Женсовет из Гаши, Карловны и Кыськи обследовал меня с ног до головы и пришел к выводук свиданке с Лазаревым я готова!
А у меня одно на уме: завтра я войду в его квартиру или уже сегодня? И там будет эта самая тетя Ангелина? Которой я на дух не нужна
Да, еще же есть и эта новосибирская мама
Хирургесса и, как он говорил, матерщинница.
А что, если она меня для начала отматерит, а потом чего-нибудь лишнего отрежет?
И как мне быть с фамилией?
Хотя Лазарева тоже вроде терпимо
Наконец я вылезаю из дому во двор. Гришка в совершенно дурацком костюме «под взрослого» стоит на ступеньках крыльца, зажмурившись, а Гаша подрезает ему ножницами отросшую челку.
Нашла время.
Чуть поодаль стоит ресторатор Гоги с большой аляповатой папкой «Меню», напевая под нос бравурное.
Во двор влетает на своем скутере возбужденная Кыся:
Лизавета Юрьевна! Папа Степа сердится: там журналистов понаехало, а вас нету!
Каких еще журналистов?
Разных. Аж из Москвы
Господи, нашли событие. Ладно, скажи Степан Иванычу: сейчас будем.
Мам, а можно мне с Кысей поехать?
Сегодня всем все можно.
Гришка, взвизгнув от восторга, усаживается на скутер, и они уносятся.
Слушай, Гоги, я не понимаю: чего тебе от меня надо?
Банкэт будэт?
Не знаю.
Я знаю. Будэт. Мой самый красивый ресторан видела?
Да я там не бываю, Гоги!
Он впихивает мне в руки корочки:
Теперь все время будешь. Посмотри меню. Слушай, мне на шашлык четырех барашков привезли. Знаешь откуда? С гор! Из Карачая! Черных. Самые исключительные. А вино? Настоящее деревенское. В бурдюках
На здоровье. Я-то при чем?
Сделай хорошее дело, Лизавета. Приведи ко мне всех начальников! Я позовукто придет к Гоги? Ты скажешьон за тобой всюду пойдет.
Кто?
Такая красивая женщина! Такая умная женщина! Самая лучшая женщина в городе! Зачем вид делаешь? Кто тебя на своей тарахтелке по небу возил? Пусть он всех приводит. Пусть вся область знает: Гогиэто качество! И количество! Сам губернатор дегустацию сделал!
Да отстань ты от меня. Со своим духаном
Не имею права. У меня тоже большой праздник! Каждый месяц Щеколдины приходили. Дажа сама Маргарита Федоровна. «Гоги, плати!» Год «Гоги, плати!», два года «Гоги, плати!», три года «Гоги, плати!». Сколько же можно? «Гоги, плати!» Нет. Почему не заплатить? Но не столько же!
Гоги, миленький. Ну отвали ты от меня! Не до тебя мне сейчас. Я посоветуюсь. Что-нибудь придумаю
Ты запомни: я для тебя все сделаю! Только скажи, что делать.
Он уносит свою тушу за ворота.
Агриппина Ивановна заканчивает пудрежку. И хотя носяра у нее блестит как лакированный, она возглашает:
Я готова!
Наконец-то, ехидничает элегантно обрюченная Элга.
Ну, девки, пошли! командую я.
Мы выходим из ворот и тут же останавливаемся. Гоги, оказывается, никуда не ушел, всунул башку в милицейский «уазик», который нас должен в сопровождении почетного эскорта из двух моторизованных ментов доставить на площадь Сомова, вслушивается. Водила-мент сидит за баранкой, поправляя верньер приемника, остальные топчутся по ту сторону «уазика».
А что это вы тут слушаете? удивляюсь я.
Они почему-то почти испуганно переглядываются и расступаются перед нами.
Я подхожу ближе к машине. Водила, не глядя на меня, выходит на очищенную от помех волну.
И какой-то мужик хрипло говорит по радио:
«обстоятельства еще выясняются. Повторяемпо первым данным вертолет упал через две минуты после взлета в шесть сорок утра. Одна из первых версий причины этой трагедииотказ двигателя. Погибли летчик-инструктор Колыванов Иван Иванович и губернатор области Алексей Павлович Лазарев, судя по заявлениям аэродромной службы, лично управлявший вертолетом. Создана правительственная комиссия по расследованию причин катастрофы. Власти области намерены отменить все зрелищные мероприятия и объявить траур».
Убили Лешеньку вдруг тихо говорит Гаша. И срывается в истошный бабий вопль:Убили-и-и-и
Больше я ничего не помню.
Глава пятаяВЕРЕВОЧКА
Когда меня сызнова выносит откуда-то из глубин безвременья, поначалу я ничего не вижу, все закрыто пеленой какого-то серого тумана.
Потом туман оседает и я понимаю, что лежу в палате, на очень высокой койке.
Окно полузашторено линялой шторой в каких-то кубиках. Ветер косо размазывает дождь по стеклу, мотает голую черную ветку.
Где-то что-то размеренно тикает, словно работает метроном.
А я знаю только одно: мне положено думать о чем угодно, только не о самом главном.
Потому как тогда снова начнется это. По сердцу, по мозгу, по каждой клеточке полоснет дикая, совершенно непереносимая боль. И я снова буду гореть.
Откуда-то из-под ног рванет белое, жгучее, пахнущее авиабензином пламя и начнет вгрызаться в мою кожу.
Что-то мешает моей голове. Я ощупываю ее и обнаруживаю, что я обрита налысо. На висках какие-то влажные нашлепки, от которых куда-то вниз тянутся тонкие проводки.
Чуть ниже койки у тумбочки с набором шприцев и микстур спит, положив голову на кулаки, доктор Лохматов. Он почему-то не в белом халате, а в зеленой хирургической робе. Из операционной пришел, что ли?
Я рассматриваю его внимательно. Он очень сильно сдал. Даже бесчисленные конопушки его словно выцвели. Острый шнобель торчит между впавших небритых щек, волосы цвета пакли торчат нестрижено.
И я впервые понимаю, что Лохматик жутко похож на Буратино. Да и ходит он обычно дергано. Как на шарнирах. Конечно, он у нас умнее тысячи Карабасов, но сомовские Мальвины его не жалуют. Буратины им не нужны.
Я сажусь в койке рывком, неожиданно легко и понимаю, что тоща и плоска как камбала.
Лохматик
Он поднимает голову, зевает и тут же начинает облупливать одноразовый шприц из упаковки.
А, проснулась. Что-то ты сегодня рановато.
Что я тут делаю, Лохматов?
Спишь. Я тут аппаратик электросна нашел. Древность, но эффективная. Ну и снотворными подпитываю: сон для тебя самое то. Давай руку.
Я отвожу шприц:
Не надо. И этого не надо.
Снимаю с висков липкие от какого-то клея нашлепки. Тиканье смолкает.
Это что? Уже осень?
Лохматов напяливает налобное зеркало и засвечивает мне лампочкой с него в зрачки.
Да как-то с ходу долбануло.
Сколько же я здесь?
Четвертую неделю. Да все путем, Лиза. Мы тебя будим, ты ешь, потом ты опять спишь. Там бабки тебе вареньев понаперли, грибочки, даже гречневые блины вчера Никитична принесла. Горячие. Ну, блины я, конечно, сожрал. Я тут одно психиатрическое светило на тебя натравил, он всунул тебе в черепушку кое-какие кодовые установочки, а сегодня ночью заехал и снял их. Так что я ожидал, что ты возникнешь
А хоть в сортир я сама хожу?
У тебя с вестибуляркой были проблемы. Не хватало мне еще, чтобы ты своей башкой унитазы считала. Уточки имеются, Басаргина.
И ты что? В этом процессе лично участвуешь?
Случается.
Стыдно-то как.
В больнице стыда не бывает.
А как Гришка?
Все нормально, Лизавета. Со всеми все нормально, кроме тебя.
Не помню. Ничего не помню
И тут Лохматик просто звереет. Глазки брезгливо щурятся. Он почти орет:
Это ты врешь, Басаргина! Не мнесебе врешь! Просто не хочешь помнить. Боишься. Между прочим, я тебя и в область сопровождал. Со своим чемоданчиком. Ты ведь этого очень хотела. Туда. А Элга и Гаша очень хотели, чтобы ты даже там была красивой.
Была?
Чего спрашиваешь-то?
Цветы помню, нехотя признаюсь я. Гнусные. Белые такие. Как воск. И как говорят, говорят, говорят И этот гроб закрытый И этот флаг дурацкий на нем Ведь был флаг?
Был, Басаргина, был
За что же меня так, Лохматик? Только-только засветило что-то. Только-только. Господи, как же я ждала. Как же я всего на свете захотела. За что же? Его так?
Я плачу.
Оказывается, это очень удобноплакать. Ни о чем не думаешь. Процесс слезоизвержения все блокирует.
Не надо, Басаргина, трясет он меня за плечо. Больно трясет. Начнешь себя жалетьне остановишься. Очень это приятное занятиесебя жалеть. Особенно у женщин.
Слушай, а меня выбрали? Мне говорили что-то? Или мне просто кажется?
А куда ты денешься?
О, черт. Где моя одежда?
Зачем?
Ну мне же на службу надо, вру я. Просто мне почему-то неприятно и стыдно его видеть. Я же голая. Такой обглоданный ребрастый полускелетик.
В шесть утра?
Все равно. Я пойду, Лохматик. Только ты меня не удерживай.
Что ж, иди. Только я тебе мой плащ дам.
Полы его светлого плаща волокутся по лужам, как я ни стараюсь их не подмочить. Сквозь платок, который мне дала одна из сестричек, чтобы прикрыть босую голову, просачивается дождевая мокрота. Лысине зябко.
В больнице мне отдали длинное черное траурное платье. Откуда оно взялось, я не знаю. Но босоножки остались те же, летние, праздничные котурны, с узкими красными ремешками под коленку. Утренняя площадь совершенно безлюдна. С Волги задувает промозглым холодом.
С центральной тумбы еще свисают раскисшие лохмотья предвыборных плакатов. Тут же почему-то свалены и мы с Зиновием, фотокартонные. От Зюньки остался торс, измаранный неприличными словами, и голова с пририсованными буденновскими усами. От меня осталось то, что ниже пупа, и ноги.
Мне это кажется стыдным.
Я отволакиваю мусор к контейнеру в кустах и зашвыриваю куски картона и деревяшки стоек туда.
Ну что, невеста сраная? Кончилось шапито? спрашиваю я у себя. Почти безразлично.
Вообще, я какая-то неотмороженная.
Дежурный по мэрии мент из лыковских пацанов балдеет:
Это вы, что ли? А я тут один. Никого еще нету.
Я есть. Мне достаточно, огрызаюсь я злобно.
Потом я сижу за мэрским столом и совершенно не знаю, что мне делать. Тут даже портрет Щеколдинихи висит на старом месте. И тот же флаг торчит в стояке.
Промокший платок я развесила сушить на спинке кресла, а в платяном шкафу в углу нашла чью-то дурацкую бейсболку с надписью «Спартакчемпион!». Наверное, Степан Иваныча. Нахлобучила на лысую голову и сижу. Единственное, что меня сейчас волнует, это зайти к Эльвире в салон, когда он откроется, и попросить у них паричок, хотя бы прокатно, пока волосня не отрастет.
Подумав, я ставлю электрочайник, открываю письменный стол, потому как помню, что заварку и сахар Кыськин родитель извлекал из него, инатыкаюсь на забитую бумагами папку, на которой вытеснено «К докладу».
Я вынимаю первое письмо, разглядываю титул с завитушками «Мэру Басаргиной Л. Ю. Срочно».
И с трудом понимаю, что это я и есть теперьмэр Басаргина
Я читаю:
«Многоуважаемая. Примите искренние поздравления» И так далее.
А вот и главное:
«Требую принятия немедленных карательных мер по отношению к горгазу, каковой после ваших выборов отключил Вечный огонь, якобы для экономии газа, чем оскорбляет память о нашем светлом героическом прошлом. Зоркий наблюдатель».
Ай-я-яй. Чего ж ты так боишься, наблюдатель, если даже фамилию свою не называешь?
Я прислушиваюсь к смеху и перебранке на первом этаже и лестнице. Ага, это уже тетки пришли. Уборщицы.
Одна такая и впихивает перед собой в кабинет здоровенный, как бочка, казенный пылесос. В зубах беломорина, посвечивает золотой фиксой, фейс как топором сработан из темного дерева. Голос посажен до хрипоты.
Вышла, что ли, Лизавета? бесцеремонно разглядывает она меня.
Похоже, что так.
Ну и дел у нас натворилось. А? Но мы все все бабы были за тебя.
Голосовали, что ли?
Голосаэто все само пришло. Плакали мы за тебя. Очень. Потому как было тебя жалко до полной невыносимости. Так что ты на наших рыданиях взошла.
А когда тут эти Служивые приходят?
А хрен их теперь разберет. Пусто как в барабане. Никто и на службу почти что не ходит. Один Степан печатью справки шлепает. Алевтина я. Ну, как бы бригадирша
Какая бригадирша?
Она включает пылесос и перекрикивает его во всю глотку:
Да мы уж давно с бабами сговорились крутиться не по отдельности, а своей командой. Мы-то в основном дворники. Дворовые. В подкрышные с улицы у нас попастьэто большая везуха.
Подкрышные? Это в уборщицы, что ли?
Технические работницы. При казне. Ну, тут в мэрии место никудышноеодни промокашки. Самое хлебноеэто гостиница: там на одних бутылках жить можно. Буфет на вокзале тоже ничего. А самое поганоементовка лыковская и детсад. Но мы все однополовину навара сдаем в общий котел, чтобы по отдельности ноги не вытянуть.
Да выключи ты эту штуку. Та выключает пылесос. Вот так-то лучше.
И то дело. Слушай сюда. Раз ты уж на службе, я тебя в курс жизни ввести обязана, а то ты уже глупостей наделала!
Я? Каких же?
Ты из лохматовского лазарета через весь город пехом приплелась?
Да.
А зачем? Почему колеса не вызвала? Ты же теперь кто? Начальница! Руководящее звено! У тебя же в гараже казенная машина стоит. С Витькой-водилой. Щеколдиниха с нее не слезала. Так что ты бери его за шкирку. А то он на твоей казенке по ночам наших шалав в Москву на работу возит.
Какую еще работу?
На ту самую. Я их не осуждаю. Каждый крутится как умеет.
Скажите, пожалуйста, какая интересная у нас ночная жизнь в городе.
Дневная тоже. Ты меня слушай. Другая тебе такого никогда не скажет.
Кажется, мне в первый раз здесь становится интересно:
Где я еще прокололась?
Да хотя бы вот тут! Чего это ты со мной лясы точишь? И допускаешь, что я тебя жизни учу? Ты мне кто теперь? О-го-го! А я тебе кто? Мышь серая. При швабре! Бояться тебя должны, понимаешь? Бояться!
Зачем?
Да какая ж это власть, если ее не боятся? Тебе ведь в минуту на голову сядут. Сюда только с одним и идутдай! Ладно, сколько с нас-то брать будешь?
Брать?
Ну, у Щеколдинихи своя такса была. За устройство на казенную работусвоя. С любого заработкасемь процентов
И она с вас брала? Даже с вас?!
Вообще-то, конечно, это она больше для острастки нас так держала, чтобы все знали: без нее тут и кошки не котятся.
Прости, но ко мне это не относится.
Ну да, ты ж мильонами ворочала. Что тебе наши копейки. Ладно, если не возражаешь, я тебе и дальше подсказывать буду. Консультировать! А имя мне Мухортова Алевтина
Ну, консультируй, консультируй, Алевтина Мухортова. А пока, не в службу, а в дружбу, сними-ка мне эту мадам
Уборщица с ходу запрыгивает на стул и снимает портрет Щеколдиной со стены.
Ну, гадина, натерпелись мы от нее. В помойку?
Неприлично. В архив.
Вбегает, запыхавшись, Элга, развевая мокрое кожаное пальто, в брызгах грязи даже на бледной мордочке.
А мне доктор Лохматов передал информацию, и я бегу, бегу. О, Лиз! Наконец-то! Неужели мы выжили? И имеем эту жизнь?
Мы влипли друг в дружку.
И просто ревем.
Неожиданно свистит свистком электрочайник, про который я совсем забыла.
Алевтина-бригадирша выключает его.
Заварить, что ль, Лизавета?
Я спохватываюсь:
Позволь представить тебе моего новоявленного нештатного консультанта
Алевтина.
Хочу представить вам, Алевтина, мою первую помощницу и главного советника мэрии
Я имею фамилию Станке. Я имею имя Элга. Я имею отчество Карловна.
Алевтина как-то нехорошо ухмыляется:
Ну, блин! Вот только прибалтов нам тут не хватало.
Элга бледнеет от негодования:
Я полноценная гражданка Российской Федерации, мадам! Мы работаем, Лиз?
А не страшно, Карловна?..
Как это говорил мой бывший Кузьма Михайлович Каждый должен тянуть за свою веревочку.
Вообще-то это звучит несколько иначе. Взялся за гужне говори, что не дюж.
Тем более.
Алевтина уволакивает свой пылесос и на прощанье сверкает фиксой:
Ну извините, девушки, если что не так ляпнула
Я и не догадываюсь, что через часок эта милая бригадирша уже трется возле Серафимы, таская за собой здоровенную порожнюю сумку на колесиках. Та, в рабочем, испачканном кровью комбинезоне и белой каске, угрюмо наблюдает за тем, как пара грузчиков разгружает здоровенный авторефрижератор с тушами мороженого скота.
Ужас, Симочка, просто ужас. Первым делом как заорала на портрет Федоровны: «Убрать это! В помойку! Чтобы и духу тут щеколдинского не оставалось!»