Тогда я ни о чём не жалела. Думала: все-все эти жертвы боженька в какую-то книгу жизни запричтёт и будет мне хорошо там, на небесах, а в этой жизни уже ничего не нужно. Все пути назад, к обычному человеческому бытию, себе отрубала по сути, убивала себя и получала от этого странное наслаждение.
Отец квартиру на меня переписал, так я её продала и деньги тут же мужу. Муж говорил, что пока жена от своего мужа материально независима, он ей не глава, а если муж не глава семьи то это и не семья. Всякому мужу глава Христос, а жене глава муж, вот как должны жить православные.
Когда продавала квартиру, отец попытался вмешаться, отговорить, но я и слушать ничего не пожелала. В тот момент отец был для меня не как отец, а как вероотступник и почти безбожник. Такого нельзя слушать. Через него говорит мир и сам «князь мира», дьявол. Потом я много раз вспоминала этого «дьявола», но стало слишком поздно. Деньги за квартиру муж использовал по своим нуждам, мне ничего не дал. С отцом ссора вышла, и мы больше не виделись до самой его смерти. Пути назад, которые я так старательно обрубала, обрубились слишком скоро оглянуться не успела. Раз и как собака на цепи у хозяина. То есть мужа.
В той деревне муж служил два или три года. За это время я дважды была беременна, и оба раза был выкидыш. Муж злился, ему как священнику, видите ли, неприлично не иметь детей. Говорил, что если не рожу, то уйдёт в монахи. Я чувствовала себя виноватой, и он охотно пользовался этим. Особо когда возвращался домой навеселе.
Ты холодная потому что, а нужно теплоту женскую иметь, учил он. Ласкаться надо к мужу, любовь возгревать.
Вот удивительно, как быстро молодые попы научаются всем этим церковным интонациям и словечкам. Ещё ведь недавно вроде был обычный парень, и вот уже настоящий батюшка: «возгревать» и прочее. Голос тихий, но властный, поучительный.
Женщину же ласке и теплоте учить не надо. В ней самой природой это заложено. Бессознательно, как инстинкт.
Я старалась и возгревала когда по желанию, когда через силу. От него любая прихоть. Только намекни. Возгрею. Обласкаю. Полюблю.
Грех это, после того ворчливо бормотал он, спешно пряча свой обмякший член, но вскоре снова хотел «возгревать».
И раз от раза делал это всё грубее, с какой-то мужицкой злостью с нарочитой силой, с молчаливой издёвкой, точно я и не человек вовсе, а всё равно что корова на дворе, которую надо время от времени доить: нукась-ка, матушка, стой смирно, стой, скотина ты эдакая. Подойдёт сзади, толкнёт на кровать, стол или куда придётся, задерёт юбку, рывком спустит трусы и так без слов, без ласки «возгреет».
А я стою потом с голой задницей, плачу в душе, как изнасилованная, и боюсь вдруг ещё чего скажет обидное, скажет же терплю. Терпи, матушка, терпи, скотина ты эдакая: такая твоя, женская, доля. Жене глава муж, а мужу глава Бог.
Ребёнка Бог не давал. Мы поехали помолиться в Дивеево, и там нам люди посоветовали одного православного врача. Съездили к врачу, тот взял анализы и успокоил: мол, всё хорошо, просто небольшая несовместимость, а так всё будет. Прописал витамины и отпустил. Денег даже не хотел брать, но муж ему всё же сунул «во славу божию».
Время шло, беременности по-прежнему не было. Я себя постоянно виноватой чувствовала из-за этого. Сама лезла к мужу, а он злился.
Бог наказывает, зыркал он на меня глазищами. Может, грех какой от меня скрываешь? Прелюбодействовала?
Господи, какое прелюбодеяние? Я же Господи, я же бросила всё ради него, я жизни не видела, я боялась всего как огня! А мужчин особенно. Ну да, да, да! нравился мне один мальчик в университете, мы встречались немного, целовались, и он однажды залез мне в трусы, просто потрогал меня там и всё, я испугалась и убрала его руку.
Как-то, после очередных укоров и подозрений, меня прорвало, и я высказала мужу всё, и этот единственный случай тоже рассказала, меня било в припадке, я ревела и бросала ему в лицо всё, что накипело за эти два года жизни с ним.
Он неожиданно присмирел и тихо проговорил непривычно добрым, как бы покаянным тоном:
Ну, вот, видишь Значит, во мне дело-то Из-за меня у нас с тобой несовместимость эта С другим бы у тебя получилось, а со мной вот нет Не надо было мне жениться, надо было в монахи идти Сейчас бы и у тебя счастливая семья была, и меня бы Бог устроил куда-нибудь
От этих слов мне сразу стало его очень жалко, как ребёнка, который плачет. Я крепко обняла его и спросила:
Ну что мне сделать, скажи? Я всё, что хочешь, сделаю!..
Правда? оживился он. У меня есть одна мысль Но вот не знаю, от Бога ли она. Кажется, что не может такая мысль от Бога быть, но как распознаешь? Пути Господни неисповедимы И у святых людей такое было страшное порой, что а потом оказывалось, что всё Бог. Сказать тебе?
Скажи, конечно. Мы с тобой как в Евангелии одна плоть. Куда ты туда и я. Если всё с Богом, то Бог не оставит.
Я ещё крепче прижалась к нему как, наверное, никогда за всё это время. Легко и тепло стало ведь так всё просто, он мой муж, а я его жена: что ещё надо для любви? Больше ничего. А потом будто бы ведро ледяной воды на голову. Его слова.
Познакомился с человеком на одном православном сайте. У него такая же проблема. Священник, матушка хорошая, воспитывают двух детей из детского дома, а своего ребёнка никак Бог не даёт. Несовместимость, как у нас. Что только ни делали нет и всё. Признался мне, что хочет, чтобы его матушка с другим забеременела, а он ребёнка как своего примет. Я подумал: а чего бы и нам так вот не сделать? Они готовы нас принять. Если хочешь поедем к ним и
Ты это серьёзно? не выдержала я и отстранилась от него.
Я я тебе просто говорю, обиженно проворчал он. Не хочешь, то и ладно. А захочешь если я готов. Я вообще уже ко всему готов. Если на то Божья воля отпущу тебя на все четыре стороны и приму постриг. Меня давно влечёт монастырская жизнь.
Я знала про его влечение. И не влечение это, а амбиции.
У мужчин с амбициями в церкви два пути: первый женатый, женись, принимай сан и когда-нибудь дослужишься до большого протоиерея, благочинным поставят или какой-нибудь епархиальный отдел благословят возглавить; второй же не жениться, а идти в монахи, и оттуда путь далеко и высоко может идти от настоятеля до архиерея. Не монастырская жизнь его влекла, а архиерейская владыкой быть мечтал.
К тому же, его родной дядя прошёл той дорогой, ещё пару лет назад был игуменом в глухом монастыре, а теперь викарием уехал в большой город. С мэром за руку здоровается, богатый дом, дорогая машина. Так что это были не одни лишь мечты, а реальная возможность. Но мне в ней места уже бы не нашлось.
Ты глава семьи, ты должен решать напомнила я ему. Тебе и ответственность нести за всё. Иначе я на это никак не пойду. Только если это твоё решение.
Да, это моё решение! Вы, женщины, никогда и ни за что не хотите отвечать.
Он раздражённо вскочил и ушёл спать.
Однако на другой день опять сделался мягким. Говорил со мной по-доброму, с покаянной теплотой.
Я решил, поедем. Не тревожься, я не осужу тебя, будь уверена. В том нет и не может быть никакой твоей вины. Весь грех на мне.
Ну, а зачем он нам, грех этот?
Мне по-прежнему трудно было поверить, что он серьёзно.
Ради ребёнка. Как в Библии Авраам с Саррой. Знаешь Писание? У них не было детей, и они решились через служанку Агарь своё потомство воспроизвести. Агарь зачала сына от Авраама и родила Сарре на руки. А тут ты через другого сама родишь.
Они на это от старости решились, а мы от чего?
От немощи человеческой. Не бойся, ребёнка я как своего приму. Может, потом нам, как и Аврааму с Саррой, Бог истинно родного пошлёт.
А этого тогда куда? Тоже в пустыню выгоним?
Не говори глупости, резко оборвал он меня, но тут же смягчился опять: Что тяжелее достаётся, то ещё больше любишь. Никто не узнает, всё в тайне сохраним от чужих глаз и ушей. Если сын родится Иваном назовём, в честь Иоанна Предтечи, а если девочка, то Марией, в честь Божией Матери, Приснодевы Марии. И будут они заступники нам пред Богом. Согласна?
Ну, согласна кивнула я и спустя месяц оказалась в сущем аду таком, в каком никогда не думала, что могу оказаться.
Впрочем, вру думала. Думала, как это некоторые женщины могут шлюхами быть, как они ими становятся. Это же надо через себя переступить, чтобы с каждым незнакомым мужиком не важно, симпатичен он тебе или нет, приятен или противен ложиться в постель. И какие такие могут быть роковые обстоятельства жизни, чтобы на это пойти не насильно, а по своей воле? Нет таких обстоятельств. Ничто не может толкнуть тебя на это, если ты сама не хочешь. Остальное оправдания и женское лукавство.
Однажды, когда я только вышла замуж, мне приснился сон.
Будто б просыпаюсь я в каком-то деревенском доме на кровати под толстым одеялом. Кровать большая, супружеская, двуспальная. Мягко, точно на перине, но бельё грязное, пахнет немытостью человеческого тела, мужской и женской. В доме темно, но на стене играют языки пламени от затопленной печки свет всполохами озаряет кровать. Натоплено жарко, а я под толстым одеялом, так что едва дышу и мокрая вся, как в бане.
Рядом со мной голый мужик, с бородой, но лица не вижу, он спиной ко мне. С другой стороны женщина тоже голая, пожилая, смотрит на меня и улыбается. А за ней, на самом краю кровати, ещё кто-то.
И тут я понимаю, что в доме полно людей. И все голые, ходят туда-сюда, что-то делают, разговаривают, смеются. Мне нестерпимо жарко, и я со всей силой отбрасываю от себя одеяло, а под ним молодой мужчина, с куцей бородкой, лицом же красив. Он так же, как и я, весь мокрый, дышит тяжело и говорит мне с трудом, как бы захлёбываясь:
Разними ноги Разними пошире, глупая Я полижу тебе
Он опускает голову между моих ног, и я чувствую его у себя там, в промежности. Его бородку, его язык, его зубы. Теку, как распоследняя сука. И ору то ли от страсти, то ли от страха
Я проснулась и никак не могла опомниться от наваждения сон не отпускал меня. Дикая сырость между ног и сумасшедшая дрожь в теле.
Муж спал рядом, и я украдкой, чтобы его не разбудить, просунула руку под одеяло и опустила палец в вагину. И вмиг точно миллионы искорок взорвались во мне и полетели, пронизывая с головы от ног. С такой сладкой болью, что аж кричи. Подавив крик, я отняла палец и ещё долго лежала, не понимая, где я и что со мной Когда же пришла в себя, стало противно. Чувство вины и боль раскаяния. А потом мучительная пустота в душе
Просвещённые в прежнее время я бы назвала их «так называемые просвещённые» мирские люди сказали бы: это всего лишь оргазм. Мирские обычные люди сказали бы: такова женская природа. Обычные православные люди сказали бы: то греховная природа. Сугубо церковные раньше я бы их назвала «истинно православные» сказали бы: это действие беса.
Бес во всём в мире, в плоти, в чувственности. А женская природа изначально падшая, так как Ева первой пала от искушения дьявола и Адама соблазнила на грех. В каждой женщине дремлет этот бес, каждая женщина по своей природе блудница. С юных лет я возненавидела в себе эту природу, и именно потому никогда бы не подумала, что могу впасть в самую суть своей искренней ненависти.
Задуманное муж не стал откладывать. Закончился рождественский пост, прошли Святки, и сразу после Крещения мы поехали.
Тот его знакомый батюшка по православному сайту жил в посёлке в соседней области часа четыре на машине. Небольшой райцентр частные дома, в основном. В одном из таких домов он и жил.
Встретил нас с ковшиком святой водицы. Дружелюбный, весёлый такой дядечка. Огромный, пузатый, с басовитым голосом. Словно медведь. Я перед ним, как дитя. Да и муж мой тоже.
Мир дому сему, муж несколько боязливо протянул ему руку.
С миром принимаем дорогих гостей! Проходи, братушка, сгрёб тот его в объятьях, и они трижды расцеловались.
И ты, сестрёнка, проходи, пропуская в дом, с хитрым прищуром оглядел он меня. Да не бойся ты, я не съем!..
Дом у него большой, под стать ему удивил роскошью, которой бы позавидовал и иной архиерей. Убранство в русском стиле, всё в дереве, на бревенчатых стенах разные красивые штучки, на полу дорогие ковры. Кухня метров двадцать, с современной техникой, а посередине массивный стол из дуба, ужин накрыт. В гостиной горел камин, перед ним диванчик, на стене шикарная плазма, а в другом углу иконостас с аналоем.
Проходите на кухню, не стесняйтесь, добродушно басил хозяин. Помолимся и поужинаем. Люди мы простые, скромные, деревенские, так что вы уж не церемонничайте, будьте как дома. А вот и матушка моя. Маша, иди-ка сюда. Познакомься с гостями отец Кирилл и его супруга Феврония. Ну, иди же сюда, голубушка!
Он на миг словно осерчал, и добродушие как бы спало с него, а под ним мне вдруг почудилась вот та грубоватая властность, как у моего мужа, и на сердце у меня появилась тревога.
Его матушка, немолодая уже, худая и сгорбленная, с потупленным взором, от его окрика всполошилась, стала что-то лепетать несвязное, пустое и вместе с тем чёрствое, точно застывшая, залежавшаяся просфора.
В гостиной была лестница на второй этаж. Там, наверху, зашумело что-то, я подняла голову и увидела двух ребятишек лет пяти и семи. Личики испуганные, заплаканные, смотрели на меня с какой-то не то надеждой, не то мольбой.
Маша! снова окрикнул жену хозяин. Уложи-ка детей спать. У них на сегодня программа окончена.
Последние слова он сказал с прежней весёлостью, шутливо. И затем сразу же повёл нас на кухню. Громко, проникновенно затянул молитву.
За ужином мы разговорились, и моя тревога немного улеглась.
Отец Иван, так звали хозяина, словоохотливый, лёгкий на юморок, видно, любил поболтать «по душам». А его матушка, Мария, напротив, помалкивала и почти не сидела с нами то пойдёт принесёт что-нибудь, то встанет и помоет бокал или тарелку, то ещё какие бабьи хлопоты.
Ни он, ни она мне совсем не понравились. Я изредка поглядывала на мужа и не понимала, зачем мы сюда притащились и зачем нам эти люди.
Болтая «по душам», отец Иван внимательнейше следил, чтобы у нас всегда было налито. Только мой муж опрокинет рюмку тот ему сразу ещё водочки туда вольёт. Только я глотну из бокала вина он мне тут же винца опять до самых краёв.
Да частенько толкал тосты громко, проникновенно, так же, как до этого читал молитву: то «подай, Господи, многия лета», то «за Русь», которая «храни веру православную, в ней же тебе утверждение», то за «благостояние святых божьих церквей».
И так напоил.
Когда был провозглашён очередной тост «за русское воинство, не жалеющее живота своего» и моего мужа несколько повело в сторону от выпитого, предусмотрительный хозяин предложил сменить обстановку:
О, братушка и сестрёнка, надо нам теперь в баньку! Не откажите, мы люди скромные, но банька хороша. Всё уже готово и только нас с вами и дожидается. Баня русская, настоящая! Вмиг вас на ноги поставит! Ну, айда, попаримся с божией помощью!
Я дёрнула мужа за рукав дескать, не надо нам никакой бани, но он с грубостью отпихнул мою руку. Глаза мутные, взгляд упрямый и гневный. Пьяный с ужасом осознала я. И ещё осознала в тот момент непоправимую, роковую неизбежность так, как если бы вылететь на машине на встречку и не иметь возможности избежать столкновения: вот, ты видишь впереди фары и понимаешь, что это конец.
Баня у отца Ивана находилась за домом во дворе. Дорожка метров десять выложена плиткой, возле крыльца красивый кованый фонарь и лавка под ним свет жёлтый, точно замерший, мертвенный.
Зашли в предбанник. Отец Иван крикнул жене, оставшейся стоять на крыльце, сурово, нетерпеливо:
Маша, пиво нам сюда принеси!
А нам вежливо, но тоже нетерпеливо:
Давай-ка, братушка, давай-ка, сестрёнка, проходите. Простыньки вот вам приготовлены, чистенькие, уж не побрезгайте. Да не робейте, идите же, ну, чего студитесь, морозно же! Живее раздевайтесь и в парную, грейте косточки, а я подойду потом. Машу только за смертью посылать!..
Когда тот вышел, я в сердцах бросила мужу:
И что, мы с ними мыться будем, что ли? Совсем с ума сошли?