«Увидятубьют», думал Цыбиков всякий раз.
Пока что все обходилось.
Помимо своей миссии, Гомбожаб много думал о словах Лон-бо-чойчжона. Что за судьба его ждет? Почему из его черепа сделают габалу? И что такое эта таинственная «дихроя»? Ни на один из перечисленных вопросов востоковед пока не нашел ответарасспрашивать спутников он не решался, а прорицатель с того памятного разговора будто нарочно избегал новых бесед.
«А ведь еще мне надо как-то попасть в Лабранг» размышлял Гомбожаб, проснувшись однажды утром и по обыкновению глядя в потолок жилища Лон-бо-чойчжона.
Это была одна из ключевых точек на пути в Лхасу, но самолично ехать туда Цыбиков остерегался. Требовался опытный проводник, который мог бы помочь с наемом людей для защиты и хорошо знал бы тамошний монастырь. Именно поэтому, когда Даший одним вечером поделился планами отправиться в Лабранг, дабы получить аудиенцию у ламы, востоковед тут же вызвался стать попутчиком собрата-бурята.
Уверен, Гомбожаб? прищурившись, спросил Даший. Путь предстоит неблизкий
Уверен. Всегда хотел побывать в Лабранге.
Ну, как скажешь.
Все складывалось довольно удачно ровно до того момента, как Цыбиков зашел навестить Лайдабаслугу, нанятого им в Бурятии. Лайдаб внимательно выслушал хозяина, а потом сказал:
У меня тоже есть для тебя новости, Гомбожаб. Я возвращаюсь назад, в Кяхту.
Эта новость удивила Цыбикова: ему казалось, что он справедлив к слуге и не нагружает его работой сверх меры. Видимо, удивление было написано у Гомбожаба на лице, потому что Лайдаб тут же поспешно добавил:
Не думай, что я из-за тебя, Гомбожаб. Я просто в Гумбуме всякое говорят про дорогу в Тибети дороги сами, и разбойники, и переходы по долинам и взгорьям Мы уже прошли немало, но это все равно только самое начало, а впереди еще столько всего
Но я ведь тебя предупреждал обо всем этом, Лайдаб, угрюмо сказал Цыбиков.
Предупреждал, нехотя признал слуга. Но я как-то не понимал до конца, что и как будет. А пока до Гумбума ехали, понял. И тут еще местные Извини меня, Гомбожаб, но дальше без меня.
Востоковед смерил его взглядом, потом устало вздохнул и пожал плечами:
Что ж, не могу же я тебя насильно заставить ехать. Верни часть жалования, ив добрый путь.
Вернуть часть жалования? медленно переспросил Лайдаб.
Ну, ты ведь выполнил работу не полностью, получается, и денег всех не заслужил, которые я тебе заплатил?
Глаза слуги забегали, и Цыбиков понял, что дело неладно.
Видишь ли, Гомбожабпротянул Лайдаб. Часть денег я оставил матери и сказал, чтоб тратила, как считает нужным. А была зима, сам понимаешь
А другая часть?
А другая частьэто моя дорога назад, сказал слуга, робко заглянув хозяину в глаза. Без этой части я не доберусь до Кяхты. Прости уж.
Цыбиков шумно втянул воздух ноздрями, а потом сказал:
Иди уж, что с тобой делать
Спасибо тебе, Гомбожаб, просиял слуга и пулей выскочил в дверь, а Цыбиков остался сидеть, глядя в стену перед собой.
«И что потом говорить Савельеву про эту растрату? Что меня надурил провожатый? Или украли?»
Впрочем, это была меньшая из проблем. Для путешествия в Лабранг Гомбожабу требовалось нанять не одного слугу, а сразу нескольких, чем они с Дашием занялись на следующий же день. Правда, мало кто хотел ехать по выбранному бурятами маршруту: дело осложнялось тем, что Лабранг находился на юге реки Хуанхэ, а это добавляло трудностей. И все же после двухдневного поиска Цыбиков и его спутник наняли двух бурятских лам, которые были не прочь отправиться в монастырь.
Теперь оставалось только не упустить китайских татар-саларов, которые единственные возили путешественников из Гумбума в Лабранг и обратно. Жили эти салары в деревеньке Ламурчжан, что на правом берегу Хуанхэ, и приезжали в строго определенные дни.
К счастью, Цыбикову и его спутникам повезло нанять саларский караван. Навьючив мулов вещами путешественников, татары повели их по выбранному маршруту в направлении Лабранга. Гомбожаб надолго запомнил постоялые дворы, в которых они останавливались по дороге: в каждом из них они ночевали вместе с животными в больших сараях, где у одной из стены были нары для людей, а с другойстойла для лошаков. Ароматы, как нетрудно догадаться, в подобных местах соответствующие, что, впрочем, смущало Цыбикова несколько меньше, чем холод. Сквозило в подобных сараях изо всех щелей.
К счастью, морозами дело и ограничилось, и путники без особого труда достигли татарской деревни, куда переправились с противоположного берега на большом карбасе. Мулы возмущенно кричали, но возчики не обращали на протесты животных никакого внимания. После переправы караван на два дня остановился в Ламуржчане, в доме возчика, который показался Цыбикову настоящим дворцом, хотя мало чем отличался внешне от недавних сараев. Такому убогому состоянию было свое объяснение: около семи лет назад деревню сожгли китайские войска, и теперь остатки ее жителей, задорого купившие себе жизнь у агрессоров, пытались отстроить Ламуржчан заново.
Передохнув, караван продолжил путь. Возчики сразу предупредили, что оставшаяся дорога до Лабранга населена тангутами, которые нередко устраивают засады на путников, а потому следует держать оружие наготове. Сами салары вооружились фитильными ружьями, а Цыбиков и его товарищи держали наготове револьверы и сабли. К счастью, обошлось без стычек, и вскоре караван достиг широкой долины, именуемой Ганчжа-тан3. Здесь было великое множество тангутских палаток, рядом с которыми пасся скотовцы и яки.
Пастухи, в ответ на вопросительный взгляд Цыбикова сказал один из провожатых. Не опасны.
Обитатели палаток взирали на проезжающий мимо караван хмуро, но без злобыскорее, просто не рады были чужакам, заглянувшим к ним на пастбище. Провожатый не соврал: пастухи на жизнь путников не зарилиськуда больше их волновала сохранность скота.
«Простые люди с простыми принципами и простыми целями» подумал Цыбиков, глядя на блеющих овец и степенных суровых яков.
К концу дня, миновав широкий перевал, караван саларов наконец достиг цели своего путешествиядолину реки Сан-чу, где находился монастырь Лабранг, или в переводе «Ламаистский дворецкруговорот благ». Основал его в далеком 1709 году первый перерожденец Чжамьян-шанбы, философ Агван-Цзондуй, бывший в близких отношениях с пятым Далай-ламой, известным также как Великий. Его толкованиями стали руководствоваться со временем почти все богословские факультеты Монголии, русского Забайкалья и, разумеется, Амдородины Агвана-Цзондуя. Здесь же, в Амдо, он в самом начале восемнадцатого столетия основал Лабранг, здесь же и умер в 1721 году.
Достигнув монастырской улицы, Цыбиков и его спутники по примеру саларов спешились и повели мулов под уздцы. Востоковед обратил внимание, что в сравнении с Гумбумом здесь царила практически идеальная чистота, а в подворотнях не выли обиженно оголодавшие дворняги. Легкий аромат благовонийи все, ничего более.
«Блаженство»
Где остановимся на ночлег? спросил Цыбиков, рассматривая дома, стоящие по обеим сторонам улицы.
Как и в Гумбуме, жилища простых монахов больше походили на нищенские халупынизенькие, глинобитные, они попросту меркли на фоне храмов и дворцов перерожденцев.
Просто следуй за мной, уверенно заявил Даший, и востоковед не стал спорить.
Путники остановились у Норбу-Намгана, монаха, жившего в скромнейшем домике с двумя комнатами: одна отводилась под спальню, втораяпод кухню. Цыбиков, увидев, сколь бедно живет хозяин, хотел было искать другое пристанище, но Даший отговорил его от этого.
Не обижай хозяина, Гомбожаб, тихо попросил он. Ему гости всегда в радость.
«Как и любому достойному ламаисту», хотел было сказать Цыбиков, но сдержался и согласился со спутникомобижать радушного хозяина не хотелось.
Путники стали заносить внутрь вещи, дабы салары могли отправиться обратно в свою бедную деревеньку. Слуги помогали по мере сил, однако, когда один из них взялся нести молитвенный барабан Цыбикова, востоковед тут же забрал его себе.
Это личное, мягко сказал востоковед и скрылся в доме.
Шагая к двери, Цыбиков спиной ощущал недоуменный взгляд бурятского ламы и мысленно проклинал себя за излишнюю заботу о молитвенном барабане, которая могла вызвать ненужное любопытство или подозрение.
«Надо быть осмотрительней», в очередной раз напомнил себе востоковед.
Проснувшись рано утром, путники первым делом отправились к статуе 80-футового Майтреи, которая хранилась в большом каменном здании с позолоченной крышей. Подойдя к двери, Цыбиков обнаружил над ней деревянную табличку с надписями на четырех языках.
«Благословеннорадостный храм», с придыханием произнес Даший.
Они вошли внутрь и остановились возле медной статуи Майтреи. Строго говоря, 80-футовой она не была, хотя, согласно верованиям ламаистов, Майтрея, Будда будущего, будет иметь именно такой рост. Цыбиков слышал, что неточность в размерах монахи оправдывали, говоря, что данная статуя изображает Майтрею-ребенка, лет 8 или около.
«Смекалке их можно только позавидовать», думал востоковед, глядя в голубые глаза Майтреи с полуопущенными веками.
Мне нужно отлучиться, Гомбожаб, сказал Даший, привлекая внимание Цыбикова. Встретимся дома у Норбу-Намгана.
Как скажешь, легко согласился востоковед.
Ему стоило большого труда, чтобы скрыть свое облегчение.
«Надо обязательно сделать снимок статуи Майтреи. А еще где-то здесь должны быть медные статуи Цзонхавы и Дол-мы»
Даший ушел, и Цыбиков остался в долгожданном одиночестве. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что соглядатаев поблизости нет, Гомбожаб поставил молитвенный барабан на один из постаментов, расположенных у входа в зал со статуей Майтреи. Затем едва уловимым движением открыл специальный лючок, за которым скрывался объектив фотографического аппарата. Прикинув расстояние, парой щелчков выбрал подходящий набор линз и, помедлив, нажал на кнопку.
«Снято».
Шаги позади заставили Цыбикова спешно закрыть все посторонние лючки в барабане и обернуться. Это были двое монахов. Поприветствовав Гомбожаба, они прошли к статуе Майтреи и склонили головы, а востоковед, подхватив молитвенный барабан, покинул здание, дабы не мешать молитве.
«Нужно быть осторожней иначе новый снимок может стать последним».
К сожалению или к счастью, больше возможности воспользоваться фотоаппаратом Цыбикову не представилось. Шагая домой, он испытывал противоречивые чувства: с одной стороны, он безумно боялся быть разоблаченным, с другойпереживал, что не сможет сделать достаточно снимков.
Дабы хоть немного примириться с собой, Гомбожаб решил заглянуть на цон-ра4, чтобы его сфотографировать. На рынке было людно; многие монахи посещали его после собраний в цокчэнском дугане, чтобы приобрести себе пропитание. Цыбиков, глядя на ламаистов в цветных одеждах, вспомнил их вчерашнюю беседу с Норбу-Намганом.
А какова цель этих собраний? спросил Гомбожаб.
Там разбирают проступки и карают виновных розгами, охотно ответил радушный хозяин.
Надо же. И что, посещение обязательно?
Вовсе нет. Но во время чайного перерыва каждому присутствующему раздают по кусочку масла, и это привлекает на собрание многих небогатых монахов, вроде меня, улыбнулся Норбу-Намган. Да и розгине самая страшная кара для провинившихся. Тех, кого изгоняют из монастыря за провинности, прилюдно бьют розгами на цон-ра, оттаскивают за ноги и отрезают носы, уши и руки.
В то утро, к счастью, никого из храма не изгоняли и на рынке шел обычный торг. Однако не успел Гомбожаб даже открыть потайной лючок на барабане, как на цон-ра нагрянула охрана монастыря и стала разгонять собравшихся.
Что случилось? недоуменно спросил востоковед у проходившего мимо монаха.
Время на торговлю вышло, ответил тот, торопливо уходя прочь. Пора на учебу.
Гомбожаб, проводив монаха задумчивым взглядом, устремился к дому Норбу-Намгана. Когда востоковед достиг хижины монаха, Даший уже был там.
А, Гомбожаб, обрадовался попутчик. Садись, будем обедать.
Только услышав про обед, Цыбиков понял, насколько проголодался за время прогулки по монастырю, и охотно присоединился к товарищу.
Ну что, сделал ты, чего хотел? спросил Гомбожаб, когда с обедом было покончено.
Ага, не в силах сдержать улыбку, ответил Даший.
Он не стал пояснять, что именно сделал, а Цыбиков воздержался от вопросов.
«Захотел бысам рассказал».
Следующие две недели Гомбожаб с пристрастием изучал жизнь Лабранга. К тому моменту, как в город вернулись салары, востоковед знал распорядок дня здешних монахов практически наизусть. Снимков, к сожалению, было сделано немногокроме статуи Майтреи Цыбиков смог запечатлеть только вид на монастырь с вершины перевала. Самые же яркие впечатления востоковеда были связаны с тем, что запечатлеть он не имел никакой возможности: монастырское кладбище в ущелье к северу от монастыря, где умерших отдавали на съедение голодным грифам, и церемонию ниспускания Найчун-чойчжона, состоявшуюся 19 февраля. Цыбиков много слышал о данном ритуале от местных, да и прежде, но присутствовал впервые.
В назначенный день с самого утра монахи купили на рынке веточки можжевельника, после чего сожгли его во дворце цзан-хана в двух особенных курильницах, напоминающих небольшие печи. Около половины девятого утра, сопровождаемый аккомпанементом труб, во дворец явился прорицатель, коим был лама, приглашенный из монастыря Чувсан. Следом за ламой прибыл перерожденец Чжамьян-шадбы, которого несли в крохотных носилках четверо лам. Сопровождаемый молитвой толпящихся во дворе монахов, перерожденец спустился с носилок на землю и замер в ожидании. Некоторое время спустя из дворца вышел прорицатель в шлеме с флажками и парчовых одеждах. С саблей в правой руке и с луком в левой, прорицатель подступил к перерожденцу, и тот сразу же перекинул через его шею ритуальный шарф. Прорицатель благодарно поклонился и медленно устремился к устроенному специально для него седалищу. На полпути лицо ламы перекосило, а на губах проступила пена, которую тут же кинулись утирать своими шарфами находящиеся во дворе монахи. Разместившись на седалище, прорицатель сначала предрек судьбу всего Лабранга, после чего дозволил подойти послушникам, кому интересно было их грядущее. Каждый, кто хотел узнать свое будущее, подносил прорицателю дары. Когда последний из монахов ушел прочь, стерев пену с губ ламы, тот, все еще находясь в трансе, кинулся к наружным воротам монастыря и выпустил из них стрелу из лука. Затем прорицатель отправился обратно в храм. Проходя мимо Цыбикова, он, однако, задержался и, посмотрев на востоковеда белесыми глазами, прошептал:
Найди дихрою
Гомбожаб от неожиданности выпучил глаза, а прорицатель, как ни в чем не бывало, скрылся в храме и вышел из него вновь только после отъезда перерожденцауже обычным ламой, с ясным взором и благостной улыбкой в линии губ.
Интересно, насколько верны его предсказания? не удержавшись, спросил Цыбиков у Дашия, когда они шли домой с церемонии.
Верны ровно настолько, насколько Будда приоткрыл будущее для нас, ответил спутник.
Ответ показался Гомбожабу чересчур обтекаемым, однако он решил не продолжать диалог. Лабранг оставил неизгладимый след в душе Цыбикова: особенно его впечатлила железная дисциплина; именно она позволяла без малого 2500 монахам существовать как единое целое. Особенно сильно это ощущалось с наступлением сумерек, когда монахи ниже 8-го богословского курса влезали на крыши своих домов и читали вслух заученные наизусть тексты. От гула их голосов у Гомбожаба, сидевшего в хижине радушного Норбу-Намгана, мурашки по спине бежалидо того мощные ощущения вызывал в нем этот вечерний ритуал.
А если кто-то не заберется на крышу? спросил Цыбиков, когда они уже собирались в путь. Его ведь высекут розгами?
Истинно так, подтвердил Норбу-Намган.
Так чего же, получается, в послушниках большеподлинной веры или страха наказания?
Все, кто живет в монастыре, веруют, со снисходительной, почти отеческой улыбкой сказал Норбу-Намган. Так что розгами наказывается не безверие, а леность. Кто сможет победить ее, познает истину, кто не сможетбудет вечно жить во тьме.