Бульвар - Анатолий Жуков 4 стр.

Я тебе перезвоню,и обращение ко мне:Александр Анатольевич!

Слушаю,повернулся я.

Маленькая пауза, а в нейтайные Сашины мыс­ли, прищуренный пристальный взгляд на меня и все та же кокетливая поза.

У вас спичек не будет?

Я не курю.

Жаль.

Что жаль? Что не курю или что спичек нет?

Снова небольшая пауза и мягкий взгляд влаж­ных, светло-синих, с глубоким блеском глаз.

А вы угадайте,игриво сказала Саша.

Я пошел в наступление:

Насколько я помню, вы тоже не курите.

Я называл Сашу на «вы», хотя она младше меня чуть ли не вдвое, и тем самым подчеркивал эту раз­ницу.

Не курю,призналась Саша.

А-а-а, значит, вы хотите использовать спичку в качестве зубочистки,немного язвительно заме­тил я.

Искорки в Сашиных глазах пропали, и теперь она смотрела на меня, издеваясь.

Я хочу ее использовать так, как хочу,сухо от­ветила Саша.

И как это?

Вот так!и, подняв левую руку, Саша щелкну­ла пальцами.

Ясно! Гарсон, кружку пива!тотчас подхва­тил я.

Причем тут гарсон?не поняла Саша.

А при чем тут вот это?и я повторил ее жест, щелкнув пальцами.

Саша немного помолчала, все с той же издевкой глядя на меня, потом выразительно, неспеша, ска­зала:

У вас женщина просит спичку, а вы пробуете ей доказать, что она не курит. Вам не кажется, что в лучшем случае вы выглядите... нетактичным?

Возможно. И сразу прошу прощения, при­знал свою вину я,будьте так любезны, подождите минутку, я обязательно найду. Уже бегу.

Спасибо за сочувствие!резко сказала Саша и исчезла в гримерке.

Я давно положил на нее глаз. Даже делал не­сколько заходов: пару раз в парке, на проспекте, под грибками, которые летом выносят из магазинов и превращают во временные уличные кафе, пили шампанское. Накладно, правда. Но что только не придумаешь, чтобы заинтересовать? Легко тем, у кого денег много. Им думать не надо. Есть класси­ческий подход: цветы, кафе, ресторан, шашлык на даче. Мало кто выдерживает такой натиск. Женщи­нанатура слабая. Сразу пойдет голова кругом, поплывет звездными мечтами: вот оно, желанное, долгожданное! Еще немного усилийбраслет на руку, цепочка с крестиком на шею и... «бьются ноги в потолок».

Немного посидел в гримерке, листая старый но­мер журнала «Новый мир», где была напечатана вторая часть романа Солженицына «Раковый кор­пус». Потом пошел за кулисы. На сцене происхо­дили все те же нерешительные действия. Часы по­казывали, что до конца репетиции остается сорок минут. Даже не выходя на сцену, я уже устал. Мое ожидание, пустое хождение по театру, длилось поч­ти два часа.

Прошу прощения,выглянул я из-за кули­сы.Полтора часа назад я должен был выйти на сцену. Давайте репетировать мой эпизод или отпус­кайте меня.

Можно еще минут пятнадцать?спросил Ан­дрон.

Нельзя!категорично отказал я.

Только пятнадцать,попросил Андрон.

Нельзя!упрямо ответил я.Или давайте ре­петировать, или отпускайте.

Я, конечно, вел себя по-хамски и лез на рожон. Если выписали репетицию, то сиди и жди своего времени. Три с половиной часа отдай, и только тог­да можешь качать свои права. Но я уже больше не мог терпеть. Андрон пыхтел в бороду, недовольно глядя на меня, потом коротко бросил:

Идите.

И очень прошу вас, чтобы в будущем подобных задержек не случалось,меня понесло.Рассчитывайте как-то время, придерживайтесь расписа­ния. Актер не тумблер. Его нельзя включить в одно мгновение, чтобы он сразу заработал. Если бы я сей­час остался, я просто отбывал бы свое время. И не потому, что мое упрямство тут срабатывает. Я вы­потрошенный весь, как сельдь на тарелке. Ноги гу­дят от пустой беготни. С самого утра радио, потом театр, после театра телевидение, и вот теперь, вече­ром, опять театр. Я уже тринадцатый час на ногах. Какая тут может быть, простите за пафос, творчес­кая отдача? Одна чернота в голове. Скажете: не бе­гай, никто не заставляет. Только театри все! А на что жить? До зарплаты еще неделя, а в кармане ве­тер гуляет. И хоть на радио и телевидение тоже ко­пейкивсе же прибавка. Вам не кажется, что мы похожи на мазохистов? До свидания!

По глазам Саши, которая стояла за кулисами, я понял, что монолог получился почти гамлетовский. Да и Ветров с Амуром прибалдели на сцене. Андрон слушал молча.

А мне, честно, стало легче. Выговорился.

***

Троллейбус полупустой. Я действительно чув­ствовал себя выпотрошенным и был похож на ме­ханическую игрушку, которая движется только потому, что ее завели. Так и я, заведенный, дви­гался по направлению к дому. Хотя свободные ме­ста в троллейбусе имелись и можно было при­сесть, я стоял на задней площадке, опираясь на по­ручень, смотрел в окно. Просто так смотрел, без вся­кого интереса, от нечего делать. Даже не замечал того, что происходит на улице. Разве что машины, похожие на глазастых чудовищ в этом неоновом ос­вещении.

Какой-то глубокий уголочек моего сознания от­метил, что все увиденное напоминает мне морг: ямертвец, стою, смотрю тупым взглядом в окно. Вок­руг меня такие же мертвецы повесили головы на грудь и дремлют, а за троллейбусными окнами идет игра в какое-то движение. Этот рисунок убаюкивал меня безучастностью ко всему, что видели мои гла­за и слышали уши. А если не забывать, что сущ­ность моя человеческая, чей телесный образ состо­ит из мяса, костей, крови, то действительно, со всем моим холодом, безразличием, отсутствием интереса ко всему и всем, ятруп. Остается только начать гнить физически, острым смрадом отравляя все жи­вое вокруг себя. Но, кто знает, может, я давно уже гнию, только воняет от меня неслышным запахом. И от своей глухоты и темноты ни одинни далекий, ни близкийдаже глазом не ведет. Все открывается потом, как факт страшный, непоправимый. А пока я праздную. Ягниль! Ясмрад, отрава. Я над всеми вами. Незаметный: без запаха и явного виденья моего зла. А выслепые муравьи. Ваша гордостьтупость и страх. Я дарю вам сифилис, рак, СПИД.

Пронзительным самолетным гулом гудит троллейбус. Остановился. Открываясь, громыхнули двери. Кто-то вышел, а кто-то зашел. Дверь закрылась. Поехали.

Граждане пассажиры, предъявите свои биле­ты,голос за спиной, какой-то вязкий, как разма­занное по кастрюле тесто. Мгновенно во мне вспых­нуло что-то неприятное. Нет, не та чуть ли не патологическая неприязнь к контролерам, которая возникает с их появлением. Что-то совсем другое.

Я не без интереса повернулся: страшилище, под два метра ростом, в зимней нутриевой шапке и длин­ном пестром шарфике, наброшенном поверх джин­совой куртки, двигалось по проходу, брало из рук пассажиров талоны, надрывало их.

В какой-то момент одна женщина, лет сорока, вскочила с сиденья, чтобы прокомпостировать талон, но страшилище, с торжеством хищника, перехватило ее руку.

Смотрите все, заяц! А проще говоря,вор, так как обворовывает всех нас.

Я забыла... Я задремала...чуть ли не плакала женщина.

Ты думаешь, штраф заплатилаи все! Можешь быть спокойна?!философствовало страшилище.Не выйдет. Не позволим.

Его лицо, будто дождем размытый рисунок, было совсем невыразительным, мутные глаза плавали в глазницах, как чешуя в ухе. Я понял, что он был хорошо пьян. Страшилище продолжало:

Скоро в Палате представителей Национально­го собрания мы примем закон насчет васзайцев. Судить будем. В тюрьму сажать.

Я штраф заплачу. Простите. Я забыла, задрема­ла... простите,плакала женщина.

Смотрите-ка, она забыла, она плачет, она про­сит прощения. А еще очки на нос нацепила. Интел­лигентка,издевалось страшилище.

Троллейбус остановился. Громыхнули двери. Кто-то поспешно вышел. Несколько человек зашло. Это была и моя остановка. Я остался.

Убей меня Бог, но какое-то глупое упрямство, себе в ущерб, вцепилось в меня и будто молотком при­било к троллейбусной площадке: стой! Нечего убе­гать.

Стукнули двери. Троллейбус поехал.

Ксиву покажи!по-блатному обратился я к страшилищу.

Что?не понял тот.

Ксиву дай, падла!грубо прошипел я.

Проверяющий удивленно смотрел на меня, будто сам у себя спрашивая: кто такой? Откуда взялся он в этом замкнутом пространстве? Тут я хозяин, и тут мой закон.

Его тугие, закостенелые мозги никак не могли со­образить, что я от него требую, чтобы хоть как-то от­реагировать. Скорее всего, он не понимал, что озна­чает «ксива». Я помог ему:

Ксиву на шмон, вертухай!

Наконец, после долгой паузы, в его невыразитель­ных рыбьих глазах на мгновение мелькнуло что-то живое.

Вот,показал он закомпостированный та­лон.Я пробил и имею право проверять других. По­кажи свой!это уже ко мне и даже с агрессией.

Весь троллейбус настороженно молчал. Многие не смотрели на нас, всем своим видом показывая, будто то, что сейчас происходит, не имеет никакого отношения к ним.

Покажу, покажу,тихо и даже ласково гово­рил я, пытаясь скрыть дрожь, которая начинала меня бить.Граждане, вот мой проездной,пока­зал я всем свой билет.

Ты мне покажи, требовательно протянул руку проверяющий.

И тебе покажу,тем же ласковым голосом пообещал я, пряча билет в карман.Потом пока­жу...

Резким сильным движением я подхватил прове­ряющего подмышки и бросил к средним дверям. Он упал на нижнюю подножку, и я прижал его между поручнями.

Прошу прощения, граждане,с каким-то отчаянным весельем звучал мой голос.Чтобы не мешать вашей дреме, с вашего позволения, я предъявлю этой личности проездной на улице.

Я бы не сказал, что мои действия смутили прове­ряющего. Неожиданность, с которой он был брошен, наверное, даже просветлила его мозги. Он с интере­сом смотрел на меня, не пытаясь освободиться.

Троллейбус остановился, скрипнули двери, и про­веряющий спиной сам выпрыгнул на тротуар.

Не успел я еще выйти из троллейбуса, как услы­шал крик:

Неформал! Смотрите, люди, неформал! Ни за что бьет меня!кричал проверяющий.

Человек десять на остановке подозрительно смот­рели на меня. Я чуть сдерживался: так хотелось за­ехать по морде этому животному. Но не мог. Как до­кажешь людям, что ты не верблюд? А тот набирал голос:

В троллейбусе начал ко мне приставать. Пья­ный видно. Ругал власть. Вызовите милицию, а я присмотрю за ним.

Ну это он уже слишком насчет власти. Большая честь ей будет, чтобы ругать в троллейбусе. Но лезть на глазах у всех в драку было бы неразумно с моей стороны.

Гуляя желваками, перешел на другую сторону улицы, чтобы вернуться на остановку назад. Зло со­пел в нос, ожидая какой-нибудь транспорт.

Мужик, ты чего?дернул меня кто-то за ру­кав.

Это был проверяющий из троллейбуса. Меня даже подбросило на местетак закипела злость. И я, по­чему-то, несказанно обрадовался. Будто кто-то пред­ложил мне поучаствовать в необычном зрелище.

Ты чего разошелся?усмехнулся он.Нервы лечить надо.

На остановке были люди, и это мне совсем не им­понировало. Проверяющий опять мог что-нибудь вытворить.

Отойдем, предложил я ему, показывая на арку, которая туннелем прорезала длинный кир­пичный дом и давала выход во двор. «Там темней и никаких свидетелей»,думал я.

Нет, давай тут все выясним,не соглашался проверяющий.

Здесь базара не будет, голубок,я отвернулся и сделал несколько шагов в сторону арки.

Я выбрал тактику непринужденного заманива­ния, говоря образнораненой птицы: когда чело­век или какой-нибудь зверь очень близко подходит к ее гнезду, она вылетает из него, чтобы спасти сво­их птенцов, и садится недалеко от незваных гос­тей, тем самым все внимание переключая на себя и всем своим видом показывая, что лететь не мо­жеткрыло перебито. Нежданный гостьза ней, надеясь на легкую добычу. Та, несколько раз под­прыгнув, машет крыльями, немного отлетает, по­том снова садится. Небезопасный гостьза ней.

Птица опять повторяет тот же прием. И так много раз, пока не убедится, что птенцам ничего не угрожает. Тогда легкий взмах крыльями и... будь здоров, разиня!

Не буду я с тобой разговаривать, не хочу,я уже почти зашел под арку.

Да что ты сцышь, мужик? Возьми бутылку, и концы в воду. Я на тебя не обижаюсь,не отставая, тянулся за мной проверяющий.

Когда, наконец, арка прикрыла нас своей темно­той, я резко повернулся к своему ненавистникутот от неожиданности даже отступил на шаги, чувствуя дрожь во всем теле, дал волю своим чувс­твам:

Говоришь, бутылку, и концы в воду? И никакой обиды?

Бутылку и концы... И никакой обиды...чувствуя опасность, запереживал тот.

Будет тебе и бутылка и концы...чуть сдерживая себя, пообещал я.А еще, падла, я тебя очень обижу.

Мой плевок в ненавистное лицо и за ним сильный удар в челюсть. Он спиной прислонился к стене, на­чал оседать. Но совсем не сел. Потянулся вверх, от­толкнулся от стеныи на меня. Мой второй удар посадил его на задницу.

Я побежал. Двор был хорошо освещен, и я не боялся споткнуться. Вместо того чтобы бежать через детскую площадку, где было много разных развлечений для детейдомики, грибочки, песочницы, качели, лестницы,что является преградой для любого автомобиля, я, как одноклеточное существо, помчался по тротуару. «Уазик» прервал мой стре­мительный бег, догнал меня и затормозил перед са­мым носом.

Чего бежишь от нас?схватил меня за руку милиционер.

Во-первых, с вами встречаться нет никакого желания. Во-вторых, у меня вечерний моцион.

За что мужика в арке бил?открытый вопрос милиционера.

Елки-палки! Ну не рассказывать же ментам ту гнусность, которая произошла в троллейбусе?! Да и кто поверит, когда ни одного свидетеля. А ментам главное свидетель. Ау-у-у! Где вы, обиженные и ос­корбленные? Молчание. Вот и доказывай, что ты не верблюд.

Никого я не бил и никого не видел. У меня ве­черняя прогулка, и я бегаю. Или нельзя? Может, указ какой вышел о запрещении вечернего бега? Так просветите меня. Я гражданин законопослушный и буду только ходить.

Веселый говорун, образованный,саркасти­чески заметил милиционер.Садитесь в маши­ну,уже на «вы» обращаясь ко мне, сказал он.

Зачем?уточнил я, и мне стало немного не по себе. Не раз приходилось подъезжать на таких бесплат­ных авто. И чего это стоит, хорошо знаю.Ну, правда, зачем?не унимался я.

Экскурсию для вас проведем,коротко объяс­нил милиционер.

Чтобы не будить спящую собаку (милиционер не выпускал меня из поля своего зрения), я безо всяко­го энтузиазма впихнулся на заднее сиденье маши­ны.

Поехали,дал команду милиционер води­телю.

Куда?уточнил водитель.

В арку. Поищем другого...

«Уазик» развернулся и на скорости помчался к арке. Я молился, чтобы там никого не было.

В темноте арки, на асфальте, милиционеры на­шли шапку и шарфик.

Что на это скажете?спросили меня.

Ничего не скажу, я не сыщик. Если только одновыкинул кто-то или потерял.

Посмотрим. Поехали вдоль улицы,распоря­дился милиционер.Думаю, другой будет там.

Машина выехала на улицу и медленно покати­лась вдоль нее. Милиционеры внимательно всмат­ривались в прохожих на тротуаре. Я снова молился. И в какой-то момент заметил своего обиженного: уз­нал по джинсовой куртке. Засунув руки в карманы, быстрым шагом, немного наклонившись, он куда-то целенаправленно шел.

Я весь напрягся.

Мы проехали мимо: милиционеры не заметили его. Мне сразу стало легче.

Подъехали к перекрестку, где обычно я выхожу, чтобы пересесть на другой транспорт.

Я сказал:

Моя улица. Здесь недалеко я живу.

Где?уточнил милиционер.

На бульваре.

Остановись,скомандовал милиционер.

«Уазик» остановился.

Ну что ж, выходите и считайте, что вам повезло. Бегайте и дальше. Указа насчет запрещения бега пока нет. Стране нужны здоровые люди. Больных только Бог любит.

***

Весна закипала песнями птиц и шумом детских голосов. Они будто соревновались звонкости, не желая уступать друг другу. Но это было не то глупое упрямство двух оппонентов, которых иногда сводит жизнь, порой непонятно для чего. Если только для того, чтобы просто свести, чтоб чубы трещали, а потомсмехом все оскорбить да поиздеваться над ду­раками. Тут уже ограниченность какая-то, крити­ческая черта, за которой может наступить бог знает что... Ведь в дурости нет сердца и светлой радости, только животный инстинкт.

А это никем не контролируемое весеннее бешенс­тво птиц и детей хоть и не отмечено в календаре красным, но настоящий праздник. О, куда там до него другим праздникам, которые празднуют взрос­лые, делая дома богатый стол и надевая на себя все самое лучшее. Куда там?! Даже близкого подобия нет. Разве можно сравнить полет духа с земным и реальным, пусть даже утонченным.