Он резко обернулся. На уровне его головы стояла морда одного из трёх китов (он, конечно, опирался на двух других).
Так! Это совсем худо! Эдак они научатся передвигаться по суше! машинально подумал профессор.
Конечно! И очень скоро! голос принадлежал киту.
Никогда не думал, что у такого милого животного будет такой противный голос, опять подумал профессор.
Но-но! Советую не шутить. И кит показал профессору вмонтированный в плавник зуб акулы. Я уже сделал им довольно много операций и, заметьте, все успешно и бескровно. Но я могу и ошибиться. Кит мерзко захихикал, а профессор постарался не отмечать про себя ничего лишнего, только одно напоследок:
Э! Да он ещё и телепат.
И очень давно. Кит кашлянул и снял улыбку.
А может, и не снял, чёрт его знает, только он насупился и произнёс кому-то внизу:
Хватит! Он всё понял. И тут же с треском исчез.
Что вы хотите от меня? выдохнул профессор.
Я уже объяснил вам в довольно доступной форме, сказал дельфин с трезубцем.
Ну хорошо! Так! Господа!
К чёрту господ, рявкнул бассейн.
Друзья!
Долой дружбу ходящих по суше!
Но как же к вам обращаться? Профессор растерялся окончательно.
Это уж слишком, парни, произнёс в защиту чей-то голос, по тембруего проводника. Всё стихло.
Профессор с некоторой даже нежносью благодарно взглянул на дельфина (недаром я его любил, когда он был животным).
Но! Стоп! Как же он шёл по коридору, как он сидел у меня? Он же не должен мочь, не может долж Профессор глянул вниз и упал
У дельфина не было ног, но у него что-то было, и на этом чём-то были надеты его, профессора, ботинки.
Нас загоняют спать. Гасят свет везде, а в темноте находиться страшно. Вот и идёшь, и спишь. Как всё-таки прекрасно, что есть коридорыпо ним гуляют, и туалетыв нихнет-нет, в них курят.
Только там дурно, там всё время эти психи, эти проклятые психи открывают окна и сквозят, сквозят. Я буду жаловаться завтра. Зачем завтра. Сейчас же напишу Косыгину Эх! Погасили свет, как же можно! Как же вам не стыдно. Ну! Дайте только выздороветь. Покойной ночи. Жгу спички и пишу.
Так делал Джордано Бруно. Он и сгорел поэтому так быстро. А я не могу, я пойду и буду спать, чтобы выжить, и уж тогда
Я не могу спать. Нельзя спать, когда кругом в мире столько несчастья и храпят. Боже! Как они храпят! Они! Они! Хором и в унисон, и в терцию, и в кварту, и в чёрта в ступе. Они храпят, потому что безумны. Все безумные храпят и хрипят, и издают другие звуки, словно вымаливают что-то у Бога или у главврача, а сказать ничего не могут, потому что нельзя. В десятьотбой и не положено разговаривать. Кем не положено? Неизвестно.
Такой закон, и персонал на страже. Как заговорил, так вон из Москвы, сюда я больше не ездок.
А кому охота после отбоя вон из Москвы? Это в такую-то слякоть в больничной одежде. Вот и не разговаривают и храпят: мол, Господи, защити и спаси нас, грешных, а ты, главврач, сохрани душу нашу в целости. Душажилище Бога, вместилище, а какое к чёрту это жильё, если всё оно насквозь провоняло безумием и лекарствами, и ещё тем, что лекарствами выгоняют.
Доктор! Я не могу спать, а ведь вы приказали, вы и лекарства-то мне колете эти самые, чтоб я спал, а от них импотенция, да, да, не убеждайте меня, мне сказал алкоголик, а он-то знает, и сам, в конце концов, читал в медицинском справочнике.
Доктор, отпустите меня с Богом! Что я вам сделал такого хорошего, что вам жаль со мной расставаться? Я и петь-то не умею, без слуха я, и исколот я весь иглами и сомнениями!
Отойдите, молю, как о последней милости. Нельзя мне оставаться импотентом, меня из дома тёща выгонит и жена забьёт до смерти. А?
Ну, ладно! Последний раз, самый последний. Опять вы не в руку! Это, в конце концов, свинство. А сёстрыони милосердия, а не свинства.
О! Боги! Боги! Зачем вы живёте на Олимпе, чёрт вас дери, в прямом смысле этого слова.
Говорят, в Большом театре был случай. Две статистки или кассирши, этого никто уже не помнит, влюбились в режиссёра Файера или Файдильмера (это неважно, важно, что он еврей и не стбит этого), обвязались будто красными маками и упали вниз, причём в самом конце спектакля, чтобы не нарушать действияискусство они тоже любили. Скандал был страшный, но публика аплодировала. Эффект, ёлки-палки. А публике что? Хлеба и зрелищ. Хлеб в буфете в виде пирожных, а зрелищевот оно, достойное подражания. Кровавое. Заедайте его, граждане, пирожными, заедайте.
И подражатели живо нашлись. В некоем городе Омске через час после дохождения чуда-слуха о происшествии в Большом две телефонистки тут же влюбились в начальника телефонного узла и сверглись вниз с телефонного провода. Обе убились насмерть, но одна выжила благодаря медикам и из клинической своей смерти сказала, что о содеянном не жалеет, и ежели ей оставят жизнь, то будут рецидивы. Женщины! Одно словобабы. Курицане птица, бабане человек. Бабаэто зло, от неё все несчастия наши и наших даже отцов и матерей.
Почему вы никогда не отвечаете мне? Что яне человек, что ли! Молчите? Ну, молчите, молчите. Многие молчали, но ради подвига, так сказать, за идею! СлышалиКамо, например, или масса партизан. Их, партизан, повесили, а они молчали из чистого принципа, а вы из хамства прирождённого, и не из чистого, а из грязного хамства. Хам на хаме в вас. Загордились? Ничего, и вас повесит кто-нибудь на могильной плите в виде фотографии.
Отстать? Что, заговорил? Вы, мол, вверх по лестнице, к выздоровлению, то есть. А наш удел катиться дальше вниз? Шиш вам. Внизу 1-е отделение, а там буйные, нам туда не надо. Но нам и наверх не надо. Там 5-е отделениеженское, тоже буйное. Хотите вверх? Пожалуйста! Только не рекомендую, оттуда никто не возвращался живым. Ах, отойти? Пожалуйста.
Какие всё-таки замечательные людизаики. Тихие, отзывчивые, никуда не спешат, а главное, чем они хуже нас, в самом деле? Ничем. Гитлер вон вовсе не заикался, не говоря уже о Муссолини. И что из этого вышло? Ничего! Вышло, то есть, кое-что гнусное, но именно потому, что не были они заиками. А будь они имине произнесли бы ни одной речи во вред международному народу.
Наши заикиэто некие отшельники, что ли. В хорошем то есть смысле. А заиканиене порок, большое свинство. Их и лечат-то как-то красиво. Без уколов этих, от которых бывает импотенция, бывает, бывет.
Вот! Лечат их как? Выводят на улицу, строят в стройные ряды и заставляют подходить к прохожим и спрашивать, например, вежливо: «Вы не женаты ли?» или «Где остановка трамвая номер 12379?». А такого и нет вовсе. Но это неважно, важно спросить в течение более короткого времени, чем все остальные. У них и секундомеры щёлкают, и отметки им ставят. А в магазине надо спросить: «Сколько стоит колбаса?». Или сказать: «Вы мне неправильно сдали сдачу». Это, может, и неправда, но это не главное, главноеспросить покороче. Их не очень мучают, считают в минутах и оценивают по 100-балльной системе.
Вы, говорят, батенька, получили 68, а вы, Митенька2.
Тут они должны сказать спасибо и разойтись обратно в больницу.
Сегодня все получили по 100, потому что вопрос был хороший: «У вас водка есть?»
Нянечки играют в «дураки», именно «в дураки», а не в дурака. Как эти психи. Потому что у нянечек в это понятие входят и немецкий дурак, и английский, и, конечно, русский, настоящий дурак, и, конечно, все эти психидураки. Нянечкипрекрасные женщины. Они не бабы, они женщины. Одна мне сегодня сказала: «Красавчик ты наш». Да! Я уже об этом говорил.
Какой я красавчик, у меня гены и хромосомы изуродованы ЛСД (это я прочитал в «Огоньке»). Это про нихна Западе, а у меня все оттуда, с Запада, все польские евреи. Но этого никто не знает. Все думают, что янегр. Почему, интересно? Ведь я не чёрный. Наверное, из-за кудрявых волос на груди. Конечно же, из-за волос, как я раньше не догадался! Как всё-таки приятно делать открытия!
Да! Совсем забросил я теорию нелинейных уравнений в искривленном пространстве. Надо будет вспомнить, а то совсем отупел. А сейчас для тренировки:
[(β)2 + р3 + А0 + i - i - 3 - B - E - P - Г - i ]10
Ха-ха-х-а.
Эти идиоты играют в домино. Глупо. Выигрывает тот, у кого меньше очков. Это уже совсем чушь. Думают и стучат, стучат. Зачем стучать? Не стучите! Слышите! Стукачи! Предатели! Продажные шкуры. Только не бейте, меня нельзя бить, я ещё ничего не сделал!
Старый барабанщик, старый барабанщик,
Старый барабанщик крепко спал.
Новый новый новый
Настучал
Тот проснулся, перевернулся и три года потерял.
А новый барабанщик, новый барабанщик
Барабан его забрал.
Это просто так. Я вообще не поэт, я Кто я? Что я? Зачем я? Жизнь, какая же ты всё-таки сволочь!
Поговорим теперь о пресловутом недостающем звене. Люди! Чего вам недостаёт, кого недостаёт вам, люди? Вам недостаёт питекантропов! Вы пишете громадные исследования и теряетесь в догадках. А между тем, ответвот он. Слушайте же и успокойтесь, и раз и навсегда забудьте о звене!
Жили-были питекантропы, родами или гуртами, попарно ли, моногамно ли, только были у них свои любви и печали, свои горести и радости, и делили они их между собой поровну, будьте уверены.
И однажды взглянули они вокруг себя: тьма кругом тьмущая, только что кончилась мезозойская эра, и не начинался ещё третичный период, и никакого просвета впереди, эдакое междувластие. Встали они на две конечности и воскликнули: «У-a!». Большего они ещё, к сожалению, не могли, потому что не могли, и всё. Воскликнули они своё горькое» у-а» и ушли в горы. Тактика известнаяМао Цзедун уходил в горы и Кастро, но они вернулись, а питекантропынет. Летом были скачки и культурные револю, сафра и охота с Раулем в Беловежской пуще на привязанных зубров и привязанных фазанов, а у питекантропов не было этого, как не было ещё дружбы народов и великого китайского противостояния. Питекантропы ушли в горы и осели там плотно, настолько плотно, что сами стали этими горами и спрессовались с ними. Потом народились новые обезьяны, и новые питекантропы, послушные зову предков, сказали своё «у-a» и ушли в горы и спрессовались, потом новые и т. д. Так что дальше питекантропов история человечества не пошла. Всё осталось так же, и только горы, скорее всего Гималаи, свидетельствуют об этом и растут на глазах, потому что на них спрессовываются питекантропы. А мы? Откуда мы? А мымарсиане, конечно, и нечего строить робкие гипотезы и исподтишка подъелдыкивать Дарвина. Дурак он, Дарвин. Но он не виноват в этом. Тогда был капитализм.
Так зачем вам, люди, это недостающее звено? Бросьте доставать недоставаемое, а доставайте лучше звёзды для своих любимых и сыр голландский. Говорят, его нетмы здесь этого не знаем! Есть или нет! Вот в чём вопрос!
Сегодня произошёл возмутительный случай, который потряс меня с фундамента до основания, подобно Ашхабадскому землетрясению в 1949 году и Ташкентскому в 1966-67 годах.
Один выздоравливающий больной написал Главному Врачу заявление. Вот текст егопривожу дословно и построчно:
«Я, нижеподписавшийся, Соловейчик Самуил Яковлевич, армянин по национальности, а если хотите, и не армянин, возраста 43 лет, 12 лет из которых я отдал Вам, уважаемый друг, торжественно и в присутствии понятых заявляю, что:
1) давление моё колеблется всегда в одних и тех же пределах 12301240 км2/сек;
2) пульс мой 33,5 порсек в час;
3) роэ12 мегагерц в раунд;
4) мочавсегда фиолетовая;
5) претензий нет.
В связи со всем вышенаписанным считаю себя, наконец, здоровым и абсолютно, Вы слышите, абсолютно нормальным. Прошу отпустить меня на поруки моих домочадцев, выписанных Вами вчера из этой же больницы (Вы ведь ни разу не дали нам увидеться) и горячо любимых мною, надеюсь, взаимно.
Хватит, наиздевались, проклятые!
С любовью и уважением к Вам,
С. Солов».
Если бы вы знали, что началось, когда это заявление стало достоянием «общественности». Алкоголики бросили домино, эту отвратительную игру. Один даже съел шестёрочный дупель, так что пришлось делать потом из картона (хоть бы он их все съел, и дупли, и неттогда не было бы этого стука) и, бросив всё, они начали хохотать над унитазами (в коридорах и палатах нам шуметь не дают), и те унитазы, в свою очередь, гулко усиливали этот дикий отвратительный смех. Чума не понимала, в чём дело, но тоже вскоре начала повизгивать и бить себя по ляжкам, оставив обед, ложками. Началось нечто. Ну, конечно же, понятно, что не км2, а просто километров, и что парсек пишется через «а», но нельзя же из-за двух-трёх неточностей в орфографии так насмехаться над человеком. Это же человек, а не какой-нибудь деятель профсоюза в США, который обуржуазился до неузнаваемости. Все мы знаем его как тихого, ненавязчивого больного, он никогда ни о чём не просил, его было не слышно, он был немой и даже сам себе ставил клизму. И такого человека накануне выздоровления так обхамить. Я сам помогал ему писать записку. Я даже сам её писал, потому что Соловейчик давно лежит парализованный, и я горжусь этой своей скромной помощью умирающему уже человеку. Конечно же, он умрёт: Соловпосле всего этого. Быдло, Кодло, Падловот они кто. Утопающий схватился за соломинку, а ему подсунули отполированный баобаб. А главврач? Что главврач? Он пожал плечами, порвал крик моей, то есть его, Соловейчика, души и ушёл в 1-е отделение для буйных, будто там ему ничего не преподнесут. Преподнесут. Я был и там, там ему будет рецепт.
Зачем, зачем я жил до сих пор?
Чтобы убедиться в чёрствости и духовной ядовитости обслуживающего персонала моей родной психиатрической лечебницы. Завтра я повешусь, если оно будетэто завтра! Да! И всё! И всё тогда! Тогда уже, конечно, всё.
Она парила по перилам,
Она мудрила и юлила,
Она грозила и сулила,
ОнаДолила,
Но убила
Она Самсонабыл он сонный.
Долилаэто несправедливость, а Самсонэто я. Деревья умирают во сне. Трудно во сне, но я не боюсь трудностей.
Что же будет с Россией? Что? Кто мне ответит? Никто!
Врт моя последняя записка.
(Я вчера много работал! Прошу не будить! Никогда. Засыпаю насовсем. Люди! Я любил вас! Будьте снисходительны.).
А вот моё завещание.
Я не терплю завещаний, они все фальшивые, особенно политические, за некоторым исключением, конечно.
Но вот оно:
Да здравствует международная солидарность сумасшедших! Единственно возможная из солидарностей.
Да здравствует безумие, если я и подобные мнебезумны!
Да здравствует всё, что касется всего, что волнует и утешает!
Всё.
Сна нет. Его ещё не будет долго. Возможно, так и не будет совсем. С концом так и не вышло. Впрочем, это ведь тоже конецжизнь без сна! А? Нет! Вы представляете себе эту жизнь, все не спят, все только буйствуют или думают. Гениально.
У Кальдерона«Жизнь есть сон». Там про то, как одного принца разбудили, а ему так всё показалось мерзко, что он решилэто сон, а жизнь-то была во сне. Потому что не может же быть жизнь цепью гнусностей и лжи. Вот он придумал для себя удобненькую эдакую формулу. Соглашатель. Жизнь, дескать, есть сон, а сон есть жизнь, то есть тот сон, который настоящий сон, а не тот, который он посчитал сном! Тьфу ты, дьявольщина какая! А у меня всё просто:
ЖИЗНЬ БЕЗ СНА.
Никто не спит и никто не работает. Все лежат в психиатрической. Гениально. И всем делают уколы, от которых развивается информация, то есть импотенция, конечно. И все импотенты. И дети не родятся, и наступает конец света. Планета вымирает. Нет! Так нельзя уж перегибать палку: жизнь без снаэто вот к чему ведёт! По-моему, слишком. А почему, собственно? На чём мы остановились? А? А! Планета вымерла. Место свободноприлетай и заселяй. А с наших клиник предварительно сорвать надписи, и они станут похожими на школы. Они, собственно, и есть школы, только их переоборудовали. Бедные дети. Мы обокрали вас. Сколько бы вы здесь выучили уроков по арифметике, а тут Конечно, вы нас должны ненавидеть. От нас ведь никакой ощутимой пользы: лежим, ходим, и вроде и нет нас для жизни, нет. Прах мы, а школу отняли. Так-то. Так вот, те прилетят, смотрят: школыи нет никаких там клиник для душевнобольных. Ну и хорошо! И начнут жить припеваючи. Потому что раз нет клиник, значит, не будет и душевнобольных, ибо всё начинается со зданияпостроили здание, надо же его кем-то заселять. Глядьчеловек идёт, на ходу читаетхвать его и в смирительнуюне читай на ходу, читай тайно. На ходу нельзя. Такой закон. Нарушилпожалте, тюрьма и надзиратели в белых халатах. Чисто, светло, а решётки на окнахничего, они ведь и в тюрьмах, но ведь ты в тюрьму не хочешь? В настоящую!
Не хочешь! А почему не хочешь, а? Потому что здание хуже, не нравится здание. А тут на школу похоже, всё-таки ближе к науке. Вот! Прилетят они, и этого ничего не будет.