Я просил его остаться: «Ты знаешь, как долго тебя ждала мама. Побудь у нас, пока она жива, для неё это очень важно. Если она узнает, что ты уехал, она не проживёт и дня. Что тебе стоит? Врач сказал, что ей недолго осталось жить, тогда ты можешь уезжать, куда тебе захочется. Пойми, что ты продлеваешь ей жизнь. Сам врач, который её лечит, сказал, что это просто чудо, что мама до сих пор жива. Ты это понимаешь?» Но слова мои были для него пустым звоном. Та боль, которую испытывала мама, а вместе с ней и мы, была ему безразлична. В душе у него не было сочувствия. Оттого, что он в детстве был отдан в детский дом, родная мать и мы стали для него чужими людьми.
В больницу к маме я ходил один. В последнее время она стала чаще говорить о Боге, о том, что он услышал её молитвы и к ней вернулся сын.
«Вот отправим тебя в армию и будем ждать, когда вернешься. А Мишкаон хороший. Такое впечатление, как будто он всё это время был рядом со мной, просто я его не замечала. Меня, наверное, за это и Бог наказал. Я вот поправлюсь и вместе поедем в районный центр, купим что-нибудь для Миши, а то я ему последний раз одежду покупала, когда ему годика три было.
Чужие люди всё равно его сильно не баловали. А потом вы втроём пойдёте за ёлкой, и мы все вместе будем встречать Новый год. Всё у нас будет хорошо. Я сейчас так счастлива, и так сильно хочется жить, чтобы вас на ноги поднять!»
Я держал в своих ладонях руки матери и видел, как за последнее время они сильно исхудали, с лица исчезла улыбка, которой она одаривала всех знакомых в деревне. Да и разговаривала она уже не так бойко. Я знал, что каждый проведённый с ней вечер мог быть для неё последним, и поэтому старался поддержать её. Но где-то глубоко в душе я надеялся на чудо, что всё у нас будет хорошо, и, находясь дома, всё чаще глядел на икону и просил у нее, чтобы в нашем доме было счастье.
Но я видел, как хрупкий мир, созданный в моих мечтах, давал глубокую трещину. Я терял двух своих близких людеймаму и брата, который с каждым днём всё больше и больше отдалялся от меня и в любое время мог уехать. И я ничего уже не мог изменить. А мама, словно чувствуя что-то неладное, каждый раз спрашивала меня:
А где мой сынок Миша, он что, не хочет меня видеть?
Он сказал, что придёт один, говорил я, обманывая её каждый раз.
Мама таяла на глазах. И это было ужасно: каждый раз замечать, как ей становится всё хуже и хуже. Силы оставляли её. Она уже почти не вставала с больничной постели, и я знал, что она уже не может ходить.
Но в один из дней она буквально приползла домой, мучаясь от боли. Брата не былопоследнее время он редко появлялся у нас. Обессиленная мама не могла открыть калитку и прислонилась к ней, чтобы не упасть. Отец поспешил ей навстречу, радостно крикнув: «Сынок, мама пришла! Иди встречать! Ей уже лучше стало. На стол накрывай!»
Но уже через несколько минут стало ясно, зачем она пришла. Весь вечер она безуспешно прождала своего младшего сына. К вечеру её стали мучить невыносимые боли, и мы вызвали «скорую помощь». Это был её последний вечер в кругу семьи, в котором не оказалось дорогого нам человекаеё сына и моего младшего брата. И в этом опять я винил прежде всего себя. Винил за то, что не смог его понять и принять таким, какой он есть.
Однажды мы с братом сильно поссорились. Не выдержав таких сложных отношений, я сказал прямо и открыто: «Знаешь что, брат, если хочешь жить с нами по-человечески, живи. Если не хочешь, можешь уматывать на все четыре стороны». Говорил эти слова я с большой болью, было мне очень плохо от того, что близкий мне человек, в котором течёт родная кровь и которого я ждал много лет, стал мне чужим и непонятным. «И уеду, меня здесь ничего не держит. Наверное, зря вообще я сюда приехал», эмоционально отреагировал брат.
В один из вечеров, собрав свои скромные пожитки, он заявил, что уезжает обратно, к своим приёмным родителям. Мне хотелось ему сказать что-то важное и доброе. Но то, что было глубоко в душе, я не смог выразить словами.
«Постой, брат, чем мы виноваты перед тобой? Так сложилась жизнь, такова судьба», с болью проронил я.
В то время мне было уже всё равно, и даже не возникало желания остановить его, сказать на дорогу добрые слова. Я даже не пошёл провожать его на вокзал. И только после его отъезда остался на душе тяжёлый камень от того, что уехал от нас родной, но так и не ставший близким человек.
***
В дождливый осенний день мама умерла, вспоминая обо мне, но я был в поле на работе, никто мне об этом не сказал. Мы отослали телеграмму брату, но он так и не приехал.
Хоронили маму почти всей деревней. Кто-то очень сильно сожалел: «Молодая ещё совсем ушла, жить бы ей да жить. Как теперь без неё мужики будут?» Кто-то тихо шептался: «Смотрите, а сын-то её младший не пришёл на похороны, говорят, уехал. И почему он уехал? Может, его не так приняли. Говорят, он пить стал и с плохой компанией связался».
На похоронах я не плакал, сам не знаю почему. Больше курил; курил, не стесняясь, при всех и много. Наверное, хотелось выглядеть взрослым. Когда стали закапывать могилу, какой-то ком подкатил к горлу и остался там. И только после похорон за столом слёзы застилали глаза. Но жизнь продолжалась.
Через несколько дней мне пришла повестка в армию, чему я очень обрадовался. За отца я был спокоен. Его познакомили с молодой красивой женщиной. И я был рад, что он не остался один.
Но тётя Аня (так звали мою мачеху) оказалась нехорошей женщиной. У неё часто куда-то исчезали наши деньги, и я видел, что она врёт. Но не обращал на это внимания. Главное, чтобы отец был не один, думал я. Было мне тогда восемнадцать лет, хотелось быстрее уйти в армию для того, чтобы что-то изменить в своей жизни.
Вся деревня провожала меня в дальний путь. «Счастливой тебе дороги, сынок», сказал мне на прощание председатель колхоза, пожимая руку и вручая большой чемодан, в котором разместились все мои пожитки. Родной дядя браво играл на деревянных ложках, а сосед своими жёлтыми от табачного дыма пальцами умело и задушевнона гармошке.
Бабушки-соседки крестили на дорогу. Пришла провожать меня и красивая девчонка Катя с нашей улицы, которая мне очень нравилась. Как сейчас помню её и большие голубые банты. На прощанье, поцеловав меня нежно в губы, она сказала: «Толя, ты хороший парень и нравишься мне». Я был счастлив.
***
Служба в армии для меня, как и для тысяч ребят, оказалась обычной. Сначала была учебка в Москве, потом Забайкальский военный округ. Новая жена отца буквально через два месяца обобрала его до нитки и исчезла. Отец снова остался один, и мне от этого было грустно. Всё это время моя связь с ним была через письма, которые за него писали соседи, так как он был неграмотным.
Отслужив, осенью я вернулся домой, но дом оказался заброшенным и одиноким. Вокруг были заросли крапивы и высокая полынь. Внутри дома паутина свисала по углам, а по полу бегали голодные серые мыши. Страх одолел меня. Где мой отец, как жить дальше? Почему так случилось?
Два года я мечтал поскорее вернуться в свой старенький дом к отцу. От соседей узнал, что отец женился и уехал к другой женщине в ближайшую деревню, что приезжал какой-то солдат и искал меня, и я сразу подумал, что это был брат. Так в 20 лет я оказался без семьи и без копейки в кармане.
Мой старенький и ветхий дом требовал серьёзного ремонта, да и жить там один я не хотел, а оставаться у мачехи тоже не стал и подался на поиски счастья. Провожали меня в дальнюю дорогу только икона Божией Матери, чудом оставшаяся в заброшенном доме, да старая соседская собака, с которой я играл ещё в детстве.
Так же, как и много лет назад, на её пушистом хвосте висел репейник, а в грустных и верных глазах были печаль и разочарование. Хозяева умерли, и остался пёс жить один в полуразрушенном доме. Казалось, что всем своим собачьим видом животина так и говорила: «Возьми меня с собой, мне здесь плохо и одиноко».
Ещё хуже было мне. Ведь я знал, что дом, в котором родился и вырос, где прошло моё счастливое детство, я покидал навсегда.
Теперь навсегда покидаю
Свой ветхий и старенький дом,
Черёмуху в белом цветении,
Сирень под разбитым окном.
Прощайте, родные берёзы,
Любимые сердцу поля,
Здесь утром с росой луговою
Запрятана юность моя.
МОСКВА
Поиски счастья начались с одного из московских вокзалов, где я прожил трое суток, раздумывая, куда податься дальше. Когда деньги, что одолжили соседи из моей деревни, были на исходе, я вспомнил, что в Средней Азии, в Учкудуке, живёт мой дядя, который приглашал меня когда-то к себе. С этой мыслью я подался к кассепокупать билет. И вдруг меня окликнул посторонний мужчина:
Эй, солдат, не хочешь в охране работать?
Я тебе что, старичок, что ли? возмущённо ответил я.
Да ты не знаешь, что это за охрана, мы и молодых туда не всех берём. Будешь работать в центре Москвы, не пожалеешь, заманивал сотрудник военизированной охраны Министерства финансов СССР, который искал мобилизованных солдат.
Через неделю я стоял у главных ворот Государственного банка, потом было Центральное хранилище Минфина.
Помню, случился как-то со мной небольшой конфуз. По совместительству в одном из универмагов столицы я работал дворником. Меня заметили знакомые девчонки из деревни, был я тогда одет в старую и местами рваную фуфайку и поношенную шапку-ушанку. Сначала они долго рассматривали меня со стороны, но, осмелившись, спросили, чем я здесь занимаюсь и почему у меня такой вид?
Однажды я приезжал к себе в деревню в форме охранника, но, чтобы быть на высоте, сказал, что работаю сотрудником спецслужбы. И вот, встретившись теперь с моими бывшими деревенскими девчонками, я им заявил, что нахожусь на спецзадании и прошу их не подавать виду, так как за нами может быть слежка. Так я и выкрутился из неприятной ситуации.
От Москвы брал всё. Посещал выставки, музеи, театры. А однажды, перекупив билеты, посетил Большой театр. А ещё я стал писать стихи, которые читал в общежитии. Поэтому мне и предложили поступить на курсы журналистов при МГУ. К обучению я относился серьёзно, пытаясь уловить в каждом слове преподавателей секреты профессии, о которой мечтал ещё с детства. Особенно гордо об обучении я говорил у себя в деревне, где мои бывшие учителя с недоверием относились к тому, что я учусь в МГУ.
В один из дней меня пригласили в известный журнал «Юность», куда я отправлял свои стихи. Там меня обрадовали: «Сюда мы не всех приглашаем, стихи у тебя неплохие, но надо много учиться, тогда, может, что-нибудь и получится.
Мы возьмём для печати два стихотворения. Если есть ещё, приноси», сказали мне в редакции.
Радость охватила меня. «Я уже почти поэт!» думал я. Однажды я читал свои стихотворения в ресторане «Москва», где присутствовали начинающие московские поэты. Я чувствовал себя почти звездой. Читал свои стихи и любовался из окна на Красную площадь. Казалось, протяни только рукуи Москва будет покорена.
Но одними стихами про осень, берёзы и осенний дождь мне не удалось покорить столицу. Жить в этом шумном городе мне разонравилось через три годаслишком много суеты. В окружении миллиона людей было мне тоскливо и одиноко.
Часто я отправлялся на один из московских вокзалов и провожал уходящие в дальний путь пассажирские поезда. Мне нравилось смотреть на то, как люди куда-то уезжали, уютно усаживаясь в своих купейных вагонах. Хотелось и мне сесть в первый попавшийся пассажирский поезд и уехать из Москвы в поисках счастья далеко-далеко.
Прожив пять лет в столице и окончив автомеханический техникум, университет марксизма-ленинизма и курсы журналистов при МГУ, я подался по России искать счастье. Я ничего за эти годы не нажил: за спиной была котомка, а в ней пара червонцев и три книги. А ещё было сильное желание посмотреть мир.
ПОИСК ИСТИНЫ
После почти двухнедельной поездки я оказался на Севере, где шло строительство железной дороги и освоение нетронутого края, о котором мы все в то время мечтали. Со мной рядом работала молодёжь со всей России, но в основном из Якутии. Я счастлив!
Об этом я мечтал, живя в Москве. Быстро освоившись на новом месте, создал корпункт стройки, стал собирать её историю, писать о людях, получать хорошую зарплату. В то время почти каждый из нас был счастлив по-своему: впередисветлое будущее, материальный стимул, возможность проявить себя. Здесь я нашёл новых друзей, был избран в совет штаба БАМа.
В стране началась перестройка. На АЯМе (Амуро-Якутская железная дорога) рабочим в то время было не всё равно, кто придёт к власти. Для них главными были стабильность и возможность хорошо заработать. Люди видели несправедливость, так как оказались брошенными на произвол судьбы. Пропадали энтузиазм, стремление, инициатива. Людям была нужна вера в завтрашний день.
И когда от трудовых коллективов АЯМа я был рекомендован на совещание по проблемам строительства БАМа, то был настроен рассказать всю правду. Совещание, на котором присутствовали представители министерств и ведомств, московские чиновники, СМИ, мне показалось скучным. Многие руководители пытались оправдать себя.
Мне это порядком надоело, и я устремился на трибуну. Представитель Якутии схватил меня за костюм, пытаясь остановить. Но мне было всё равно, и я начал говорить. До этого полусонные от однообразия выступающих операторы и журналисты центральных газет и телевидения вдруг направили на меня камеры и микрофоны.
Я стал говорить о простых человеческих проблемах, которые особо никого не волновали, о том, что таят чиновники.
Говорил о проблемах не только строителей, но и о том, какой бардак присутствует на стройке, как тысячи людей остаются ненужными государству и судьба их никого не интересует.
После выступления дал интервью Центральному телевидению, московским и местным СМИ.
Я был счастлив от того, что груз, который долгие годы носил в себе, мне удалось выплеснуть наружу. Наивно надеялся, что моё выступление поменяет сознание чиновников и проблемы простых людей будут услышаны наверху.
Потом мы с товарищами с надеждой смотрели моё выступление по Центральному телевидению. Промелькнули лица знакомых якутян, но меня, хотя снимали больше всех, на экране так и не было. Наверное, показался кому-то слишком запальчивым, ершистымвырезали Местные СМИ хоть немного, но всё же попытались написать правду, которую я хотел донести. На стройке простые рабочие стали относиться ко мне как к герою, а вот начальствос недоверием и опаской.
В один из зимних вечеров начальник поезда, оказавшийся на укладке железной дороги, которая находилась за сотню километров от нашего общежития, изъявил желание меня подвезти. Я заподозрил что-то неладное в его предложении. «Такого не бывало, чтобы простые работяги в «Волге» вместе с начальством ездили», подумал я. Но от приглашения не отказался, и машина отправилась в дорогу.
Проехав полпути, «Волга» остановилась. «Ну что, приехали, борец за справедливость, стал кричать на меня начальник поезда. Что ты везде лезешь, куда тебя не просят, справедливости ищешь? Да ты нам просто работать не даёшь. А ты знаешь, вот сейчас здесь тебя грохнем и закопаем в снегу, и никто об этом не узнает».
Вечерело, в радиусе 100 км стояла гнетущая тишина, мороз под сорок. Но мне было всё равно, я не испугался и ответил спокойно: «А что ты меня пугаешь? Что хочешь, то и делай». Видя моё спокойствие, матерясь и брызгая мне в лицо от злости слюной, начальник махнул на меня рукой и сказал водителю «Волги»: «Поехали».
О случившемся я рассказывать никому не стал. Может, поэтому отношение руководства ко мне изменилось. Не запугав и не сломив мою волю, стали они ко мне более вежливыми и добрыми.
Но я знал, что это была просто маска, которую люди надевают с определённой целью и могут её снять, когда им нужно.
Пытаясь добиться справедливости, я продолжал свою бесполезную борьбу. Благодаря известному в то время журналисту Максиму Кусургашеву, который работал на радиостанции «Юность», я несколько раз выступал в его программе.
Приехав из глухой тайги, я ходил по «Останкино», и глаза мои разбегались от удивления при виде телезвёзд. А когда меня пригласили на программу «Взгляд» и я встретился с журналистами, счастью моему не было предела. Я пью чай с тортом с самим Эдуардом Сагалаевым, и мы говорим о жизни. Но вся моя мышиная возня не приносила простым строителям хоть немного счастья. И от этого желание борьбы с ветряными мельницами стало потихоньку пропадать. Я понял, что истина там, где власть и деньги.