Понимаешь, я действительно ставлю на это, мне нужен хоть какой-то журнал, чтоб размахивать, поэтому не проси, ничего оттуда исполнять не буду, говорил он по пути на концерт в Павловск (что под Ленинградом).
Редактор «Авроры» (тогда им был В.Торопыгин) почти пробил публикацию. Почти «Никто не знает причину изъятия, рассказывал мне член редколлегии, стихи уже стояли в номере Может, из-за «Песни канатоходца»»
Было в замалчивании Высоцкого-поэта нечто иезуитское. Дескать, никакой он не поэт, а песенник.
Однако, была ещё одна, кроме «Метрополя» прижизненная публикация стихов Высоцкого. Живёт в Ленинграде Артур Н., один из многочисленных «высоцковедов»«высоцкоманов». Артур не только собирает песни Высоцкого (в разных вариантах-редакциях, с разных концертов), но и перепечатывает их. В двух экземплярах. Одинсебе, другойВысоцкому. Поэт абсолютно доверял этим публикациям; многие старые свои песни он через мого лет напел по-другомусборники Артура были единственным источником для уточнения текстов. Интересная деталь: Артуру никогда не удавалось получить автограф Высоцкого на «издательских» экземплярах сборников. «Это жсамиздат, серьёзно заявлял автор, вот свой портретик могу подписать».
* * *
Как относился он к эмиграции? «За»но больше потому, что начальство «против». Причин выезда многих своих знакомых откровенно не понимал. («А ты-то, ты-то, что ЗДЕСЬ делаешь?»спросил в прошлом году после бостонского концерта у своего московского друга). Сам, конечно, никогда бы не уехал. Хотя Кто сейчас может говорить об этом с уверенностью?
Не успел дожить, а допеть? «В гости к Богу не бывает опозданий!..».
Михаил Орлов
«Новый Американец»
Бостон
1926 августа 1980 г.
* * *
Несколько лет назад наш театр был на гастролях в Набережных Челнах. Кроме спектаклей мы давали концерты. Обычно на такие концерты собирался весь город. Ждали выступления Высоцкого. И он пел. Мне нравится, когда поёт Володя. Некоторые его песни я очень люблю, а есть такие, которые совсем не принимаю, а может быть, не понимаю. Например: «Я не люблю, когда стреляют в спину, а также против выстрела в упор». Мы стояли за кулисами, слушали эту песню, и я сказала, что не люблю, когда о таких очевидных вещах громко говорят. На что мне один наш актёр, обернувшись, моментально ответил: «Да, но то, что не любит Высоцкий, слушает весь город, затаив дыхание, а то, что не любишь ты, никого не интересует»
Алла ДЕМИДОВА
Из книги «Вторая реальность»
«Искусство», 1980
ПЛАЧ О ВЛАДИМИРЕ ВЫСОЦКОМ
Не стало Высоцкого. Остались песни Высоцкого, но не стало главной его песни, не стало Песни песенне стало самого Владимира Высоцкого.
Четырнадцать лет назад, в Одессе, я сказал ему: «Так петь нельзя, вы вкладываете слишком много сердца. Поберегите себя». Он махнул рукой: «Мне двадцать девять лет. Двадцать девять».
В прошлом году в Нью-Йорке, в Квинсе, я сказал ему: «Так петь нельзяты вкладываешь слишком много сердца. Побереги себя: тебе не двадцать девять». Он махнул рукой: «Я двужильный».
Он был двужильный, но сердце у него было одно, и это сердце не выдержало.
Плачьте, люди: не стало Владимира Высоцкого!
Летом шестьдесят шестого года в Одессе снимался «Золотой телёнок». Режиссёр Михаил Швейцер сказал: у Высоцкого медальный профиль. Люди думают, что они знают Высоцкого. Они не знают настоящего Высоцкого, даже на Таганке не знают.
В гостинице «Аркадия»Высоцкий только что ушёл, он пел шесть часов без перерыва, с десяти вечера до трёх ночи, в номере были все свои, режиссёр Соня Милькина, режиссёр Петя Тодоровский, Серёжа Юрский, Светлана Старикована балконе, обращённом к Ново-Аркадийской дороге. Михаил Швейцер смотрел в ночное небо и вспоминал: я прикидывал актёров на Бендера. Сначала их было много, слишком много. Потом осталось трое: Владимир Высоцкий, Михаил Водяной, Сергей Юрский. Потом остался один: Сергей Юрский. Я выбрал Юрского. Для Остапа Бендера Высоцкий слишком драматичен.
Швейцер задумался и добавил: не только как актёр драматичен, как человекдраматичен.
В семьдесят пятом году, на генеральной репетиции «Вишнёвого сада», на Таганке, в последний раз я видел Высоцкого на сцене. Он играл Ермолая Лопахина, русского купца: «Напоминаю вам, господа: двадцать второго августа будет продаваться вишнёвый сад. Думайте об этом!.. Думайте!..» Боже, сколько боли было в его словах: боли за других.
Это было во втором действии. А в следующем, третьем действии, с гитарой, хмельной от счастья, от торжества, он метался по сцене и хохотал: «Я купил! Погодите, господа, сделайте милость, у меня в голове помутилось, говорить не могу Вишнёвый сад теперь мой! Мой! Боже мой, Господи, вишнёвый сад мой!». Потом он закричал хриплым своим голосом: «Скажите мне, что я пьян, не в своём уме, что всё это мне представляется!» На миг остановился, посмотрел безумными глазами, опять закричал так, что люди съёжились в своих креслах: «Не смейтесь надо мной!»и затопал ногами.
Это был апогей: он купил имение, где отец и дед были рабами, где их не пускали даже в кухню. Мир принадлежал ему: «Пускай всё, как я желаю!». Но Ермолай Лопахин не желал. Не мог желать.
В Квинсе после концерта он увёл меня в сторону и сказал: «Здесь полно сексотов. Знаешь, Феликса сняли. Падлы!». Феликс Дашковкапитан черноморского лайнеранаш общий друг. В 75-ом году, летом, я получил телеграмму от обоих. Из Касабланки: «Любим. Обнимаем. До встречи». Встречи не было: я подал на выезд. Я уехал через год, но тогда я не знал, что понадобится год, даже больше года.
В Квинс-колледже я дал ему книжку своих одесских рассказов «Большое солнце Одессы» и спросил, как надписать: Одесса, Москва, Нью-Йорк? Он сказал: Нью-Йорк. И добавил: «У меня два домав Москве и в Париже. Книга будет у Марины». Я невольно оглянулся. Он поморщился: «Плевать мне на них. Но как они душу мотают, как они душу мотают мне!». Я сказал: из Нью-Йорка, на Советский Союз будет передача по радио о его концерте. Он взял меня под локоть и воскликнул: «Тут уже с этим балаганным объявлением подсобили! Да что они, не понимают, что живёшь там, как на углях. Ради Бога, скажи на «Свободе», чтобы никаких передач обо мне, а «Голос» передаст пару песени баста! Ох, суки он добавил ещё неприличное слово, как они там, в Москве, мотают душу мне!»
Как-то один из тех, что теперь уже здесь, без оглядки, не щадя себякуда там Савлу-Павлу! обрушился на коварный десант из коварной Москвы, поэтов, бардов, менестрелей. Я сказал об этом Высоцкому. Синие глаза его от огромных зрачков стали чёрные.
Когда мы возвращались, он несколько раз стукнул большим пальцем в грудь, слева. Я спросил: болит? Да не болит, скривился он, не болит
А болело, ещё как болело!
А уж теперь, действительно, не болит.
Плачьте люди: у Владимира Высоцкого больше не болит и никогда уже не будет болеть сердце!
Аркадий Львов
«Новая Газета»
август 28 1980 г.
СТИХИ НА СМЕРТЬ В.ВЫСОЦКОГО
Ты жил и пел с усмешкой.
Любовь Российская ирана,
Ты в чёрной рамке не уместишься
Тесны тебе людские рамки.
МАРИНЕ ПОЛЯКОВОЙ
О Володе Высоцком я песню придумать решил:
Вот ещё одному не вернуться назад из похода.
Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил...
Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.
Расстаёмся совсем не надолго, на миг, а потом
Отправляться и нам по следам по его по горячим.
Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,
Ну, а мы вместе в ним посмеемся и вместе поплачем.
О Володе Высоцком я песню придумать хотел,
Но дрожала рука, и мотив со стихом не сходился...
Белый аист московский на белое небо взлетел,
Чёрный аист московский на чёрную землю спустился.
Твой случай таков, что мужи этих мест и предместий
Белее Офелии бродят с безумьем во взоре.
Нам, виды видавшим, ответствуй, как деве прелестной;
Так быть? иликак? что решил ты в своём Эльсиноре?
Пусть каждый в своём Эльсиноре решает, как может.
Дарующий радость, тыщедрый даритель страданья.
Но Дании всякой, нам данной, тот славу умножит,
Кто подданных душу возвысит до слёз, до рыданья.
Спасение в том, что сумели собраться на площадь
Не сборищем сброда, бегущим глазеть на Нерона,
А стройным собором собратьев, отринувших пошлость.
Народневредим, если боль о Певцевсенародна.
Народ, народившись, не неуч. Онныне и присно
Не слушатель вздора и не покупатель вещицы.
Певца обожаярасплачемся. Доблестней тризна
Торжеств беспечальных. Он был сколько мог. Не взыщите.
Хвалю и люблю не отвергшего гибельной чаши.
В обнимку уходимвсё дальше, всё выше и чище.
Мы вас покидаем. Сердца разбиваются наши.
Лишь так справедливо. Ведь, если не наши, то чьи же?
Кадр из фильма «Единственная», 1976 г.
Из архива Михаила Уфбарга
ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ
А.Эфрос:ОСОБОЕ ЧУВСТВО
Я, может быть, слишком смело взялся за это выступление, поскольку моё право на воспоминания весьма относительно: я знал Высоцкого разве чуть больше, чем вы. Но когда речь идёт о Высоцком, не хочется отказыватьсяхочется, наоборот, всё, что знаешь, сказать, даже если знаешь мало.
Я три раза с ним работал на радио: «Мартин Иден», блоковская «Незнакомка» и незаконченная ещё одна работа«Каменный гость». Кроме того, он играл Лопахина в моём спектакле «Вишнёвый сад». В эти периоды я часто с ним встречался, мы общались достаточно много, и отношения были довольно дружескими, так что рассказать всё-таки есть что.
Сейчас это имя стало такой легендой, но я помню, что и при жизни он был какой-то особый человек. Он был человек очень очень закрытый, что ли Как это ни странно, меня всегда удивляло, что он был довольно небольшого роста. Очень складненький, с невероятно тонкой талией, всегда обтянуто одет: обтянутая рубашка, обтянутые брюкиэто не казалось пижонством, это казалось присущим его облику. Я всегда про себя сравнивал его со статуэткой: взять и вот так осторожно поставить У него были замечательно красивые очертания всей фигуры. Стоял он рядом с тобойи его упругость, пружинистость впечатляла.
Ко всем он относился как старший к младшим. Во всяком случае, ко мне всегда относился как к маленькому. И ко всем относился немножечко как к маленьким. У него было невероятное внутреннее спокойствие, закрытость; его побаивались Он был как бомбазнаете, которая вертится и не взрывается. И даже Юрий Петрович Любимов был с ним остороженпри всей вспыльчивости, он никогда не позволял себе неосторожного слова в отношении Высоцкого. Мог за глаза сказать там что-нибудь вроде: «Менестрель!»так, полушутя-полусердито, но в присутствии Высоцкого, насколько я помню, он всегда был очень осторожен.
Высоцкий очень часто приходил на спектакль с опозданием. Уже семь часов, а Высоцкого нет! И в последнюю секунду на своём иностранном автомобиле он с дикой скоростью подъезжал. И, в расстёгнутой дублёнке, входил медленно в коридор дирекции. К нему бросались, мол, уже начало! и прочее, и проч., а он спокойно продолжал с кем-то о чём-то договариваться. Мне казалось это очень странным, я даже сердился. Я подходил к нему тоже что-то сказатьон поворачивался и, очень нежно улыбаясь, говорил: «Анатолий Васильич. Всё будет в порядке». И я немел. В нём была какая-то чертовская сила внутренняя, которую я никогда не мог разгадать. Наверное, друзья его, которые с ним пили или гуляли, может быть, знали его иным, но в театре, по-моему, его знали таким, как я говорю.
Я репетировал «Вишнёвый сад»он был в Париже. Играл Лопахина дублёр. Я с ним долго работал, упорно, это был очень хороший артистШаповалов, мы замечательно репетировали, но однажды, на замечаниях, после прогона или репетиции, я почувствовал, как что-то странное меня притягивает к той части зала, в которой сидят актёры на замечаниях. Что-то меня притягивает именно туда. И я невольно начинаю говорить только туда. Говорю свои замечания, замечания и постепенно начинаю видеть два каких-то невероятных глаза, впившихся в меняслушающих. Я не сразу сообразилтолько потомчто Высоцкий приехал и пришёл на репетицию. И он хотел в один раз догнатьвот он так меня и слушал. Это было невероятно Потом это воспоминание долго-долго из меня не выходило. Действительноон догнал за несколько раз, и мне пришлось очень обидеть Шаповалова, потому что, когда Высоцкий начинал репетировать, это было что-то неимоверное. Там, как вы знаете, есть момент, когда Лопахин купил вишнёвый сад и когда он бушует, так вот, когда он играл Я помню, мы играли в клубе «Каучук», и в театре, и где бы мы ни были, к этому моменту все закулисные работники, люди из бухгалтерии, откуда-то ещёвсе-все-все стягивались к кулисе и слушали этот момент. Он играл его так страшно, что вообразить трудно, как может выдержать человек такое бешенство: он так плясал, так кричал, так неистовствовал, что это было невероятно. Причём так было всегда. У меня есть плёнка с записью спектакля. Я её стал недавно прослушивать и понял, что эта плёнка записана в тот день, когда все артисты играли спустя рукаваэто сразу и очень чувствовалось; но только лишь доходит до того местаи Высоцкий играет точно так же, как всегда. И всегда невероятные, страшные овации после его монолога.
Он говорил: «Вот хочу, хочу сегодня концерт провести просто так, легко, но на второй песне завожусь и провожу уже на всю железку до конца».
Ещё поражало то, что он в «Вишнёвом саде» начинал спектакль совершенно почти беззвучно. Там первая реплика, кажется: «Пришёл поезд, слава Богу. Который час?»Он говорил это, ну совершенно как будто и не говорил Ну, во-первых, он знал, что как только он выйдет и откроет рот, публика смолкнет и будет ждать каждый, каждый его вздох. И потом он обладал каким-то таким органом, что даже лёгонький звучок доходил до самой-самой дали зала.
Актёры все его, по-моему, даже не то чтоб любили, а как-то особо к нему относились Когда он умер, я зашёл к себе в театр и услышал, как где-то завели пластинку Высоцкого. Я поднялся по лестнице и увидел, что в какой-то боковой и верхней подсобке на полу стоял магнитофон, и пел Высоцкий, и дверь была открыта, а вокруг сидели артисты и некоторые плакали Это был, может быть, единственный актёр, к которому даже и при жизни испытывали особое чувство. По-моему, его звезду чувствовали всегда
На радио мы работали замечательно. Он ничего не знал, потому что прибегал всегда с других работ, но в одну секунду схватывал то, что ему говорили. Он же был поэтом и играл Мартина Иденатоже поэта, и в «Незнакомке» играл Поэта, и в «Дон Жуане» так молниеносно схватывал пушкинский ритм и содержание стиха, что почти не нужно было делать замечаний.
А вот в последней, пушкинской передаче он был совсем другим. Очень жёстким, очень неприветливым был в последнее время. Что-то с ним такое происходило Был очень угрюмым, резким, быстро что-то делал и сразу уходил.
Песни егочто о них скажешь Я два месяца был в Японии, и мне японцы принесли коробку записей его песен. И я там на квартире каждый деньи утром, и вечеромслушал Высоцкого. И окунался с головой в нашу жизнь. Я не могу передать силу воздействия этих песен, особенно там, вдалеке.
Однажды я с ним сидел рядом на банкете по поводу «Вишнёвого сада». И слышал его пение, находясь рядом, видя его лицо, видя эту шею, которая страшно раздуваласьэто был орган. Я как-то говорил ребятам, товарищам его: мне страшно, он сорвёт глотку. Они смеялись: «Нет, у него, видимо, такое устройство, что он может всё, что угодно и сколько угодно». Когда он сидел близко к человеку и «заводился», и пел что-то сильноеэто было ни с чем не сравнимое чувство сверхшекспировской страсти, мощи, это просто физически подавляло вас. Он как-то красиво так ставил ногу на стул, наклонялся
Чем были его похороны, вы, наверное, знаете В гробу он лежал старше гораздо, чем я его знал. Я никогда не думал, что ему 42 года, всегда думал, что 3035, а тут он выглядел как-то старше, жёстче, суровей, казался очень большим Лежал он в костюме Гамлета. И был страшный момент, когда Любимов подошёл и произнёсон хотел сказать: «Разрешите начать митинг», но произнес только: «Разрешите» и не закончил. Этот сбой «железного» Любимова был для меня сильной неожиданностью. И все вдруг встали и воцарилась тишина, невероятная тишина воцарилась