Теперь онидрузья!
Несомненно, отсутствие у меня высокой температуры вело к потеплению климата.
Агнесса с Татьяной ушли на сцену. Аска что-то напевала себе под нос, накручивая на бигуди чёлку. Гримёрная была образцом дружелюбия. У меня родилась надежда на то, что шлифовка закончилась с переездом в Токио.
Без нервотрёпки от косых взглядов соседок, моё отражение в зеркале легко приобретало аспекты очарования английской леди: безупречная белизна кожи, подчёркнутая изящной мушкой, здоровый румянец на щеках, чистые голубые глаза баловницы судьбы и крупного капитала, локоны, готовые струиться золотым дождём из-под шляпы-колокола.
Спустившись на первый этаж, я повстречала Аракаву, поднимающегося из подземелья, с «мужского» цокольного этажа. После нескольких дней разлуки Аракава, для выражения радости при виде меня, подобрал самые нежные приветствия из своего словарного и душевного запаса:
Ну как оно?
Я тоже ответила ему лаской:
Да никак!
На том и разошлись. Определённо, я ему очень нравилась Аракава исчез за чёрной шторой правой кулисы, а мне надо было пройти двадцать метров по кулуару на выход из левой.
Только-только ступила на красную ковровую дорожку, как из своей необъятной гримёрной, будто Марчелло Мастроянни в роли Генриха Четвёртого, появился хозяин. Он, кажется, принял меня за девушку с камелиями, возвращавшуюся в его дом после побега, и следил за моим продвижением соскучившимся призывным взглядом, говорящим: «Больше не убежишь!»
После пожеланий доброго утра и положенных по рутинному этикету фраз «Прошу любить и жаловать», он счастливо заулыбался, сообразив, что влюблённая служанка вернулась навсегда, поскольку не могла без него жить.
Ещё раз поклонившись, я продолжила путь к левому выходу в закулисный карман. Хозяин едва не наступал мне на пятки, с шумом вдыхая аромат «Диориссимо», и задняя моя часть, от спины до щиколоток, отогрелась от горячего дыхания колдуна.
Раздвинув занавес, я обернулась, пропуская маэстро вперёд:
После вас, хозяин
Сначала дамы вообще-то?
Звёздывперёд!
Сзади к нам шла Агнесса, поэтому Нагао-сан, уж и не препираясь, прошмыгнул внутрь и исчез.
В темноте арьерсцены у поворотного круга с декорациями, заготовленными для лавки Одзима-сан, стояли Марк с Джонни. Неподалёку от нихАбэ-сан, с которым мы в Осаке почти не виделись, поскольку общих выходов у нас не было. Ещё не бомж обрадовался мне:
Ну как, нашли дорогу к театру?
По карте разобралась, спасибо! А может, завтра утром вместе пойдём?
Абэ-сан замялся, огляделся вокруг и опять, скользкий, как полиэстер, выдал шифровку:
В зависимости от облачности Зонты нужны!
Чудесно! Зонты даже при переменной облачности раскроем для маскировки! Встреча в девять ноль-ноль на третьем перекрёстке возле рекламного щита «Паста для брекетов».
Конспиратор, прикрыв один глаз, кивнул двусмысленно, и у меня возникло чувство, будто я напрашиваюсь в подруги слабогрудому, метр пятьдесят с кепкой пожилому Бонду. Кейширо-сан подбирался к нам и агент 007, не дослушав меня, испарился как дым.
До начала прогона спектакля оставалось двадцать минут, а до приветственной речи режиссёрадесять.
Хоть закулисное пространство было и просторней, чем в Осака-эмбудзё, весь актёрский состав, кроме главных, находился на сцене, кто прохаживаясь по ней, ктостоя в кучках, болтая и хохоча. Творческий народ был в ликующем настроении.
Наши девушки, все, кроме Мивы, стояли в кружке, и порочный смех Аски подбавлял жару в народные гуляния. Я прошла мимо них, но никто не обернулся, приглашая меня присоединиться к ячейке, в которой по иронии господина Накамура, царили содействие и взаимовыручка. Тему для веселья госпожи Аски задала, кажется, Татьяна, сообщая интимные подробности своей личной жизни: «да всё равно ялесбиянка!»
Мива учтиво беседовала с двумя статистками, одетыми в яркие кимоно гейш. С их высоких причёсок по щекам к груди ниспадали гирлянды из цветов, а нежная припухлость губ, словно порок или червоточина, ликвидировалась с лица белым гримом. Моя стерильная соседка помахала мне, подзывая примкнуть к их трио. Но тут с трапа судна «Faith» шустро сбежал, с приветствиями и лепетом о грандиозности токийского театра, стеснительный парнишка Кадзума. Он явно хотел общаться, но слов не хватало, да и Сато-сан уже хлопал в ладони, привлекая наше внимание к его речи. Так как Кадзума робко проявлял интерес к общению со мной, я напоследок предложила:
Слушай, может, сходим в кафе? Дай-ка мне номер своего мобильного ну, перед сценой бала принеси
Парень послушно кивнул. Мне тоже нужна была «свита», сколько же можно терзать Думку.
Сато-сан пошутил насчёт «расслабона» между гастролями в Осаке и в Токио, описал особенности здешней сцены и призвал всю труппу к полной отдаче актёрской энергии и таланта в игре для пресыщенного токийского зрителя. Громкие аплодисменты
Где-то там, в последних рядах партера, невидимые, аплодировали Накамура-сан, драматург госпожа Инуэ и весь постановочный персонал.
* * *
К начальной сцене у режиссёра замечаний не было, лишь Марк с Джонни получили выход не из левой кулисы, как в Осаке, а из нашей правой.
Спускаясь по трапу судна, я обратила внимание на токийскую люстру, под которой витали души моих родителей. Эта люстра не пускала крупные слёзы в покой и безмолвие зрительного зала, а выплёскивала дугообразно позолоту и хрустальные подвески вниз, к бархату кресел, а затем вновь затягивала их в античную лепнину потолка, к шалящим наверху купидонам.
Покинув сцену и кулисы, я зажмурилась от яркого неонового освещения в кулуаре, а открыв глаза, увидела своего земляка Кунинава-сан. Он так тепло меня встретил, что я поставила его вторым в списке своей свиты, после стеснительного Кадзумы. С такой свойской улыбкой закадычного друга Кунинаву невозможно было представить двуликим Янусом, способным на милые каверзы. И я в благодарность протянула ему обе руки, а он с готовностью их сжал. Пока мы стояли, взявшись за руки и обсуждая его нынешний уловзолотую рыбку, и мой уловдельфина, мимо нас прошли фыркнувшая Татьяна, удивлённая Агнесса, раздосадованный Кейширо-сан, а в другом конце кулуара показался Сам, господин Нагао. При виде нас его удовлетворение от только что заключённой в Нагасаки сделки с Марком и Джонни сменилось ошеломлением, вслед за этим нервозностью, из-за которой Кунинава-сан мягко выпустил мои руки и застыл на полуслове, не сводя глаз с хозяина. Потом земляк попрощался:
Ну ладно, пора на выход! Так и держись дельфином!
А вы не выпускайте из рук золотую рыбку! сболтнула я, не сообразив, что он может неправильно истолковать мою шутку, приняв её за намёк.
Ну и что теперь? Идти навстречу разъярённому хозяину, готовому, по всей видимости, прибить меня? Ему-то ещё метров десять до входа в гримёрную. И вот я радостно машу ему рукой. Мол, и вы, господин Мураниши, и жених девушки с камелиямимои друзья, а затем, выигрывая время, пока тот дойдёт до гримёрной и зайдёт в неё, принимаюсь с особым рвением драпировать чёрные шторы. Уф-ф! Гроза прошла
А в нашей гримёрной было предгрозовое затишье. Аска с Татьяной переглянулись, пока я снимала реквизитное пальто. От Рохлецовой шли отрицательные заряды, а от Аски, по принципу механической электризации, положительные, поскольку я, стоя ровно посреди возникшего электрического напряжения, чувствовала, что в меня сейчас ударит молния в миллион вольт.
Возвращаясь в зрительный зал, я терялась в догадках: неужели тот факт, что они застукали меня держащей за руки Кунинаву, включил у них сигнал тревоги и привёл в действие систему шлифовки? Они стараются полностью изолировать меня от любого контакта? Или, узко мыслящие, сочли, что я играю на два фронта: и с народным певцом и со звездой криминальных телесериалов?
Партер был пуст, и я выбрала место в середине третьего ряда. Сато-сан изредка останавливал действие, подгоняя расстановку действующих лиц к размерам токийской сцены.
Вот хозяин, один в гостиной, закуривает сигару у камина, смятенный, страждущий, пытающийся понять, что же происходит в его сердце, почему он из деспота превращается в гуманиста и на кой ляд ему, денежному магнату, это недозволенное его статусу сострадание к неимущим и бездомным? Уж не сходит ли он с ума? Родовитая невеста Мичико надоела ему до чёртиков. А прелестная служанка, восстав против хозяйской диктатуры, сбежала к родителям в деревню. И тут в клубах сигарного дыма возникают потусторонние создания в прозрачно-голубых платьях и с бантами на головах. Они кружат, кружат в воздушном танце, витают над хозяином, обволакивают его голубым огнём тончайшего муслина, побуждая к сладостному прозрению.
Сто-о-оп!
Режиссёру что-то не понравилось в танцевальной композиции на новой сцене, исполняемой пятью вестницами счастья, то есть мальвинами из нашей гримёрки.
А хозяин, уйдя на край сцены, положил на стол электронную сигарету и присел, нога на ногу, на диван в стиле ампир. Посмотрев в зрительный зал, он упёр прозревший, сладостный взгляд в скучающее существо из третьего ряда, подавляющее зевки. Да что с ним? Смотрит не отрываясь Из роли никак не выйдет?
Я вжалась в кресло. На последних рядах, в темноте, сидели Накамура-сан, весь постановочный персонал и недавно проскользнувшая в зал Татьяна, а он с вседозволенностью идола устроил тут магнетизм.
Но отвести глаза мне было не под силу, потому что хозяин притягивал их, пил, растворял в своих хрусталиках. Между нами возникло что-то вроде гравитационной волны, по которой тёк его немой призыв, материализуясь, парализуя мою волю и мышечные рефлексы. Как коктейль через соломинку, менталист вытягивал из меня мою тщательно охраняемую от людей эмоционально-психическую субстанцию, пропускал её через фильтры на радужке своих зрачков, отцеживал мощной харизмой мои сопротивление и недоверие и возвращал мне душу очищенной от сиротства, скорби, фобий и скепсиса. Казалось, с дивана ампир в третий ряд партера по гравитационной волне неслась мольба о любви
Режиссёр крикнул:
Ну, поехали!.. Нагао-сан давайте со слов «Вот беда!».
Я тут же вырвалась из дурмана ласковых карих глаз, очутившись в мире научного материализма. Сколько длилось наваждение? Минуты три-четыре? Сато-сан стоял спиной к хозяину. Девушки, послушно внимая его замечаниям, тоже. Я уловила лишь взгляд рыси, вторгшийся в гравитационную волну, и зафиксировавший наш с маэстро долгий визуальный контакт.
Подключив скудные знания школьной тригонометрии, я мысленно начертила траекторию прохождения «гравитационной волны» от опустевшего дивана к своему третьему ряду. Относительно глубины партера с зорким господином Накамура и компанией, взгляд хозяина проходил под углом альфа 30 градусов. Вот задача: заметили ли они там, в глубинке, глазной магнетизм и зрачковую гравитацию господина Нагао при радиане то ли 0,349, то ли 0,524?
В это время на сцене Фуджи-сан уже стряхивала снег с пурпурных камелий у родительского дома и пела о том, что безумно влюблена. А из глубины зрительного зала, по подиуму, медленно шёл хозяин.
«Уж и противиться нет сил Любви недуг подобен яду» звучал упоительный баритон, будивший в лепнине задир-купидонов. Один из озорников метнул, кажется, в хозяина стрелу из лука, потому как тот снова, не отрываясь, смотрел в третий ряд.
Теперь и радиану высчитывать не нужно былогосподин Накамура и компания остались за спиной певца. На сцене Фуджи-сан склонилась над икебаной, переплетая сухие ветки с яркими цветами. А в третьем ряду, замерев, сидела я. Магнетизм карих глаз проложил к третьему ряду в сумраке зрительного зала лунную дорожку, по которой герой-любовник вливал мне подкожно, внутримышечно и внутривенно головокружительную мелодию.
Я дивным светом озарён,
Влюблён, влюблён
Глава 3
Всё-таки это что-то значит В который раз вижу во сне маму, бездыханную, со скрещёнными на груди руками. Но вот порозовев, лучезарная, мама встаёт
Хорошо, допустим, ночью мне передаётся информация о существовании золотого города и той яркой Звезды, что попирает смерть. Но разве мне от этого становится легче? Ведь и скорбь не утихает, и сиротство разъедает глаза как слезоточивый газ, и безутешность продолжает терзать, подкрепляемая ледяной тоской декабрьского утра. И скепсис одолевает. А что, если это не Звезда бессмертия? Ну зачем ей вступать со мной в контакт по вселенским каналам? У неё и других забот полно (Нервно растираю пальцами виски.) Да и существует ли она? А может, всё происходит на физиологическом уровне? Ну конечно, это идёт не сверху! (Шатаясь, направляюсь в ванную.) Всё элементарно. Это мозг, словно океан Соляриса, бушует и гневается, затапливая мой рассудок волнами иллюзий о вечной жизни(Мыло выскальзывает из рук, падая прямо в унитаз.) Создаёт миражи, чтобы утихомирилась, а сам занимается починкой своих повреждённых зон Тогда почему, мама, я однажды ночью ясно услышала твой голос«А ты говори со мной, доченька! Говори! Я слышу!»?
Ну да, мама, вчера вечером я не каталась, как повелось, по гостиничной койке. Зов карих глаз не отпускал меня до самой ночи. Присущее мне рассудочное воззрение на мир и людей доводило порой до синдрома навязчивых состояний, «болезни сомнения». Мой осторожный и медлительный рационализм вступил в схватку со вспышкой женской интуиции. Шестое чувство, опирающееся на биологическое прошлое и инстинкты, распознало в глубине карих глаз признание. Рационализм же, хладнокровно выискивающий во мне симптомы самовлюблённого эгоцентризма, заедал: «Объектов перед глазами маэстро было всего лишь два. Прямо посмотришьтам возится с камелиями Фуджи-сан, а скосишь глазаи вот ты, усердно внимающая пению про любовь. Ну и на кого же ему смотреть? Актёр водит тебя за нос, дурачится, играет как кот на коврике, раззадоривает себя»
Пока я собиралась на генеральную репетицию и плелась к театру, в ссору между моим разумным сознанием и шестым чувством вклинилась наблюдательность. Анализируя события, она сделала неожиданный вывод. Психологический портрет здешнего сильного пола можно составить с помощью лингвистики. Краеугольным камнем французской грамматики является глагол «avoir», «иметь, обладать», а вся японская грамматика основана на глаголе «быть, существовать». Французу непременно нужно поиметь, подержать в руках, а японец хочет просто существовать созерцая. Созерцать здесь равноценно обладанию, да ещё и с большим плюсом, поскольку в созерцании присутствует мечта, искус. А когда уже «поимел», мечта и искус исчезают. Если по каким-то причинам японскому мужчине нельзя обладать предметом искушения, то он ограничивается его созерцанием: глаз вожделеет и это тожесчастье. Нелегальное обладание приносит кучу проблем с социумом, а вожделеть, поедая глазамитоже наслаждение, только без заморочек и кредитки.
* * *
В гримёрной Мива укладывала спать своё плюшевое создание, укутывая его крошечным одеялом. Остальные молча готовились к генеральной.
Как три мудрых китайских обезьяны из Никко, закрывающие лапами глаза, уши и рот, я надела наушники для того, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать и ничего никому не говорить. Не видеть зла, не слышать зла, не говорить злаэто хорошо удавалось. Из сиди-плейера в меня поступали лишь доброта и благодать Бориса Гребенщикова, Брайана Адамса и Гару. Но отчего же китайцы не предусмотрели и четвёртой обезьяны, той, что осязает зло кожей? Именно такого рода злонеприязнь и разрушительная энергетика Татьяны, гримирующейся в близости от менядевальвировало китайскую мудрость, нанося ущерб моему биополю и причиняя мне дискомфорт в правом подреберье.
После первого выхода на сцену я просидела в зрительном зале на дешёвом боковом месте, чтобы не дразнить тигра. А переоделась на приём у хозяина Мураниши, когда господин Одзима хохмил в своей лавке с Татьяной и Джонни, а мальвины уже ожидали выхода у правой кулисы. В кулуаре случайно столкнулась с Абэ-сан, немедленно упрекнувшим меня:
А я ждал ждал в девять часов на третьем перекрёстке только там нету рекламного щита «Паста для брекетов»!
Как я могла оправдаться? Сказать, что пошутила? Ещё обидится, приняв мою шутку за издёвку. Пришлось рассыпаться бисером и слукавить:
Проснулась поздно, дражайший Абэ-сан! Выбежала из отеля в полдесятого и мчалась сюда бегом Приношу вам свои искренние извинения!
За кулисами народ уже ожидал выхода на сцену бала. Поскольку закулисное пространство было огромным, мне удалось не попадать на глаза менталисту. Рядом крутился Кадзума. А-а, наверное, номерок мобильного приготовил.
Ну как, принёс? обратилась я к нему.
Чего? зарделся тот.
Номер мобильного!
Не-а, не принёс.
Ну и ладно Аракава в смокинге вальяжно приблизился:
Слушай, в танго-бар пойдём? Ты же просила
Пойдём! Пойдём! кивнула я так энергично, что мой «ананас» закачался, как маятник. А Кен с Дзуном идут?