чего громко икнула.
Серебристый «мерседес» мчался навстречу наступающим сумеркам. Шумахер с какой-то яростной радостью обгонял попутные машины, выкидывал автомобиль на встречную полосу, шел в лобовое столкновение с каким-нибудь грузовиком и перед самым носом его снова нырял в поток машин, втиснувшись в шестиметровое расстояние между «жигуленком» и «запорожцем», чтобы через секунду опять вылететь из организованного строя и мчаться, мчаться, мчаться.
Ну что тебе доктор сказал? спросил Константин Иванович.
Саша помялся, потом покашлял в кулак и бодро ответил:
Да ничего он не знает. Гонит, мол, надо на обследование ложиться. Анализы сдать надо.
А в больницу зачем ложиться? Я анализы и так могу. Я их, почитай, каждый день и так дома сдаю.
В больнице уход. Врачихи разные, медсестры
Темнила ты, Саша, усмехнулся Шарманщиков, я могу хоть на койке, хоть на жердочке отдохнуть; с врачихами или без, но дома в своей кровати удобнеетуда знаешь сколько медсестер влезет?
Да ну Вас, дядя Костя, обиделся Саша, я дело толкую.
Молод ты еще со мной толковать.
Константин Иванович вытащил из внутреннего кармана пиджака губную гармонику и дунул в нее несколько раз. Получилось что-то вроде «чижика-пыжика».
Ладно, Саша, лягу я когда-нибудь в больницу. Когда совсем плохо станет. Только в самую обыкновенную, где проходимость большая. У тамошних врачей знаешь какой опыт? А в крутых клиниках один пациент в год и тот подыхает, потому что блатные эскулапы не знают, с какого бока к нему подойти, и на всякий случай вырезают все, что под руку попадется.
Проносились мимо пирамиды электрического света, упирающиеся в согнувшиеся над дорогой фонари, плоские прямоугольники домов, наклеенные на серое пространство, плясали разноцветные квадратики окон, за каждым из которых была какая-то жизнь, неизвестная никому.
Лягу когда-нибудь в больницу, мечтательно произнес дядя Костя, только вот для начала желание одно свое исполню.
Какое? удивился его молодой друг.
За границей ни разу не был. Не тянуло даже, а тут захотелось в какую-нибудь Италию или во Францию. Залезть там в какой-нибудь троллейбус, спереть у буржуя лопатник с тремя франками, найти нищего музыканта и сыграть с ним на улице: он на скрипке будет пиликать, а я на губной гармошке наяривать, потом напиться с ним какой-нибудь бормотухи и подарить ему тысячу долларов, а лучше десять.
Казино можно обуть, подсказал Саша.
И это тоже. Только надо переводчика найти, а то как мы там будем лохов разводить.
Можно девочку эту с собой взять, встрепенулся молодой человек.
Девушку, поправил его старик, девочки на Старо-Невском на каждом углу гужуются.
Простите, дядя Костя.
Но старик уже не слушал его. Он закрыл глаза и прижал к губам гармонику.
Ночью Аня проснулась и долго не могла понять, что ее разбудилотишина была в доме и за окном, только изредка раздавались редкие и слабые удары капель по подоконнику. Минувший день промелькнул в ее памяти, и все события, смешавшись, закрутились в каком-то ритме, подчиненном старой мелодии забытого танго, название которого она не могла вспомнить днем. А сейчас даже не пыталась угадатьоно пришло само, и даже промелькнула строка песни:
У меня есть сердце, а у сердца тайна
Аня вполголоса пропела ее, улыбнулась и почти сразу уснула снова.
Глава пятая
Диагноз подтвердилсяу мамы был инфаркт. Врач, пришедший из поликлиники, успокаивал Аню и говорил, что это первый инфаркт, он совсем маленький, Любовь Петровнаженщина далеко еще не старая, сорок семь лет вообще не возраст для женщины, так что все образуется, только надо принимать лекарства да поменьше волноваться.
Врач был молод, он смущался, старался не смотреть Ане в лицо, и от этого казалось, что он врет.
Я понимаю, что работа в школе отнимает много душевных сил и эмоций, а Вашей маме нельзя переживать и расстраиваться. Конечно, учительский трудэто особое призвание, но, может быть, Вы подыщете для нее другую работу.
Какую? не поняла Аня.
Другую, повторил доктор.
Пожал плечами, но тут же нашелся:
В библиотеке, например. Там тоже мало платят.
Аргумент был железный. Врач сам понял, что сморозил чушь, и смутился еще больше.
Моя мамакандидат технических наук, покраснев, признался он, у нее куча изобретений. А сейчас на рынке у метро овощи продает. Думаете, мне не стыдно, а что я могу сделать: зарплата у меня мизернаячуть больше ее пенсии, нам двоим месяц не протянуть. А мама еще бодрится, говорит, что работа на свежем воздухе ей полезна, а у нее, между прочим, астма. Я вою от жалости к ней, на полторы ставки устроился, к друзьям некогда выбраться. О девушках уже не говорю: кому нужен нищий с мамой-пенсионеркой.
Хорошо, согласилась Аня, будем лечиться и думать о перемене места работы.
Доктор наконец осмелел, стал даже проникновенно заглядывать в лицо Анеглаза у него были тоскливые. Уходить ему явно не хотелось. Но такой улыбки, как у Филиппа, не было ни у кого и не могло быть.
Разговор происходил, конечно же, в отдельной комнате, и Любовь Петровна не могла его слышать. И потому Аня очень удивилась, когда мать сказала ей:
Может быть, мне из школы уйти?
И тут же стала рассказывать, что одна женщина, которая еще совсем недавно преподавала в их школе биологию, нашла замечательную работуона убирает один офис. Приходит на работу два раза в сутки: вечером на полтора часа и утром часа на три. Правда, шесть раз в неделю. Но в школе тоже шестидневка, только в школе меньше девяти часов в день не получается, а в офисе в два раза меньше, зато зарплата в полтора раза больше.
Ну ты же любила и школу и учеников, удивилась Аня, как это все бросишь?
А зачем сеять разумное, доброе, вечное, если жизнь удобряет все это навозом?
Воистину, чтобы стать философом, надо заболеть! Но болезнь, судя по всему, испугавшись маминого настроя и активной жизненной позиции, начала отступать.
Ну все, сказала как-то Любовь Петровна вернувшейся из университета дочери, со школой покончено, на новую работу уже устроилась, с завтрашнего дня приступаю.
Мама, взмолилась Аня, но доктор сказал недели три как минимум в постели надо лежать!
Но Любовь Петровна только руками замахала: мол, я лучше знаю, болит у меня что или нет. И потом, она сейчас столько денег будет получать, что они скоро на новую квартиру накопят.
Может быть и так, но Виолеттиному мужу осталось сидеть на казенных харчах всего три дня. Соседка вела себя спокойно, но смотрела грозно, как Немезидабогиня возмездия, сверкала очами, несмотря на припудренный синяк под одним из нихрезультат безумной страсти, на которую ее подбил Жердяй, лучший друг Бориса: однажды утром Виолетта отказалась бежать за пивом.
Настоящий мужской шовинизмесли куда и посылать богиню, то только за пивом. Но ни один мужской шовинист даже не догадывается, что каждая женщина отвечает взаимностью не его страсти или словам о любви, а собственной мечте о спокойном и тихом счастье. А если и мстит за обманутые надежды, то всему миру сразу, всем окружающим, особенно если ближе всего к ниммолодые и красивые женщины.
Но Аня не думала об этом: ей просто хотелось уехать из дома, который перестал ее согревать, не только ее, но и маму. Она еще раз посетила риэлтерскую фирму и подписала даже договор, но агент, который беседовал с ней прежде и принял сейчас, сказал:
Вносите деньги в кассу. Тогда получите кучу вариантов, выбирайте любой и хоть сразу въезжайте.
Времени на раздумья оставалось мало, а денег не было вовсе. И тогда Аня вспомнила об Оленьке Судзиловской.
Они не были подругами, познакомились в экскурсионном бюро. Оленька тоже возила французов, но предпочитала итальянцев, утверждая, что те не такие жадные. Итальянский она знала плохо, но уверяла, что для общения с жителями Аппенин достаточно пятисот слов. Сама же она обладала гораздо меньшим словарным запасом и была уверена, что Петраркаэто марка вермута. К выбору групп она тоже подходила с особой тщательностью.
Сколько в группе мужиков? спрашивала Оленька менеджера.
Бабье царство! кривилась, когда слышала, что треть туристов женщины.
Но даже узнав, что состав группы мужской, интересовалась социальным статусом каждого из прибывающих.
Есть бизнесмены, инженеры, два адвоката, зубной врач и даже агент.
Какой еще агент? не понимала Судзиловская.
Не знаю, равнодушно отвечал менеджер, здесь так написано.
Оленька была высока, стройна, хотя и полновата немного, зато умела хлопать накладными ресницами, отгоняя мух, и вытягивать губки пухлой трубочкой, изображая задумчивость.
После двухсот граммов виски иностранцам это очень нравилось.
Когда заканчивался ужин и по распорядку дня интуристам полагалось свободное время, Оленька прощалась с группой до следующего дня, желала всем удачно развлечься, а потом говорила, что если кого интересуют тихие местечки с невинными шалостями, адресов которых нет в туристических проспектах, то она может подсказать. При этом таинственно смотрела на заранее выбранную жертву, предварительно изучив его социальный статус по анкете, а также умение расставаться с зарубежными банкнотами во время посещения магазинов и сувенирных лавок. Намеченная жертва сама подплывала к пасти акулы экскурсионного обслуживания и просила показать что-нибудь позлачнее. Как правило, ему показывалась Оленькина квартира с огромной, три на три кроватью и зеркальным потолком. Судзиловская везла гостя домой, прижимаясь к нему на заднем сиденье такси, рассказывала выученную наизусть, как экскурсию, речевку о своем глубоком внутреннем мире, а ночью она складно и громко выкрикивала итальянские слова любви и страсти. Нельзя сказать, что начальство ничего не знало о путешествиях во внутренний мир Оленьки, но за определенные отчисления из ее гонораров делало вид, будто миру внешнему наплевать на все происходящее за пределами отеля или экскурсионного автобуса.
Сколько тебе нужно? улыбнулась Судзиловская своему отражению в зеркале, приглаживая бровь.
Брови у нее были несколько широковаты, но высокие, что очень нравилось современным иностранным кавалерам.
Полторы тысячи? Всего-то? Ой, господи!
Оленька вздрогнула и отшатнулась от зеркала, прижав руку к не очень пышной груди.
Думала, прыщик на носу вскочил, а это зеркало такое. Полторы тысячи? Как ты думаешь: есть смысл мне силикон поставить? Хотя нет: мужики импортные любят все натюрель.
Аня уже пожалела, что приехала к ней: ведь знала, чем Судзиловская зарабатывает, и просить у неезначит одобрить это занятие.
Полторы, а может, тебе больше дать?
Я, пожалуй, пойду, произнесла, поднимаясь из кресла, Аня.
Да погоди ты, помахала пальчиками Оленька, смешная сумма. Ты бы сама могла за неделю больше зарабатывать. Я, например, цену никогда не называю. Мне как-то один испанец рублями заплатил. Он курс перепутал, думал, что рубли с их песетами один в один. Дал мне пятьдесят тысяч, предполагая, что это четыреста баксов. Ты представляешь? На следующий день он отвел меня в Эрмитаже в закуток в гардеробе, знаешь, есть такой и говорит: «Я, кажется, ошибся: в пять раз больше Вам дал». Ты представляешь? Я даже заплакала, слезы потекли, натюрель. «Это я в Вас ошиблась! Думала: Вы настоящий мужчина, а Вы такой как всерастоптали меня, унизили, надругались надо мной».
Так прямо и сказала? удивилась Аня, вспомнив ее словарный запас.
Оленька задумалась, вспоминая, а потом честно призналась:
Ничего я не сказала, но именно так подумаласлово в слово. А плакала просто классно! Рыдала вся.
Судзиловская вздохнула, а затем хихикнула.
Я пошла, сказала Аня.
Ладно, заморгала ресницами Оленька, дам тебе денег. Только как ты рассчитываться будешь?
Мне Филипп обещал помочь, но чуть позже, а мне надо сейчас.
Ну тогда ладно.
Судзиловская поднялась и направилась к платяному шкафу, где, судя по всему, хранила трудовые сбережения.
Да, остановилась она, самое главное тебе не сообщила. Я же тут Филиппа твоего встретила.
Прежде Оленька видела Филиппа, когда он заезжал в бюро за Аней. Он ей понравился, но, вздохнув, она пообещала подруге глаз на ее жениха не класть, потому что у нее другие принципы: мужчины подруг для нее табу и тотем.
Судзиловская думала, что это одно и то же, и переводила как «никогда и ни с кем!»
Анечка, ты представляешь? Ужинаю с французской группой в «Астории», гляжу, а в уголочке компашка небольшаядве престарелые пары и Филипп твой с красоткой
Это, наверное, Настясекретарша шефа, ляпнула Аня и почувствовала, что краснеет.
Уж не знаю, чем она секретарит, но в ушах у нее по восемь компьютеров, а на пальцах уж не знаю сколько там сканеров, принтеров, не говоря уже о факсах и пишущих машинках. Я тихохонько подкралась: интересно же, о чем они там беседуют. А они как раз шампанское кушать собираются. Один из пожилых тост говорит: «За новую финансовую компанию, за слияние капиталов двух семейКухарских и Крыщуков!» Или Крысюковя плохо расслышала.
Аня напряглась: фамилия Филиппа была Кухарский. Так что история, рассказанная Оленькой, походила на правду. Но Судзиловская еще не закончила свой рассказ.
Значит, подкралась я и за колонной стою. А другойКрысюк или как еготоже встает и речь говорит. Дескать, финансовая компанияэто наш с Антоном Борисовичем первоначальный вклад в благосостояние новой семьи, которая образуется через месяц. И хотя это не принято, я хочу сказать молодым«Горько!» Тут твой Филипп как обхватил свою секретаршу и как
Оленька посмотрела на Аню и замолчала. Потом вздохнула и постаралась утешить подругу:
Но она к нему еще больше присосалась.
Ане стало обидно и горько. Она поднялась и пошла к выходу, перед глазами все крутилось, она не поняла, зачем и что ей сует в руки Оленька, видела только, что та заглядывает ей в глазатолько что Судзиловская там хотела увидеть? Оленька что-то сказала, но Аня не поняла, да и не слышала и все же на всякий случай кивнула. Спускалась в лифте вниз, потом вышла на улицу, пошла через дорогу, и рядом, заскрипев тормозами, остановилась машина такси, что-то кричал водитель, потом подскочила старушка, она говорила, говорила, а Анечка все кивала, кивала. Наконец включился звук и голос старушки произнес: «Да спрячь ты деньги, а то ведь и ограбят еще». Только сейчас Аня увидела у себя в руках пачку долларов. Откуда они? Но бабка расстегнула ее сумочку и, вынув деньги из ее скрюченных пальцев, засунула их внутрь, потом щелкнула замочком и сказала:
Езжай домой, доченька: с кем не бывает.
Она проспала весь остаток дня, а вечером, когда открыла глаза, не увидела ничего, кроме темноты своей комнаты. Захотелось закричать от страшного сна, который ей только что приснился, потом понялаэто не сон и тогда тихо заплакалав темноте плакать легко, трудно только поверить, что мрак спустился на Землю навсегда, не будет теперь ни света, ни радости. Никогда больше она не увидит улыбки Филиппа, а если и увидит, то улыбаться он будет уже не ей. Тьма, тьма беспросветная и страшнаявесь мир тесный карцер без окон, без воздуха и света. Аня снова заснула, опять открыла глаза, и хотя забытье длилось не долго, показалось, будто прошла вечность. Вернулась с работы мама, она чем-то шуршала в коридоре, потом зашла в комнату дочери и спросила тихо: