О том, что случилось далее, читаем у Василия Розанова:«Чувство Тургенева вспыхнуло к лицу, глазам, волосам, голосу, манерам, улыбке, фигуре, корпусу, к крови и нервам к цвету и запаху её».
За последующие, освещённые и освящённые этой любовью, годы жизни Иван Сергеевич написал идолу своему около пятисот писем, и о любви, и о том, о сём. Но в каждом его письме живёт обожание, то явно, то подспудно, то зримо, то незримо.
«Я ходил сегодня взглянуть на дом, где впервые семь лет тому назад имел счастье говорить с вами. Дом этот находится на Невском, напротив Александринского театра; ваша квартира была на самом углу, помните ли вы? Во всей моей жизни нет воспоминаний более дорогих, чем те, которые относятся к вамМне приятно ощущать в себе после семи лет всё то же глубокое, истинное, неизменное чувство, посвящённое вам; сознание это действует на меня благодетельно и проникновенно, как яркий луч солнца; видно, мне суждено счастье, если я заслужил, чтобы отблеск вашей жизни смешивался с моей! Пока живу, буду стараться быть достойным такого счастья; я стал уважать себя с тех пор, как ношу в себе это сокровище. Вы знаете, то, что я вам говорю, правда, насколько может быть правдиво человеческое слово Надеюсь, что вам доставит некоторое удовольствие чтение этих строк а теперь позвольте мне упасть к вашим ногам».
«Я не могу жить вдали от вас, я должен чувствовать вашу близость, наслаждаться ею. День, когда мне не светили ваши глаза, день потерянный».
«Дорогая моя, хорошая m-me Виардо, theuerste, lieb ste, beste Frau, как вы поживаете? Дебютировали ли вы уже? Часто ли думаете обо мне? Нет дня, когда дорогое мне воспоминание о вас не приходило бы на ум сотни раз; нет ночи, когда бы я не видел вас во сне. Теперь, в разлуке, я чувствую больше, чем когда-либо, силу уз, скрепляющих меня с вами и с вашей семьёй; я счастлив тем, что пользуюсь вашей симпатией, и грустен оттого, что так далёк от вас! Прошу небо послать мне терпения и не слишком отдалять того, тысячу раз благословляемого заранее момента, когда я вас снова увижу!»
«Ах! милостивая государыня, сколь хороши длинные письма! (как, например, то, что вы только что написали вашей матушке). С каким удовольствием начинаешь их читать! Словно входишь среди лета в длинную, очень зеленую и прохладную аллею. Ах! говоришь себе, как здесь хорошо; и идешь небольшими шагами, слушаешь птичье щебетанье. Вы щебечете гораздо лучше их, милостивая государыня. Продолжайте, пожалуйста, в том же духе; знайте, что вы никогда не найдете более внимательных и более благодарных читателей. Представляете ли вы себе вашу матушку у камина в то время, как я по её просьбе читаю ей вслух ваше письмо, которое она имела уже возможность почти выучить наизусть?»
«Господи! Как я был счастлив, когда читал Вам отрывки из своего романа. Я буду теперь много писать, исключительно для того, чтобы доставить себе это счастие. Впечатление, производимое на Вас моим чтением, находило в моей душе стократный отклик, подобно горному эхо и это была не исключительно авторская радость».
Серкидон, заметили какая странная несоразмерность произошла у нас? Пушкин подан скромно, а Тургеневбогато. В полном соответствии с материальным положением писателей. Можно подумать, Иван Сергеевич нашёл возможность приплатить мне, дабы я осветил его поцветастее Клянусь, Серкидон, ни копейки не брал.
Дело вот в чём: в первом случае имеем дело с кратковременной интрижкой, во второмс чувством высоким, глубоким, длинной в четыре десятка лет, шириной во всю Европу.
Порывистый Пушкин преследовал одну «похвальную» цельсоблазнить чужую жену. Не получилосьну и ладно. Основательный Тургенев делами амурными не ограничивался, он писал либретто комических опер для мадам Виардо, приглашал на охоту и охотился с мужем певицы, читал письма матери, заботился о её дочерях (Луиза, Клоди, Марианна), вкладывал в семейство Виардо значительные суммы денег.
Однако не стоит представлять Тургенева этаким бескорыстным жертвенником, а Полину Виардо лишь алчной эгоисткой, обрывающей золотые перья с русской Жар-птицы. Вспомним, артистическая мадам и выслушивала, и вдохновляла, и воспитывала незаконнорождённую (от крепостной белошвейки) дочь писателяПелагею, а во время последней болезни Ивана Сергеевича заботилась о нём и была с ним до конца
Перед тем, как подвести итог, читаем Низами:
Бывает, что любовь пройдёт сама,
Ни сердца не затронув, ни ума.
То не любовь, а юности забава,
Нет, у любви бесследно сгинуть права:
Она приходит, чтобы жить навек,
Пока не сгинет в землю человек.
Разная по интенсивности и по длительности любовь писателей дала соответствующий эпистолярный выход. А что роднит любезных нашим сердцам Сергеевичей? То, что они охотно падали к ногам прекрасных женщин и писали им полные поклонения письма. Чего и Вам, Серкидон, желаю.
Жму, прощаюсь, надеюсь, что ненадолго.
-16-
Приветствую Вас, Серкидон!
Допустим, Вы решились на выступление с декламацией в концерте. Малоопытный
конферансье объявит: «Есенин, «Письмо к матери», читает Серкидон». И приходится Вам, робеющему, на полусогнутых выходить в холодный зал
Опытный конферансье начнёт издалека: «Дорогой зритель, а помнишь ли ты, что у тебя есть мать?..» Подобно такому мастеру эстрады, начну издалека.
В хорошей старинной песне есть берущие за душу слова «В жизни раз бывает восемнадцать лет». В истории человечества раз бывает два раза по восемнадцать. Я имею в виду 1818 год. В этом году родились два самых башковитых представителя девятнадцатого века. Иван Тургеневжертва роковой страсти. О нём Вы уже наслышаны. Вторая глыба интеллектавеликий и ужасный, перевернувший учёными трудами весь мир верх тормашками, обещавший нанизать на перо всех толстопузых буржуа, заставивший дрожать капиталистов и Старого и Нового света революционерКарл Маркс.
И тут на сцену выходите Вы, Серкидон, и бодро читаете первый том «Капитала» (шутка).
Итак, Маркс. Давайте, не теряя времени, почитаем самое понятное, что вышло из-под пера витиеватого и плодовитого.
Из письма Карла МарксаЖенни Маркс, 21 июня 1856 г.
«Моя любимая!
Снова пишу тебе, потому что нахожусь в одиночестве и потому что мне тяжело мысленно постоянно беседовать с тобой, в то время как ты ничего не знаешь об этом, не слышишь и не можешь мне ответить. Как ни плох твой портрет, он прекрасно служит мне, и теперь я понимаю, почему даже мрачные мадонны, самые уродливые изображения богоматери, могли находить себе ревностных почитателей, и даже более многочисленных почитателей, чем хорошие изображения. Во всяком случае ни одно из этих мрачных изображений мадонн так много не целовали, ни на одно не смотрели с таким благоговейным умилением, ни одному так не поклонялись, как этой твоей фотографии, которая хотя и не мрачная, но хмурая и вовсе не отображает твоего милого, сладостного, словно созданного для поцелуев лица. Но я совершенствую то, что плохо запечатлели солнечные лучи, и нахожу, что глаза мои, как ни испорчены они светом ночной лампы и табачным дымом, всё же способны рисовать образы не только во сне, но и наяву. Ты вся передо мной как живая, я ношу тебя на руках, покрываю тебя поцелуями с головы до ног, падаю перед тобой на колени и вздыхаю: я вас люблю, madame! И действительно, я люблю тебя сильнее, чем любил когда-то венецианский мавр
Временная разлука полезна, ибо постоянное общение порождает видимость однообразия, при котором стираются различия между вещами. Даже башни кажутся вблизи не такими уж высокими, между тем как мелочи повседневной жизни, когда с ними близко сталкиваешься, непомерно вырастают. Так и со страстями. Обыденные привычки, которые в результате близости целиком захватывают человека и принимают форму страсти, перестают существовать, лишь только исчезает из поля зрения их непосредственный объект. Глубокие страсти, которые в результате близости своего объекта принимают форму обыденных привычек, вырастают и вновь обретают присущую им силу под волшебным воздействием разлуки. Так и моя любовь. Стоит только пространству разделить нас, и я тут же убеждаюсь, что время послужило моей любви лишь для того, для чего солнце и дождь служат растению для роста. Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться вдали от меня, предстаёт такой, какова она на самом деле в виде великана; в ней сосредоточивается вся моя духовная энергия и вся сила моих чувств
Ты улыбнёшься, моя милая, и спросишь, почему это я вдруг впал в риторику. Но если бы я мог прижать твоё нежное, чистое сердце к своему, я бы молчал и не проронил бы ни слова. Лишённый возможности целовать тебя устами, я вынужден прибегать к словам, чтобы с их помощью передать тебе свои поцелуи
Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где мне найти ещё лицо, каждая черта, даже каждая морщинка которого пробуждали бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни? Даже мои бесконечные страдания, мою невозместимую утрату читаю я на твоём лице, и я преодолеваю это страдание, когда осыпаю поцелуями твоё дорогое лицо. Погребённый в её объятиях, воскрешённый её поцелуями, именно, в твоих объятиях и твоими поцелуями. И не нужны мне ни брахманы, ни Пифагор с их учением о перевоплощении душ, ни христианство с его учением о воскресении
Прощай, моя любимая, тысячи и тысячи раз целую тебя и детей.
Твой Карл».
Ох, сдаётся мне, письмо оборвали, подсократили. В другой редакции было ещё:
«Однако не любовь к фейербаховскому человеку, к молешоттовскому «обмену веществ», к пролетариату, а любовь к любимой, именно к тебе, делает человека снова человеком в полном смысле этого слова».
А уже после этого шли поцелуйчики Может, и верно, что сократили. Зачем нужны в любовном письме какие-то фейербахи с молешоттами?
И ещё одно письмо.
К.МарксЖ.Маркс, 15 декабря 1863.
«Дорогая, сладкая, любимая Женни!
То, что я так долго не писал тебе, конечно не потому, что забыл. Как раз наоборот. Я совершил паломничество к старому дому Вестфаленов (на Нойештрассе), который интересовал меня куда больше любых римских древностей, ибо напомнил мне о самых счастливых днях моей юности и о том, что взрастил в своих в своих стенах самое большое моё сокровище. Кроме того, меня каждый и со всех сторон спрашивают о «самой красивой девушке Трира» и о «королеве бала». Чертовски приятно сознавать, что твоя жена, словно зачарованная принцесса, живёт в памяти и воображении у целого города».
Автор письма пытается подсластить ту большую-большую горькую-горькую пилюлю, в которую обратилась для прусской аристократки Женни фон Вестфален её замужество.
1855 год. Одиннадцатилетняя Женихен описала маму-Женни так: «тоненькая, словно свечка за полпенса, и высохшая, словно селёдка».
1861 год, тяжело переболев оспой, миссис Маркс писала друзьям: «Я до сих пор очень модного, пурпурного цвета, и вы все меня испугаетесь. Я стала совершеннейшей уродиной На мой собственный взгляд, я напоминала носорога или гиппопотама, которому место в зоологическом саду»
Вот во что в рекордно короткие сроки может превратить «самую красивую девушку Трира» и «королеву бала» мужчина-революционер. Закончили о Марксе, человеке который повлиял на целую нацию. На весь мир! Что ему одна отдельно взятая замуж женщина.
Резко переходим к следующему революционеру, одно письмишко, а тамвыводы.
Герцен. Ещё без былого и с думами только о любимой. Но сердце уже билось, как колокол. Он, примерно Вашего возраста, начал любовную переписку с кузиной Натальей, писал ей, писал, а потом, не выдержав напора чувств, выкрал девушку и женился на ней. Александр был уверен, что венчание их есть благость необычайная. Что оно превратит жизнь его в долгое путешествие в чудесную страну. Очарованной молодой душе влюблённого молодого человека вся будущность с любимой представлялась райскими кущами, «где под каждым ей кустом был готов и стол, и дом», и плотские услады заодно.
Читаем:
«Я удручен счастьем, моя слабая земная грудь едва в состоянии перенесть все блаженство, весь рай, которым даришь ты меня. Мы поняли друг друга! Нам не нужно, вместо одного чувства, принимать другое. Не дружба, любовь! Я тебя люблю, Natalie, люблю ужасно, сильно, насколько душа моя может любить. Ты выполнила мой идеал, ты забежала требованиям моей души. Нам нельзя не любить друг друга. Да, наши души обручены, да будут и жизни наши слиты вместе. Вот тебе моя рука, она твоя. Вот тебе моя клятва, её не нарушит ни время, ни обстоятельства. Все мои желания, думал я в иные минуты грусти, несбыточны; где найду я это существо, о котором иногда болит душа? Такие существа бывают создания поэтов, а не между людей. И возле меня, вблизи, расцвело существо, говорю без увеличений, превзошедшее изящностью самую мечту, и это существо меня любит, это существоты, мой ангел. Ежели все мои желания так сбудутся, то где я возьму достойную молитву Богу?
Твой до гроба Александр».
Если Вы, Серкидон, хотите знать сбылось ли это «до гроба», изменилось ли мнение Александра Ивановича об институте брака по прошествии лет, предлагаю Вам начать читать его сочинения прямо сейчас.
Итак! Мы с Вами внимательно прочли полные страсти письма: Наполеонавдове виконта де Богарне, Гётежене барона фон Штейн, Пушкинажене генерала Е.Ф. Керна, Тургеневажене искусствоведа Луи Виардо, Марксасвоей жене (такое тоже бывает в мире мужчин), Герценажене будущей. Что же мы прочли? Мужчина пишет про «ангела», «идеал», «икону», «великана», «пустыню», «якорь», «целительный напиток». Уверяет, что мир такого не знал и не видел. Безумствует: «падаю к ногам». А на самом деле он берёт женщину за руку и поднимает в астральные выси, где она дышит полной грудью, замирая от восторга, захлёбывается от счастья, становясь возлюбленной, женой, сестрой (по Брандесу) высшего порядка
Возвращаясь в свой земной мир кастрюль, сопливых детей, горшков и микстур, женщина долго вспоминает волшебное путешествие, она благодарна мужчине, она думает, как бы его отблагодарить А тут выбор, собственно, невелик.
Читаем великих, учимся, запоминаем И напоследок. Великие мужчины были точны в выборе женщин, которые достойны выражений высоких чувств на бумаге. Чего не скажешь об эпистолярном поклоннике гетеры Филумены. Читаем отповедь циничной дамы: «Для чего ты трудишься писать длинные письма? Мне нужны пятьдесят золотых, а не твои письма. Если ты любишь меня, плати: а если ты любишь деньги больше, чем меня, то не надоедай мне. Прощай!»
Парень точно трудолюбивый графоман. Он же не авторучкой писал. А вспомните чем? За час-два длинное письмо в то время написать было сложно.
Серкидон! Умейте выбирать достойные объекты для выражения Ваших чувств.
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-17-
Приветствую Вас, Серкидон!
Утро моё было аккурат по Губерману:
Бывало, проснёшься, как птица,
Пружиною сжатой на взводе.
И хочется жить и трудиться,
Но к завтраку это проходит.
Проснувшись, Ваш верный бумагомаратель силы чувствовал в себе драконовские, если говорить продолжая сравнения с крылатыми созданиями. Эх, думаю, раздраконю этого Серкидона до мелких винтиков. Просветлю его до белого каления. Подниму его до самого астрала.
Но через полчаса могущество моё куда-то улетучилось, и данный обидный факт сильно повлиял на планы. А не лечь ли мне подремать, стал подумывать я, как тутзвонок в дверь. Эдик пришёл. Неуёмный исследователь сайта знакомств нашёл любопытное объявление и решил меня порадовать. Помниться, с большим удивлением смотрел на меня Эдик, когда я выписывал выдержки из анкет в блокнот обычным карандашом. Сам-то молодой аспирант не смог уж и припомнить, когда он что-либо писал от руки. Объявление Эдик принёс мне распечатанным. Сказал, что девчонка красивая, спортивная, но судя по тексту чокнутая:
«РАЗЫСКИВАЕТСЯ молодой (чуть старше меня) мужчина. У него хорошая физическая форма (кстати, сам он об этом не подозревает). Он нечеловечески умён, причём во всех областях жизни одновременно, и совершенно искренне полагает, что женщина всё равно умнее его, просто потому, что она женщина. Он немного ревнив, но только в тех случаях, когда действительно следует ревновать. В эротическом плане он безупречен настолько, что об этом даже неудобно говорить. Разумеется, он хорошо зарабатывает, однако ему совершенно необязательно с утра до ночи пропадать на работе. Он всегда готов сопровождать меня куда угоднов ресторан, в гости, в отпуск, к чёрту на кулички. Он никогда не сердится, если я опаздываю. Он никогда не ворчит, и у него никогда ничего не болит. Он может много выпить, но никогда не бывает пьян. Он снисходителен, терпелив и всё понимает. Он не шляется неизвестно где, чтобы там посидеть с какими-то «мужиками». Он идеально ведёт себя за столом, прекрасно разбирается в винах, и за него никогда не бывает стыдно. У него очень твёрдый характер, но при этом я легко могу вить из него верёвки, а он от этого получает удовольствие. Он, конечно, супермачо, но при этом не тиран и не деспот. Я могу вытворять буквально всё, что угодно, и он от этого будет только счастлив. А свою мужскую склонность к доминированию он станет проявлять исключительно тогда, когда мне вдруг захочется, чтобы надо мной кто-нибудь подоминировал. И ещё он никогда не засыпает раньше меня. Он постоянно пребывает в состоянии глубокого восхищения мной. Но это не потому, что он идиот, а потому, что он страшно в меня влюблён. А ещё он невообразимо щедр и осыпает меня цветами, бриллиантами, автомобилями, яхтами. Но при этом он чрезвычайно экономен и не имеет привычки швыряться деньгами. Как это в нём совмещается, я понятия не имею. Но ведь совмещается же! Он всегда замечает, как хорошо я выгляжу, и не забывает мне об этом говорить по нескольку раз в день и мне это ни капельки не надоедает. Он владеет всеми видами единоборств и может защитить меня от хулиганов. Он обожает и нашу собаку. Настолько, что упорно отстаивает право на свои с ней прогулки. Он умеет водить всё, что нуждается в водителе, а также способен починить всёот каменного топора до атомной электростанции. В его лексиконе нет таких фраз, как «я этого не могу», «я этого не умею». Он умеет делать всё, и поэтому я им страшно горжусь»