Артур Адамычэто наш учитель музыки, такая элегантно-неряшливая жердина с большими ушами, французскими усиками, почти один к одному похож на Дон Кихота.
Господи! И он еще преподает свое пение? И с городским хором тоже носится?
А куда денешься?
Чего ж вы раньше не прочирикали? У меня, конечно, своего почти что ничего и не было, но к супругу могла подкатиться. Он вообще-то не очень жадный Был А теперь
Да носят наши сороки на хвосте, что теперь.
На здоровье. Только опоздали вы с миллионами, Нина Васильевна. «Финита ля» все на свете! И комедии, и трагедии, и все остальное в придачу Это насчет «ешь ананасы, рябчиков жуй!». Мне б теперь самойне до жиру, быть бы живу
А как у тебя с языком?
Да, в общем, нормально. Никаких толмачей на переговорах с иностранцами у меня и близко не бывало.
Ну да Ты ж там небось все с Европами
Не только. Но сами понимаетерабочий язык и с китайцамиинглиш!
Вот тебе шарик, бумага Пиши заявление У меня старшие классы фактически без англичанки. Пыхтит тут одна Только ее английский ни один англичанин не поймет.
Да, я, в общем, за этим и пришла Хотя И не совсем за этим
Она вонзается из-под очков остро и обиженно:
Так И ты, значит, боишься?
Боюсь? Чего?
Она вдруг стучит отчаянно кулачком по столу, роняет головенку в ладошки и всхлипывает:
А всего! Зарплаты по два года не получать, как мы не получаем Картошку сажать, чтобы ноги зимой не протянуть Последние кофточки штопать, чтобы дети нас за бомжих не принимали И гордитьсямы, педагоги милостью Божией На нас земля держится! Господи-и-и Надоело-то-о-о
Нина Васильевна, родненькая вы моя Да я не про то. Я же к вам посоветоваться пришла. У меня ж тут, кроме Гашки, никого нету А та одно вопит: «Соглашайся, Лизка! Мы их всех кверху задницей поставим!»
Кого это?
Щеколдинских.
Ничего не понимаю.
Я вынимаю из сумки сегодняшние казенные конверты и шлепаю перед нею. Она напяливает очки и бегает глазами:
«Предлагается создать инициативную группу баллотироваться на пост сообщить о решении» Господи, да никак тебя власти в мэры на место Ритки вербуют?
Ну?
Ну, извини, что я на тебя всех собак спустила.
Ха! Разве это собаки? Видели бы вы тех собак, которые меня раньше в куски шматовали!
В градоначальницы, значит Не знаю, что и сказать Это очень подумать надо Очень Вообще-то как-то нехорошо у нас Мутно Ну и что ж ты решаешь?
А я уже решила! Обойдутся Виват родимой школе! Пора платить долги!
Ну ты все такая же Порох! Сначала делаешь, а потом начинаешь думатьзачем Город тоже родимый
Да при чем тут город? Хватит с меня За каких-то покойниц отдуваться!
Покойниц?
Именно. За одну, Туманскую Нину Викентьевну, первую жену моего котяры блудливого, пахала будь здоров. Даже по ночам, в койке. Хотя я ее и живой-то не видела. А теперь что? Еще за одну упокоенную Маргариту Федоровну Щеколдину ее дерьмо разгребать? Да от меня уже самой гробами несет Дорогими могилками Все! Налопалась! Я жить хочу! Сама! Своей собственной жизнью!
Неожиданно, усиленные пустотой школы, за стеной громогласно звучат фальшиво-яростные аккорды фортепьяно.
Что это?!
Адамыч чудасит. Инструмент настраивает.
Мы торопимся в спортзал.
А там Артур Адамыч, горбатый от старости, в белом застиранном сюртучке, но с бархатной «бабочкой», играет на фортепьяно газмановских «Офицеров», с интересом глядя на Гришку, который стоит на табурете и увлеченно заливается прекрасным дискантом. От дверей, присев на корточки, за ними наблюдает Лохматое.
А Гришуня разливается:
«Ахвицеры, ахвицеры Ваше сердце под прицелом!»
И тут под крышкой рассохшегося фортепьяно со звоном лопается струна, опрокидывая всех нас в тишину.
Ну вот Опять то же самое! И руки сводит бурчит Адамыч, растирая аристократические кисти рук, изломанные артритом, в буграх и старческих венах.
Гришка вздыхает:
Там дальше еще интересней. Мам, я не допел.
Лохматов смеется:
Давно я не слышал в сих стенах что-то более вдохновенное! Браво, маэстро!
Сынуля вас не очень заколыхал, Артур Адамыч? Он может.
Адамыч рассматривает меня и чешет маковку, припоминая:
Послушайте, Басаргина? Конечно, Басаргина! Очень интересный голосишко у вашего сынка. И слух отменный. Но что-то я не припомню, чтобы вы в вашем классе лично у меня отличались подобными вокальными способностями В кого же он?
Ты все путаешь, Адамыч. Это не она, это Ираида отличалась. Подружка ее. Они же не разлей вода были Горохова
У меня перехватывает горло от ненависти:
Не надо так. Нина Васильевна Даже поминать ее Не надо!
А потом я совершенно неожиданно получаю по мозгам от обожаемой педагогши по полной программе.
Она провожает нас с Гришкой до ворот школьного двора, и, когда я спрашиваю, когда мне зайти к ней, чтобы получить программы к новому учебному году, познакомиться с установками и новыми методиками по преподаванию английского, Нина Васильевна, сняв очки, изучает меня как-то брезгливо-враждебно и даже не без жалости.
Это отпадает, Басаргина, ледяным тоном абсолютно безапелляционно заявляет она. Я тебя в учительши не возьму. Подмокла, что ли? Боишься ручки испачкать? Не собираешься в нашем сомовском дерьме ковыряться? Ты же Басаргина, Лиза! Хоть деда-то вспомни! Ты же никому в школе не спускала Ни одной обиды Даже пацанам! Всех метелила! А ведь мы обиженные, Лиза. Все мы тут обиженные.
Вы что? Всерьез? Нина Васильевна?! Я уже почти ору в ужасе.
Более чем
Да я завтра же шмотки соберу! Гришку под мышку И к чертовой матери отсюда Куда глаза глядят Да на кой хрен мне еще и тут себя гробить?
Ну тогда ты будешь просто мелкая дрянь. Такдерьмецо на палочке Прости уж!
Старушечка моя церемонно кланяется и чешет в школу, держа спинку прямо, как солдатик на строевой, и ни разу даже не оглянувшись.
Мне обидно.
До ожоговой боли.
Ничего себепришла к своим
А своих нигде у меня и нету.
И никто не хочет знать, как мечтает жить некая Басаргина
Всем на нее наплевать. И у каждого на сей случайсвоя личная колокольня.
Гришуня что-то учуял. Заглядывает мне в глаза, теребит:
Ты чего, мам? Тебя обидели?
«Белые пришлиграбют Красные пришлиграбют Куды крестьянину податься?»бурчу я. Это кино такое было, Гришунька.
С Шварценеггером?! вспыхивает он любопытством. Мы с дедом Сеней сколько раз про него смотрели!
«С каким это дедом Сеней?»вяло думаю я. И только потом доходит. С Туманским, конечно. Сим-Симом. Семен Семенычем. Он же для Гришкидревний дед. И парень про него не забывает.
А я?
Когда мы с Гришкой добираемся до дома и я вижу, что коричнево-аппетитная в хрусткой кожице индюшка из даров кавказского ресторатора уже засажена в духовку и дожаривается, распространяя закусочно-обалденные ароматы по всему участку, я устраиваю Агриппине Ивановне скандал.
Домоправительница даже не протестует, просто презрительно пожимает плечами и, сплюнув, отправляется спать.
Гришка слишком устал, чтобы дослушать до конца вечернюю сказку из сборника братьев Гримм, и тоже отключается.
У меня после событий этого дняни в одном глазу.
Хотя я тоже насильно отправляю себя в спальню.
Ничего не выходит, и я выбираюсь на веранду, кутаясь в простыню. Где и пью из чайной чашки Гогину самогонно-виноградную чачу. Хрустя зеленухой.
И с иронией размышляючто это он припер? Это уже взятка? Или еще комплимент?
И еще я думаю о том, что, если всерьез, никуда я от Москвы не убежала. Это все утешение для дебилок. А я все еще сижу в моей московской жизни, как лосиха в бездонном комарином болоте, и никуда мне от этой липучей грязи не деться.
Они же все всё про Туманского знали. И безопасник наш Чичерюкин, и его возлюбленная Элгочка, то есть Элга Карловна, и, наверное, наша финансовая директриса Белла Зоркис. Но помалкивали. Жалели меня, кретинку? Или как?
Баб, конечно, у этого тихушника Сим-Сима и при первой жене было вагон и маленькая тележка. Но эта смывшаяся в Швейцарию издательша какого-то вшивого журнальчика Монастырская Маргарита Павловна была явно из самых ценимых.
Я-то в полном отчаянии выводила его из-под пуль, отправляла за рубеж, дабы сохранил он себя, бесценного. Пахала как тягловый бык в ярме, спасая от разорения эту вонючую корпорацию. И в конце концов спасла ее. А этот гад преспокойно отправился на эту самую «монастырскую» виллу и отсиживался там! Да нет! Не отсиживался! Отлеживался во франко-швейцарской постели этой стареющей шлюхи! до той поры, пока не счел безопасным для себя вернуться в Россию
И хотя прощения ему нет и никогда не будет, но я же уже давно не Джульетта, которая по наивности не соображает, что там прячет ее средневековый парнишка в своем расшитом веронскими бисерами гульфике, да и Сим-Сим вовсе не Ромео, чтобы бряцать под балконом на какой-нибудь гитарной лире и петь мне целомудренные романсы о своем соловье над моей розочкой
Ни один самый верный бычок, окучивая свое стадо, не удержится, чтобы втихую не прихватить телку из соседнего
Так что так называемые гнусности моего пока еще не бывшего муженька мне почти понятны. Объяснимы, по крайней мере. Не девочка все-таки. И врезалась в него, и замуж шла вовсе не девочкой. Кобель, он и есть кобель. Его инстинкты, генный напряг и прочая анатомия гонит на похождения.
Но вот они
Самые близкие
Почти родные
Почему они-то молчали?
И это не какой-нибудь там промышленный шпионаж, когда из фармацевтической лаборатории корпорации где-нибудь на Урале прут формулу очередного эликсира от геморроя.
Они же понимали, что Сим-Сим уволок с собой мою любовь, тоску мою, верность мою идиотскую и главноенадежду!
И молчали
И этого я им всем никогда не забуду. Просто не смогу
Тогда почему мне так охота разблокировать мобилу, позвонить той же Элге и услышать ее четкий голос с милым прибалтийским акцентом: «Референт госпожи ТуманскойЭлга Станке имеет место у этого телефона! Примите мое предупреждениенаш разговор в интересах корпорации «Т» имеет фиксацию и будет записан на пленку»
Ну и самое главное, то, о чем я боюсь думать даже наедине сама с собой. А что, если то, что начинается у меня с Лазаревым Алексеем, только видимость. И я сама себя обманываю?
Просто обидели бабураздавили почти, вот я и придумываю себе новую любовь, новую «лав стори»? А по правде все этотолько от моей обиды, такая элементарная женская подляночка?
Вот тебе!
Гад!
Раз тытак.
Так и ятак!
Но если быть совершенно честной, мне впервые после моего удёра становится по-настоящему интересно: а что они там поделывают, этим вечером, в Москве?
Без меня?
Глава пятаяПОТУСТОРОННЕЕ
А ни фига они особенного не поделывают
Суперособняк корпорации со своим колонно-дворянским портиком стоит себе, как всегда, на нашей Ордынке, омываемый гулами и шорохом шин, которые накатывают на него от Кремля. Почти все окна темны, потому как рабочий день окончен. Пацаны в форменках из дворовых служб, набрызгав шампуней, моют из шлангов замощенный классной темно-серой шведской брусчаткой двор. У парадных кованых фонарей, «под старину», шеф охраны, Кузьма Чичерюкин, подняв капот, ковыряется в движке своей «Волги». А Элга Карловна рядом с ним покуривает сигарету, терпеливо дожидаясь своего милого. Эта парочка уже ничего и ни от кого не скрывает. И все в офисе ждут, когда они наконец узаконятся в ближайшем бракосочеталище.
Беззвучно отворяются ворота подземного гаража, из него выползает личный «мерс» Туманского, за ним выкатывается лакированный куб джипа охраны и, даже не притормозив возле Кузьмы, выруливает на вечернюю Ордынку. Чичерюкин тоже делает вид, что в упор не видит каравана.
Куда это он? И снова без тебя, Кузьма Михайлович? спрашивает Элга, неодобрительно разглядывая Чичерюкина.
В казино, куда же еще. Опять куролесить будет.
Это имеет большую неправильность. Тебе нельзя оставлять его одного, Михайлович. Я буду иметь понимание И потерплю Без тебя
А что я могу поделать, если он меня посылает Огрызается Чирикайте, мол, со своей Элгой, а меня не трогайте!
Он не имеет на нас зла. Я думаю, что только теперь, когда Лиз нет, он начинает иметь понимание, что она для него означает. Его мучает неизвестное расположение Лиз.
Кузьма грызет кончик седоватого командирского уса и сплевывает. Он у нас все больше становится похож на пожилого пожарника, который всегда приезжает к очагу возгорания, когда уже все сгорело. И страшно бесится от этого.
Думаешь, меня не мучает?
Может быть, именно тебе имеет смысл навестить ее? Мы могли бы помочь ей немножко хотя бы деньгами
Кому помочь, Элгочка? Да она мне Марго Монастырской вовеки не простит! Пошлет меня за Можай и даже дальше. Для нее теперь что я, что сам Сенькабез разницы. Ну что ты там для нас на сегодня напрограммировала?
Выбирай! Два билета в консерваторию, на Шопена, или ужин у меня дома, то есть у нас Молодая духовочная овечина, то есть баранина Под соусом тартар И с красным перчиком Я немножечко учусь.
Ну какой же Шопен против такого харча?
Ты еще имеешь юмор, а у меня душа потеряла свое место. Я полагаю, что Лиз там очень и очень некомфортно. Не очень хорошо. У меня имеется такое ощущение
Какое совпадение, угрюмо бурчит Кузьма. У меня тоже. Ты меня прости, Карловна, но я все-таки дуну за Семеном Должен же хоть когда-нибудь этот бардак с ним закончиться?
О! Я понимаю. Ты имеешь свой долг. Это я понимаю, Михайлович, расстроенно бормочет Элгочка.
Еще бы не расстраиваться
Как-то она мне призналась, что в свои уже сорок с хвостиком старательно углубляет неизведанные ранее секс-познания и старается хотя бы теоретически освоить курс того, что известно нынче каждой десятикласснице. То есть втихую купила томину иллюстрированной «Камасутры», поменяла в своей квартирке прежний узкий, почти монашески-солдатский топчан на итальянский орехового дерева суперполигон с матрацем величиной с футбольное поле и даже притащила из какого-то бутика шелковые простыни, покрывала и наволочки из черного шелка с алыми абстрактными рисунками, намекающими на очень ночное и многое.
Немножечко бордельно, Лиз, как-то смущенно призналась она мне. Но мне это нравится.
В том, что ей ночная практика с Кузьмой нравится гораздо больше углубленно осваиваемой теории, она не призналась. Это и так было ясно.
Плюнув на все, я выволакиваю Гогину индюшку из духовки, волоку ее на веранду, кромсаю сочные помидорищи, вскрываю глиняные бутылки со всякими цинандалями и устраиваю себе не просто пир, который нынче ни одна грузинская княгиня себе не позволит, но могучую обжираловку
Часа через два я начинаю разговаривать с Сим-Симом, который, оказывается, сидит за столом на веранде напротив меня в домашней венгерке со шнурами и сосет свою пенковую трубку. Туманский, как всегда на ночь, чисто выбрит, чтобы не колоться, опрыскан классным гавайским парфюмом, который припахивает мускатом и ромом, глаз своих на меня не поднимает и что-то жалко и невнятно пытается бормотать в свое оправдание
А я, значит, выдаю все, что я о нем думаю
Но вежливо, почти без матерщины.
Потом я, конечно, рыдаю. Кляня свою судьбу.
А перепуганная Гашка тащит меня за шкирку с веранды в спальню и бормочет:
Ну, блин Ты на кого орешь? Слетела с катушек, кандидатша! Такой я тебя еще не видела!
А я и сама такой себя никогда не видела.
И, возможно, больше никогда не увижу
Потом, спустя какое-то время, Кузьма Михайлыч признался мне, что именно в эти вечера он по-настоящему боялся за Туманского.
Потому как видел, как неумолимо погружается в грязь и неухоженность наша с Семеном квартира на проспекте Мира, в общем-то купленная корпорацией для меня. Потому как жить в их с первой супругой хоромах на Сивцевом Вражке я с самого начала отказалась.
Я тогда из казино его каждый вечер выковыривал, Лизавета, признавался начохраны мне. Таскало его по всей Москве. По саунам с блядюшками На собачьи бои Но я всегда старался, чтобы хотя бы спал он дома. Ты только представь себекаждое утро одно и то же одно и то же
А мне и представлять не надо
Вот оноих утро!
В захламленной кухне, с горой немытой посуды в раковине, за столом в домашнем халате сидит похмельный Туманский. Чичерюкин рассматривает составленные на буфете роскошные игрушки Гришки, коробочку с покемонами тоже. Туманский наливает газировки из сифона и жадно пьет.