А мой мне фантастикой как-то по башке съездил вот такой томина был «Космическая полиция», кажется. Тяжелая «Не смей забивать голову макулатурой, Алексей!»
Помогло?
Не очень.
Важный дядечка. Один мундир чего стоит.
Да мундир как раз он не очень жаловал. Когда заставили художнику позировать, он его впервые при мне из нафталина вынул. Он же у нас не из солдафонов, лампасы с погонами скорее декоративные.
Как это?
Ученый муж Оборонка Конструктор каких-то там систем Столько лет вместе прожили, а я так толком и не знаю, что он там из этих боевых стрелялок, бухалок и леталок сочинял. Хотя даже с меня подписку брали. О неразглашении.
А что же вас, Алексей Палыч, не в ту сторону повело? Была бы династия По бухалкам и стрелялкам
Честно?
Честно.
Да он же не просто невыездной был, Лизавета Юрьевна. Его всю жизнь за заборами продержали. За проволочкой и вышками В этих номерных Арзамасах
Оберегали, значит.
Да уж Насмотрелся я Как в клетке был. Пусть золотой, лауреатскими знаками увешанной, а в клетке. Этого нельзя, того нельзя Всего нельзя Он в Москву в консерваторию своего Баха прилетал слушать, а вокруг него те еще меломаны сплошняком сидели В штатском Нет, я очень вовремя представил, что даже в бане никогда не останусь один. Как он! И все!
А мама? Она не с вами?
Маму я из Новосибирска вытащить не могу. Она у меня классная хирургесса. Матерщинница и хулиганка. Между прочим, несмотря на немалые лета, еще режет.
Ангелина вносит еще одну сковородочку с яичницей.
Ну вот и я. Кому из вас?
Лазарев вскакивает, взглянув на часы:
Все! Я горю! Через восемь минут у меня диспетчерская! По всей области. Больше ни секунды не могу! Лизавета, вы только дождитесь меня, пожалуйста. Ну, скучно станетпо городу погуляйте. Все! Все!
Лазарев быстро уходит. Ангелина заряжает длиннейший мундштук слоновой кости половинкой сигареты и закуривает:
Ну вот опять удрал Не доглотавши
И часто он так у вас?
Бывает.
Ангелина Эдуардовна, спасибо. И давайте-ка я вам помогу
Она разглядывает меня как блоху под микроскопом.
Чем же?
Ну хотя бы посуду помою
Она ухмыляется с плохо скрываемым презрением:
Вот что, милая Чтобы в эту кухню войтиочень сильно постараться придется. В этом доме даже посуду мыть еще заслужить надо.
И многие пытались его заслужить?
О, да. Случались особы
Не вышло? У них?
Не вышло
Какая жалость. Но вы знаете, Ангелина Эдуардовна, мне их почему-то совсем не жалко.
Я догадываюсьпочему.
Я поднимаюсь из-за стола и даже пытаюсь не то сделать книксен, не то шаркнуть ножкой. Демонстрируя высший класс политеса.
Большой привет Алексею Палычу. Он мне подарил сегодня совершенно потрясающее утро. Завтрак был на уровне, хотя тостики вы передержали. И до скорого свидания
Она вздергивает бровь:
Уже«скорого?»
Мне почему-то кажется, что оно должно быть скорым А пока«пока-пока!»
И вы Лешика даже не дождетесь? деланно удивляется эта дама.
У меня ведь тоже дела. И он прекрасно знает, как и где меня найти.
С вызовом вскинув голову, гвардейским шагом я покидаю этот дом. В моей душе поют серебряные трубы победы. Я почему-то совершенно точно знаю, что в этот дом я еще вернусь!
До Сомова я добираюсь только к ночи. Мой «фиат» словил гвоздь в правое заднее колесо, пришлось тащиться до шиномонтажа и менять колесо на запаску.
Гришка уже спит.
Потоп прекратился, но Волга парит непробиваемым теплым туманом. Огни города мерцают тускло-желтыми точками. Мы с Гашей сидим на веранде и бездумно смотрим сверху на реку. Мокро как в джунглях. И ясно, что завтра опять обрушится знойне продохнешь. На фарватере низкий белый туман распарывает пассажирский трехпалубник, ползущий в низовья, на Астрахань. Он разукрашен иллюминацией, на верхней палубе танцуют люди. Что-то жеребячье вопит Радио Мозамбик, и я бы не удивилась, если бы этот черный-черный негр в белых-белых штанах крутил бы там на палубе какую-нибудь млеющую туристочку.
Вообще-то регулярные рейсыхороший знак. Прошли времена, когда на Волге все стояло, особенно после финансовой чумы девяносто восьмого. В нашем порту ржавели от безделья краны, и только изредка на Москву проползали со стройпеском и гравием, пихаемые толкачами-буксирами, баржи, груженные на карьерах. В столице все одно строились. А я вся в мыле пыталась удержать корпорацию на плаву. Без Сим-Сима.
Все. С этим покончено. Раз и навсегда. И больше никогда ничего похожего.
Даже думать о Москве не собираюсь.
Агриппина Ивановна очень довольна, пыхтит как кадушка с квашней, лузгает семечки и загадочно ухмыляется чему-то своему.
Ну вот видишь, Лизавета, а ты боялась. А полдела уже сделано.
Каких полдела?
Ты без него уже не можешь. Осталась еще одна мелочь. А как он насчет тебя? Вот как у нас с моим Ефимом было Ходил он за мной, ходил Я ему и улыбочку, и бедрышком вильну, как бы случайно и глаз ласковый И кофточку вот с таким вырезом, как у этой Мерилин Монро У нас только продавщица с сельпо, Лилька, на такие решалась.
Ты?!
Ха! Не видела ты меня тогда. Другие плетенихинские парни в обморок от моей красоты рушились, а этот ни мычит ни телится. Ну я все свои завлекалочки на замок, в глубокую заморозку. Никакого пламениодин холод. Заледенела вся. Даже узнавать его перестала. В упор не видела. Не то чтобы здороваться. И не замечала даже.
Это дядю Ефима?
Это для тебя он дядя. А тогда у него не лысина, а кудри были. Просто золотые. Так что было мне из-за чего ночами в подушку с горя хрюкать Вот он у меня и скукожился, как пингвин на Северном полюсе. Сообразил все-таки. Исватов! Так что ты держись Вид изобрази «А кто вы такой?» Запретное яблочкооно завсегда слаще.
Не смогу, Гаш.
Да кто из нас, женщин, по-настоящему знает, что она может, а чегоникогда!
Мы треплемся как-то лениво и сонно.
И я понимаю, что моя глубокая разведка не прошла мне даром.
Я как в стиральной машине отжата. Устала, словно марафон пробежала. Сорок верст с гаком. Когда-то, на третьем курсе, меня впихнули в команду. С меня хватило одной тренировки.
Нехотя и безвольно раздумываю: а что поделывает мой губернатор?
Получает втык за меня от своей Ангелины?
Или уже просто спит?
И даже в самом страшном сне представить не могу, что именно в этот час он усиленно занимается именно моей персоной. Но совсем не в том смысле, о котором я мечтаю. Без меня меня женит. И, увы, не на себе
И они там все в его кабинете уже чумные от непрестанного курева и бесконечного кофе.
А он дергает щекой и выдает финально:
В общем, господа бюрократы Если этой зимой мы заморозим хотя бы один поселокполетят головы. Прежде всего моя! Так что все вниманиезиме. Свободны! Захар Ильич, задержись.
Чиновники покидают кабинет, Кочет переходит к столу Лазарева, на котором лежит муляж дедовой картошки. Берет его в руки и с любопытством вертит. Лазарев отбирает у него муляж и водружает на место.
Ну как у тебя дела с нашей сомовской девушкой?
Кочет зевает:
С кем? А С этой? С этойвсе нормально. Отослал ей официальное письмо с предложением дать согласие на выдвижение.
Какое там письмо? Ты что писанину разводишь? Поезжай к ней Поговори Объясни по-человечески В конце концов, как губернатор я лично имею право выдвинуть от себя любого человека.
Не советую, Алексей. Я понимаю, как тебе не терпится повидать свою подругу
Она не подруга.
Да? А с чего это она с тобой тут у нас утренние пробежечки делает?
Доложили уже? Да ерунда все это. Просто передала недостающие бумажки из архива академика. Ему еще Брежнев музей обещал. Кстати, я ей даже про мэрство сказать ничего не успел Умчалась И не было ничего такого
Былоне было, какая разница. Сделают, что было. Языки без костей. Ты же на виду, как прожекторами просвечен. Да и я не собираюсь свою шею подставлять.
Ты?
Именно. Стоит показать заинтересованность в этой даме властных структур И начнется! Администрация губернии проталкивает своих людей Где свобода волеизъявления? Возможность выбора? То-се
А там есть выбор?
Это я организую. Без проблем. Но никакого особого внимания именно ей! «Одна из многих, одна из равных Демократия для всех Пусть победит сильнейший» И прочая труха.
А она победит?
А я на что? Да и у нее ресурсбудь здоров. Только не лезь ты в мои дела. Я ее сделаю Гарантирую.
Ерунда какая-то! На кой черт тогда весь этот цирк, когда мы уже сейчас знаем, что онабудет?
Захар Ильич разглядывает его как в бинокль. Через сжатые кулаки. И говорит совершенно искренне:
Алешенька, ты меня изумляешь. Да у нас любые выборыцирк!
Через два дня Гаша кладет перед моим носом официальный конверт из канцелярии губернатора. Госпоже, значит, Туманской
Я взрезаю конверт дедовым ножом для бумаги и тупо изучаю буквально две строки, набитых на принтере. Госпоже Туманской предлагается немедленно выдвинуть свою кандидатуру на пост мэра города Сомова. И подпись «Вице-губернатор З. И. Кочет».
Что за хрень? балдею я.
Гаша кланяется мне в пояс:
С возвышением вас, ваша милость. Не оставьте нас, сирых, державными заботами. Лизка, да мы же теперь как Щеколдиниха даже за электричество платить не будем! Нас с тобой теперь казна прокормит!
Через два часа фельдъегерь на мотоцикле из области вручает мне под расписку осургученный печатями пакет бумаг, килограмма на полтора, с инструкциями, разъяснениями и рекомендациями от областной избиркомиссии, с приложением бланков для налоговой инспекции о моих доходах, личном имуществе и прочей мутоте.
Буквально через минуту после мотоциклиста на наше подворье вваливается потертый редактор районной газеты «Призыв» с треногой и фотоаппаратомоказывается, в воскресном номере этого трепливого листочка должна появиться моя фотка.
За ним пришлепывает малоразговорчивый вежливый временный и. о. мэра, супруг Серафимы и родитель Кыси, Степан Иваныч, чтобы лично засвидетельствовать мне свое почтение. Он дышит в сторону и прикрывает ладонью рот, потому как от него разит не только закусочным луком.
К обеду в воротах появляется плетеная громадная корзина из-под винограда, которые на юге называют «сапетка». Ее проталкивает пузом двухметрового роста шириной с банковский сейф витязь в тигровой шкурехозяин ресторана «Риони» щедроусый, всегда хохочущий Гоги, который близко знаком абсолютно со всем городом. В корзине он припер первые дарымощную сырую индюшку, чурчхелы для Гришки, бутыль чачи цвета детской мочи, несколько бутылок классного грузинского вина в глиняных фирменных пузырях, сыр сулугуни, пучки киндзы и прочей зеленухи, потрясные помидоры величиной с голову младенца и всяческие иные бастурмы и вкусности, от которых слюнки текут.
Начинается базар.
Я посылаю Гоги куда подальше.
Гаша вопит, что я обижаю хорошего человека.
Гоги просто ничего не понимает, смотрит своими детским очами цвета спелого инжира и удивляется:
Рита Федоровна мэня уважала. Немножко того, немножко другого. Знакомиться будем, дарагая! Ты же все равно ничево нэ дэлаэшь.
Весь день вокруг меня свистят и щелкают невидимые бичи. Кнуты, словом
Меня как корову в стойло уже загоняют сомовские доброжелатели. А пара самых значительных козлов просто готова почтительно проводить меня на бойню и полную разделку непосредственно на колбасню агрофирмы «Серафима».
Я сучу ножками и растерянно посылаю даже неизвестные мне доселе фигуры по изученным мною в зоне дальним адресам.
В одном Гоги прав: я безработная, такая вольная птичка, и действительно ни фига в Сомове не делаю. Значит, мне нужно немедленно прикрыться хотя бы какой-то работой. Ссылаться на то, что я занята.
Я беру Гришку за шкирку и смываюсь подальше от дедова дома. Я иду в мою школу. К директрисе Нине Васильевне. Потому как скрываться мне больше не у кого.
Хотя в школе на втором этаже распахнуты настежь все окна, на поросшей травой спортплощадке со старым деревянным бумом, опилочной ямой для прыжков и рамой для каната и колец царит полное безлюдье и тишина. На траве нагромождены дореформенные парты, приготовленные для ремонта, в облупившейся черной краске, с поломанными спинками. Тут же свалены и обтесанные доски, но парты никто не чинит. В московских школах такой рухлядью уже никто не пользуется.
Жестяная крыша школы частично вскрыта, там стоят ведра с краской. Гришка с опаской разглядывает бум.
Струхнул.
И мне это очень не нравится.
А ну-ка Забирайся! подсаживаю я его на бревно.
Мальчик стоит раскинув руки, покачиваясь, плотно закрыв глаза. Губеныши подрагивают.
Шепчет испуганно:
Мам, я же упаду.
Упадешьподнимешься. Раз влезиди до конца! беспощадно заявляю я.
Мне же страшно, мам
Открой глаза! Вот так-то лучше. Молодец! Никогда не закрывай глаз, когда боишься.
Мне все одно страшно.
А ты сам себе говори: «Не страшно! Не страшно! Не страшно!». Я говорила, Гришуня. Вот увидишьэто здорово помогает.
Он осторожно передвигает крепкие ножки по буму.
Смотрит только вперед. И шепчет:
И не страшно И не страшно И не страшно
Два раза он слетает с бревна, на третий доходит до конца бума, спрыгивает ко мне на руки. Я целую его в маковку.
Он победил.
Он счастлив.
Он теребит меня, прыгая:
Давай еще, мам! А?
Пошли, пошли Сейчас некогда.
Мы идем к распахнутому настежь парадному.
А я тоже тут учиться буду? Как ты?
Ну, через годик может, два
А почему тут никого нету?
Каникулы. Только есть тут кое-кто. Она всегда здесь. Каникулыне каникулы
Я не ошибаюсь.
Нина Васильевна в гулко-пустынном коридоре, куда распахнуты двери классов, присев, размешивает в ведерке побелку. На газетах, расстеленных, чтобы не пачкать скрипучий паркет, ляпы и разводы известки, но на ее отглаженном рабочем халате (даже с белым воротничком) ни пятнышка. Она у нас чистюля. Махонькая, со своей пушисто-седой головкой, она похожа на одуванчик.
Над ее головой, сидя на высокой стремянке, бородатый загорелый человек лет тридцати пяти, в колпаке из газеты, драных джинсах и в линялой футболке белит кистью потолок.
Господи! Сколько же лет я гоняла по этому коридору?
Горло у меня перехватывает от растроганности, и я говорю сипло:
Здрасте вам, Нина Васильевна.
А Басаргина
Покуда Туманская.
Для меня ты всегда Басаргина. Долго собираешься. Заждались.
Так вышло.
Она задирает голову:
Николаша, а ты Лизавету не помнишь?
Да, кажется, бегала под ногами какая-то мелочь пузатая
Гришка недоуменно переспрашивает:
Мам, а ты была пузатая?
Это дядя так шутит. Юмор у него такой Дубоватый.
А можно я тут побегаю? Посмотрю, где ты училась
Можно, мальчик, можно. Ну что ж Ступай за мной В директорскую
Как всегда?
Директриса за эти годы как-то усохла, уменьшилась, худенькие ручки свободно болтаются в рукавах. Она привычно включает электрочайник на столике. Протирает салфеткой чашки. Экономно добавляет в чайничек щепотку заварки.
А что это за тип, с кисточкой? Тоже учитель?
Коля? Лохматов Николай? Да нет. Медик. Главный врач в нашей больнице. Когда еще в город вернулся.
И потолки белит?
А мы тут, Лиза, все сами. И белим, и стеклим, и крышу штопаем Такие, значит, времена Кто что может
Я удивилась, когда мне сказали, что вы еще в директрисах.
С пенсии вернулась. Прислали тут одного, молодого, только он как-то недолго продержался. Бежит народ в столицу. Хоть за метлуно там! Это вот только Лохматик Подучился в Первом меде, и домой.
Это что? Упрек в мой адрес, Нина Васильевна?
Ну почему же? Я ведь все понимаю, Лизавета. Для тебя здесь все былокак по костру босиком идти. Обида да боль. Все Щеколдина Ритка истоптала. А я вот в твое воровское преступление с наказанием никогда не верила
Ну хоть за это спасибо.
«Спасибо»это я тебе сама собиралась говорить. Даже письмо как-то сочиняла Мол, не подкинешь ли родимой школе по жуткой нашей нужде чего-ничего из своих миллионов? Артур Адамыч все насчет фортепьяно настаивал. Посыпался инструмент.