Не мешает Нравится, соврала неверующая Рита. Ложь во спасение, так, кажется, это называется. Но Антониду разве обманешь?
Вижу, что не нравится. И что мешает, вижу, улыбнулась бабушка Тоня. Не рассердилась даже на Риту! А ты на неё не гляди. Не гляди, милок. Висит онаи пущай висит. Иди вон в сад, смородину собери. Все вы нехристями растёте, молодые
Верила ли бабушка Тоня в бога? Что-то не похоже, иначе бы оскорбилась за икону, которая Рите и вправду не нравилась, отругала бы. Но она не обиделась. И если Тогда всё сходится, все кусочки мозаики встают на свои места. Женька говорила правду, никакая она не сумасшедшая, смятенно думала Рита. Но что ей со всем этим делать? Что делать?! Может, сказать тётке, чтобы не ездила к матери? Но бабушка Тоня уже старая, не справляется одна с хозяйством, ей надо помогать. Как же Женьке не ездить?
Колючие слова
Женька звала мать к себе:
Квартира большая, всем места хватит. Тяжело одной-то зиму зимовать, снега наметётне разгребёшь, до колодцакак дойдёшь? толковала Женька матери. Пожила бы у меня зиму, а весной в Деулино
Антонида неизменно отказывалась:
Уж как-нибудь проживу, зимовать мне не впервой. В своём-то доме (здесь она обиженно поджимала губы) сама хозяйка, куском никто не попрекнёт. А на чужих хлебахне хочу. Приживалкой не буду.
Мама! Что ты говоришь-то?! На чужих хлебахобижалась в свою очередь Женя. Я тебе чужая, выходит? И успокоившись, загибала пальцы, считая:
У Гальки народу многонько, тесно тебе там будет. Колька с женой живёт, да родители женины с ними. А у меня ты бы в комнате своей жила, в отдельной. А мы с Олькой в другой, у меня изолированные, похвасталась Женька. Пожила б хоть зиму, а?
А о скотине ты подумала? Скотина, сталыть, одна зимовать будет? Али надумала продать? Тогда и дом продавайте, а матерю на погост снесите, злилась на дочь Антонида. Комната у неё У меня изба просторная, светлая, зачем мне твоя комната, сама в ней живи!
Далась тебе эта скотина, давно бы продала, тяжело тебе с ней, я же вижу! не унималась Женька. Для Гальки с Колькой стараешься? Пусть на рынке покупаюти творог, и масло, и яйца. Привыкли на готовеньком всю жизнь, распалялась Женька. А как работать, дак их нет!
Ты Гальку мою не трожь. Не твоего ума дело, осаживала её Антонида. Откуль у их деньги возьмутся, с рынка брать? У их своё есть, домашнее, у их мать есть!
Колючими злыми словами Антонида словно отделяла Женьку от младших детей, отгораживала, отодвигала Женьке было обидно: она одна матери помогает, одна о ней заботится, а мать её отталкивает. Не любит. Гальку с Колькой любит, а её, Женьку, нет! И Ольку на всю жизнь калекой сделала.
Ничего не болит
«Спину-то врачи не могут вылечить, так и ходит в корсете. Зимой-то ничего, а летом жарко под ним, а снять нельзябольно!» Из тёткиных глаз горошинами сыпались слёзы, она жалела дочь, но Рита ей всё равно не верила. Ей слишком хорошо помнилось, как Женя с маленькой Олькой приезжала к ним за продуктами. По магазинам ходили вчетвером: Ритина мама, Рита, Женька и шестилетняя Олька. Колбасу продавали по килограмму в руки (они брали четыре), сливочное масло и конфеты тоже «отпускались» строго по норме. Так же было со всем остальным.
Оставь ты её дома, не жалко тебе по магазинам ребёнка таскать, по очередям, просила Вера Сергеевна. Но Женька упрямо брала с собой дочку, не желая терять положенные на ребёнка килограммы, граммы, пачки и пакеты. Они обходили все магазины в округе, и в каждом приходилось стоять в длинной очереди.
Маа-аа, пойдём уже, я не хочу стоять, я устала, ныла Олька, и у Риты сжималось сердцев самом деле, девочка устала, еле на ногах стоит. Они все уставали за «магазинные» дни неимоверно. А тутребёнок
Устала стоять? Дак не стой, на улицу иди. Рита, побудь с ней там, решала проблему Женька. Как очередь подойдёт, я крикну.
Рита с Олькой выходили на улицу и стояли, стояли, стояли «Давай поиграем во что-нибудь?» предлагала Рита, но Олька мотала головой: « Не хочу. Я домой хочу». Рита пробовала увещевать девочку.
Не капризничай, ты уже большая, должна понимать: маме одной столько всего не дадут, а надо продукты купить, у вас же там ничего не купишь. Мама тебе купит колбаски, конфет московских шоколадных Неужели не можешь немножко потерпеть?
Не могу-уу! Я давно уже терплю, мне спинку больно, хныкала Олька. Рита гладила её по светлой чёлке, прижимала пальцем Олькин нос«Дзинь-дзинь, трамвайчик отправляется!» Поправляла воротник пальтишка, по-новому завязывала шарфик. От Ритиной ласки Олька начинала плакать уже по-настоящему, и Рита с тревогой всматривалась в налитые слезами глаза троюродной сестрёнки.
А мама знает, что тебе больно? Давай ей скажем, и она не будет тебя брать, дома посидишь Ты не испугаешься? Не боишься одна? (Олька помотала головой: «Меня мама часто одну оставляет, я большая уже»)Вот и хорошо, вот и молодец. Я тебе карандаши дам, краски акварельные Мы с твоей мамой всё купим и придём, а ты пока будешь рисовать. У меня книжки есть с картинками, и куклы есть на антресоли, мы их с тобой достанем, и ты с ними познакомишься.
Она знает, перебила Риту Олька, которой, похоже, было уже не до кукол и не до книжек с картинками. Я говорила, что больно. А она говорит, ничего с тобой не сделается.
Рита ненавидела Женьку. Олька страдала, а Женька считала это капризами и притворствомдети всегда капризничают, кому же нравится стоять весь день в очередях.
Не умрёт, потерпит.
Ты хочешь, чтобы она терпела? Чтобы мучилась весь день от боли? наскакивала на неё Рита.
Ничего у неё не болит, слушай ты её Она в корсете, в нём не больно, врач сказал. Она сочиняет, притворяется, чтобы её пожалели и домой отвели, играть. Я свою дочь знаю, уж поверь мне на слово.
Рита не верила Женьке. А Ольке верила, стараясь компенсировать девочке утомительные «магазинные» дни: угощала её орехами в белой сладкой глазури (Рита варила их в сахаре, добавляя в сироп немного сливок), покупала игрушки, придумывала игры. Она была неистощима на выдумкиперевёрнутые стулья превращались в корабли, ковёрв Саргассово море, а Рита с Олькой изображали оставшихся в живых мореплавателей (как вы уже догадались, игра называлась «Остров погибших кораблей»).
И много других чудесных игр придумывала Рита. Олька звонко смеялась, забывая про боль, которая проходила сама собой, исчезала, как по волшебству. Довольная тем, что девочка улыбается и не капризничает, Женька скармливала ей колбасу и апельсины, которых в Рязани было не купить. «Ешь больше, мамке легче везти будет» угощала Женька. И Олька, перемазанная апельсиновым соком, держа в каждой руке по бутерброду с колбасой, отвечала с набитым ртом: «Нее-е, я вот это шьем и вшо, в меня больше не влежет» и в доказательство выпячивала раздувшийся от колбасы и апельсинов живот Рита радовалась Олькиному недолгому счастью и мысленно просила бога: «Оставь ты её, не мучай больше! Ей достаточно выпало бед, ей уже хватит!»
Но настоящая беда ждала Ольку впереди.
Глава 6. Чёрная ведунья
Страшный диагноз
Шло время. Олька окончила десятилетку и готовилась поступать в институт. Институт она выбрала серьёзныйюридический, конкурс был огромный, тридцать человек на место. Не поднимая головы, девочка сидела над учебниками. И голова не выдержалазаболела. От боли у Ольки темнело в глазах, таблетки и холодные компрессы не помогали.
Это у тебя от усталости. Перезанималась, отдохнуть надо, авторитетно заявляла Женька. Но и без учебников голова продолжала болеть. От таблеток боль становилась слабей, но не проходила, Олька чувствовала её постоянно.
И вновьпоходы по врачам, консультациям, клиникам. И страшный диагноз: опухоль мозга. Врачи все как один уверяли, что опухоль доброкачественная, но об институте надо забыть. И настойчиво предлагали операцию. «На ранней стадии операция должна помочь» обещали Женьке врачи. И советовали не медлить.
Врут! поняла Женька. Ничего они не сделают, не смогут помочь. Как со спиной не помогли. «Ребёнка резать не дам, сказала врачам Женька. Сами справимся». И разуверившись в белой магии, обратилась к чёрной.
А что ей ещё оставалось?
Чёрная ведунья
Женька в сотый раз сверила по бумажке адрес и, обмирая от страха, надавила на кнопку звонка. Дверь открыла молодая симпатичная женщина. Вопреки Женькиным ожиданиям, в квартире не было никаких атрибутов колдовства: чёрные свечи, красные как кровь покрывала, таинственные амулеты На вопрос Женьки, где же так называемые «предметы ритуала», женщина рассмеялась серебряным смехом, и Женька сразу стало легко и свободно. Страха она больше не испытывала. Не в амулетах делопоняла Женька. Это всё только ширма.
А здесь даже ширмы не былообыкновенная городская квартира. Женька осматривалась, хозяйка хлопотала на кухне, заваривая для гостьи чай. Женька опасливо уставилась на поставленную перед ней чашку, и хозяйка улыбнулась: «Чай краснодарский, не заговоренный и не заколдованный, так что пейте смело. И рассказывайте, что у вас стряслось. Да не пугайтесь вы так, это даже смешно!»
Ведунья (какая же она ведуньяглаза лучистые, светлые, на щеках ямочки, волосы падают на лицо и она сдувает их, смешно оттопыривая губу) взяла Женькину чашку, а ей придвинула свою. Отхлебнула, взяла из вазочки варенья и кивнула Женьке«Попробуйте, это кизиловое, из Крыма друзья привезли, вкус просто необыкновенный!»
От краснодарского душистого чая с кизиловым вареньем Женька понемногу пришла в себя. И рассказала ведунье обо всём. «Никто моим страхам не верит, а дочь меня сумасшедшей считает, я же вижу! И сестра двоюродная не поверила. Я к ней со всей душой, с открытым сердцем, а она мнедура ты, Женька! Мелешь, говорит, всякую чушь, доболтаешьсяв больницу упекут, в психическую. А мне в больницу нельзя, у меня Олька помирает, всхлипнула Женька. Кому она нужна, кроме меня?»
Ведунья молчала, не улыбалась больше. Наморщила лоб, свела к переносице брови. Думала
Жизнь за жизнь
Мать свою любишь ли? Веришь ей, как себе? спросила вдруг.
Люблю, конечно, как не любить! И верила всю жизнь, всегда и во всём. А теперь вотне верю. По глазам вижухитрит, недоговаривает чего-то. Как приеду к нейрадуется она шибко. И всё мне рассказывает о себе. О молодости, о том, как Тимофея встретила, отца моего. В общем, о жизни. Всё проситпосиди со мной. Только я теперь учёная, не сажусь. Некогда, говорю, мне рассиживаться, я работать приехала, а не чаи распивать. Говорю, работа ждать не любит, а мне вечером уезжать, Олька там одна. Я у матери не ночую теперь, боязно мне. Редко когда останусь, и то на сеновале сплю, в доме не ложусь. Предупреждали меня уже
Ведунья слушала, кивала одобрительно.
Только и не ездить к ней не могу, всё же мать она мне! горестно заключила Женька и замолчала. Молчала и ведунья. Ждала.
Женька благодарна былаза эту передышку, за молчание. Вздохнула. Допила чай. Вытерла слёзыи продолжила:
Теперь вот с Олькой беда. А врачи руками разводят, лечить не хотят, только резать. Осссподи, да за что мне это всё? Уж лучше бы со мной случилось, а Олька бы здоровая была А может, не она это вовсе? Не станет же она внучкину-то жизнь заедать? Она ж её с колыбели, с малых лет Олька-то на руках у неё выросла! Не могла она такое сделать!
Она это. Больше некому, возразила колдунья. Она.
Женька молча уставилась на неё потемневшими от горя глазами, словно умолялапомочь. И та услышала.
Хочешь дочку спастидругой цены нет, либо она, либо дочь. Жизнь за жизнь.
Господь с тобой, что ж ты говоришь такое? Ой, прости, спохватилась Женька, поняв, что о боге упоминать не следовало. Но ведунья не обиделась, ответила спокойно: «Я-то говорю. А онаделает»
Нешто можно такое сделать? С родной-то дочерью?
Сама видишь. Сперва твою жизнь каплю за каплей пила, счастье до донышка вычерпала Да помогли тебе, видать. Вывернулась ты. Вот и дочку родила здоровую, лицом красивую да умненькую. Только и её она достала. Видать, плохую помощницу ты себе выбрала, с силой ведьминой она совладать не смогла. Ходила к кому? Признавайся! Говори! приступала к Женьке ведунья, а глаза у неёсловно огнём зажглись, пламя в них полыхало
Женьке деваться некудасама пришла защиты просить. Призналась она, что к белому магу ходила, и вроде бы помогло, наладилась жизнь, жаловаться не на что было. Удача сама в руки шла, беда стороной обходила. Сколько лет добром вспоминаю её, призналась Женька ведунье.
Со Злом Добру не совладать. Ты вот что Принеси мне платок материн, или другое что. Есть у тебя? Только чтоб обратно ей отдать.
Есть, закивала головой Женька. Бельё! Бельё я у ней забрала, постельное, тяжело ей стирать-то, воду таскать да на речке полоскать, а у меня «Вятка-автомат», кнопочку нажмёшьсама стирает
Принеси, велела ведунья.
Женька принесла два комплекта постельного белья. Ведунья забрала свёрток из дрожащих Женькиных рук и ушла с ним в другую комнату, притворив за собой дверь. Женьку не позвала. Ждать пришлось долго. Женька извелась, размышляя, правильно ли она поступила и что будет с матерью. Об Ольке она не думала. После сама удивлялась, как же это: за мать беспокоилась (а она жива-здорова!), а об Ольке и не вспомнила! Все думы о матери были, словно рядом она сидела, словно упрекала её: «Что ж ты, Женька, делаешь? Али креста на тебе нет? Али тебе мать родную не жалко?
Креста на Женьке и вправду не было: собравшись к чёрному магу, она сняла с себя крестик и, поцеловав, положила в шкатулку, где у неё хранились «драгоценности» пара колечек да брошь, Олька подрастёт, носить будет.
Мама, я ж ничего такого не делаю, я совета просить пришла, врачи-то Ольку не лечат, отказались врачи-то! Думала, может, она травку какую даст, заговоренную, мысленно каялась Женька. А с тобой ничего не будет, не умрёшь. Мама, ты прости меня Олька моя помирает!
Не бойся, не умрёт, словно подслушав её мысли, сказала колдунья (и когда войти успела? Женька не заметила).
Гулко стучало сердце, колотилось-умоляло: «Ты ведьоб Ольке это сказала? Не о матери?» И снова колдунья её услышала:
С дочкой всё хорошо будет. И мать твоя от того белья не умрёт, не отравлено. Силу только потеряет. А тамкак бог даст Да бери! Бери и уходи, и сунула ей в руки свёрток
Руки у Женьки подрагивали, зубы постукивали, и знобило так, что еле до дому добралась. И без сил рухнула на диван. «Уж не заболела ли? встревожилась Женька. Мне болеть нельзя, кто ж тогда Ольку в больнице обиходит?» Накапала из пузырька валерьянки, подумала, выплеснула в раковину и налила в стакан водкивсклянь. Махом осушила стакан и легла спать. А утром проснулась здоровой.
В воскресенье Женька отвезла матери чистое выглаженное бельё. Сунула в сундук, стараясь выглядеть беспечной. «Я к тебе ненадолго, мама. Мне в больницу ехать, к Ольке».
Антонида всполошилась, заохала, запричитала
Как в больницу, зачем в больницу? Говоришь, голова у неё болит? Ты не темни, девка, сказывай как есть. С головой-то в больницу не кладут, от головы тройчатка помогает хорошо, мята лимонная тож Да неужто в городе лекарствов нету? Счас гляну, у меня вроде былиМать суетилась, скрипела дверками шкафа, грохала крышками сундуков. В избе их дваокованные железом, тяжелые, не поднять. Да в сенях огромный ларь.
Маленькая Женька любила залезать в ларь, откинув тяжелую крышку, за что мать её наказываласурово, без жалости: «Будешь ещё в ларь лазать? Будешь? Будешь? Будешь?! Крышка на липочках держится, захлопнется, до утра тама останесси, задохнёсси без воздуха, скоко раз тебе говорить! Скоко говорить? Скоко? Рука устала, а так бы я тебе ишшо добавила, дурья твоя голова!»
На вот, возьми, травки сушеныетут и брусница, и земляница, ещё мята лимонная, девясил, да сон-трава Пусть Олюшка попьёт, помочь должно наверняка: на закате собирала, ввечеру. Днем-то её бесполезно рвать, не действует травка-то, днём сила в ней не та. А все-то не знают, при солнышке рвут, а потом удивляются, что не помогает, а помогает лишь та, что моими руками сорвата. Я, сталыть, ведьма у них Чураются меня, крестятся, морды воротят, а как припрёт, за травками ко мне идут, кланяются
У Антониды было несчастное лицо, руки дрожали, когда она протягивала Женьке мешочек с травами. Женька порывисто обняла мать, целовала в морщинистые щеки, гладила по волосам: «Вылечат Ольку, ты не плачь На обследование её положили, ей там ничего не сделают плохого».