Но они были убиты снайперами. А венские родственники умерли. Мы обследовали ребенка, и выяснилось, что у Горана врожденная атрезия желчных протоков. Это значит, что желчные протоки перекрыты или, другими словами, они не сформированы. При таком положении вещества, вырабатываемые здоровой печенью, не могут транспортироваться, и происходит саморазрушение печениподобно тому, как при тяжелом алкоголизме возникает цирроз.
Горан произнес несколько слов на сербскохорватском.
Говорит с бабушкой, сказал Белл. Его лицо было серым от усталости, под глазамичерные круги. Ни один врач не захочет заменять человеческий орган чужим органом, если есть хотя бы малейший шанс, пациента можно вылечить путем менее тяжелого хирургического вмешательства. В случае с трехлетним Гораном этой возможности не было. Ему была нужна новая печень, и притом срочно.
Белл встал и подошел к Горану. Проверил пульс, с величайшей бережностью касаясь мальчика.
Печень человека, сказал Белл, является величайшей в мире лабораторией. Одна-единственная клетка печени производит продукции больше, чем вся химическая промышленность на земле. В периоды покоя печень аккумулирует до двадцати пяти процентов от общего объема крови. При работе она отдает ровно один литр. Печень человека, если она здорова, выполняет тысячи жизненно важных функций: производит множество различных энзимов, очищает кровь от остатков красных кровяных телец, отживших свой век, выводит из организма аммиак, превращая его в мочевину, поглощает жиры и превращает их в углеводы, вырабатывает белые кровяные тельца, отвечающие за свёртываемость крови, накапливает жирорастворимые витамины и протеины и очищает кровь В восемьдесят втором мы как раз начали делать операции по трансплантации печени здесь в Вене и в Ганновере. Американцы тогда уже далеко продвинулись вперед. В Югославии этим еще не занимались. Трансплантация печени и сегодня остается несравнимо более рискованной и сложной операцией, чем, например, пересадка сердца.
Как предотвращается отторжение нового органа? спросил Фабер, у которого снова начала кружиться голова. Ничего не знал он об этом параллельном мире. Сколько же этих параллельных миров, о которых он ничего не знает?
Это было и все еще остается самой большой проблемой, сказал Белл. В большинстве случаев пациенту угрожает отторжение. После трансплантации он должен регулярно принимать медикаменты, всю свою жизнь. Отказ от медикаментов даже на несколько дней может привести к смерти. Без применения этих медикаментов пересадка органов вообще немыслима, однако они дают мучительные, иногда с трудом переносимые побочные воздействия.
Я читал, что японцы разработали новое средство, которое почти на сто процентов предотвращает отторжение и имеет меньше побочных воздействий.
FK506,сказал Белл, у нас пока еще не разрешен. Но мы можем его достать и применить. Тогда же у нас была лишь возможность оптимальной дозировки имурека, преднизолона и только что разработанного циклоспорина-А, который сегодня используется как главное средство против отторжения. Трансплантация проводилась в Центральной городской больнице. Оперировал Томас Меервальд, мой друг со студенческих лет. Мы вместе
Зазвонил телефон.
Извините! Белл подошел к аппарату, стоявшему на столике, снял трубку, выслушал. Я сейчас же приду, сказал он. Его лицо дрогнуло. Фаберу он сказал:Пожалуйста, подождите и не убирайте руку. Если вас хоть что-нибудь обеспокоит, нажмите на эту красную кнопку. Меня вызвали с опорного пункта. Я должен пойти к маленькому Стефану. Лейкемия. Я обещал отцу быть с ним, когда Стефан умрет. Сейчас это случилось Он быстро ушел.
«Стефан! подумал Фабер. Я слышал, как Белл говорил с отцом, после того как я встретил маленькую Кристель, у которой тоже была лейкемия. Она будет жить. А Стефан умер.
А Горан? подумал Фабер. А Горан?»
7
Он посмотрел на мальчика, который находился в забытьи и по-прежнему полусидел. Дыхание Горана было неспокойным, иногда он дышал часто, поверхностно, иногда начинал задыхаться. Белую пижаму он, конечно, получил в госпитале. Курточка была расстегнута. Фабер видел чудовищно вздутый живот и тощую грудную клетку, так обтянутую желто-коричнево-зеленой кожей, что можно было посчитать каждое ребро. На ночном столике стояла цветная фотография в застекленной рамке. Фабер наклонился. На фотографии был Горан и старая женщина. «Это, должно быть, Мира», подумал Фабер. Бабушка и внук стояли в саду и смеялись. На ней было длинное зеленое платье с фантастическим орнаментом, вышитым золотой нитью. Он был в белой рубашке и белых шортах, босиком. Снимок был сделан в жаркий солнечный день. Об этом говорили яркие краски. Мир. «Эта фотография еще из мирного времени», думал Фабер.
Итак, Мира, Мира в мирное время. На фотографии Мира выглядела состарившейся, сгорбленной. Сколько же ей сейчас лет? Шестьдесят пять, сказал Белл по телефону. «Она была всегда такой стройной», с удивлением подумал он. До этого момента он тщетно пытался вспомнить, как она вообще выглядела. Теперь пришли воспоминания о Мире, о Сараево, о работе с режиссером Робертом Сиодмэком и о политической обстановке при Тито. «Если когда и существовал счастливый социализм, то это было тогда в Югославии, думал Фабер. Как хорошо, что я увидел фото, иначе я вообще не узнал бы Миру. Седые волосы в высокой прическе, полные губы У Миры были прекрасные зубы», вдруг вспомнил он. Он вспомнил все, прошлое обрушилось на него словно низвергающийся водопад. Какой красивой девушкой была Мира, ее кожа была как смуглый шелк. На фотографии тоже были видны загорелые лицо и руки, но это были руки старой женщины, а лицо было покрыто сетью мелких и глубоких морщин.
«А как выгляжу я со своими шрамами и пятнами, с редкими белыми волосами, дряблой кожей старика? задумался Фабер. Времяжестокий художник.
Согбенная стоит на снимке Мира, старая, старая, как и я, думал он. Только ее темные глаза горели так же, как и тогда, это глаза из прошлого». Сколько же прошло лет? Он приехал в Сараево в мае 1953 года, с тех пор почти точно, день в день прошел сорок один год. И вдруг под магическим действием этих глаз перед Фабером явилось лицо молодой Миры. Ему казалось, время перематывается назад, и он увидел Миру такой, какой она была тогда в 1953 году, когда все еще было просто и жизнь была прекрасна.
8
Меня зовут Мира Мазин, серьезно и застенчиво сказала молодая женщина. Я работаю монтажницей на студии «Босна-фильм» и буду вашей переводчицей.
«Это происходило в саду за отелем «Европа». Мы как раз завтракали, пили кофе по-турецки из медных турок и добавляли по стаканчику сливовицы, как здесь принято. Мы тут же поднялись перед молодой женщиной».
Какая радость, сказал американец. Очаровательная дама оказывает нам честь. Я Роберт Сиодмэк.
А яРоберт Фабер. Садитесь, пожалуйста, фройляйн Мира!
Спасибо, сказала она.
Подошел старый, очень старый кельнер. Фабер спросил, что Мира хотела бы заказать. Она попросила стакан апельсинового сока, Сиодмэк заказал.
Стакан апельсинового сока, к вашим услугам, господин, сказал старый кельнер в черных, тщательно выутюженных брюках и белой рубашке с черным галстуком. Он тут же побежал выполнять заказ.
К вашим услугам, сказал Роберт Сиодмэк. Почти все старые люди здесь говорят по-немецки, и почти все говорят «к вашим услугам». Откуда это идет, Мира? Он сразу стал называть ее просто Мира.
Старые люди пережили австрийскую монархию и общались с австрийскими офицерами. Моя мама тоже говорила «к вашим услугам» или «как вам будет угодно». Она мне объясняла, что это выражение вежливости. Но не только. Это и попытка обезоружить австрийцев доброжелательностью, ведь они все же были оккупационной властью.
Сказав это, Мира, как ни странно, покраснела, а сердце Фабера забилось быстрее, когда он увидел этот румянец на золотисто-коричневой шелковой коже ее щеки.
Запомни это, Роберт! сказал Сиодмэк. Люди должны говорить «к вашим услугам» и у нас.
В 1929 году Сиодмэк вместе с Билли Вильдером снял легендарный фильм «Люди в воскресенье», в котором играли только любители, простые, бедные люди. В 1933 году ему пришлось эмигрировать в Париж. Он работал там, а потом, как и Вильдер, перебрался в Америку и снял несколько замечательных фильмов. В 1948 году он вернулся в Европу. В Риме он только что закончил съемки фильма «Красный корсар» с Бёртом Ланкастером.
Старый кельнер принес Мире стакан апельсинового сока. Она поблагодарила его на своем языке. Но он снова сказал «к вашим услугам» и поклонился. Он, наверное, принял ее за немку или американку. Шаркая ногами, он удалился.
Вы знаете, Фабер пишет сценарий фильма об убийстве наследников австро-венгерского престола, которое вызвало Первую мировую войну.
Мира серьезно кивнула. Поначалу она все время была очень серьезной.
Вызвало! Привело в действие! сказал Фабер. Это убийство на самом деле подействовало словно спусковой механизм. Первая мировая война имела совершенно иные причины.
О, да, сказала Мира и посмотрела на него большими блестящими глазами. Черные волосы ее были подстрижены «под пажа» и лежали на голове как шлем, и все ее движения были полны бесконечной грации и гибкости молодого зверя. В это утро Мира была одета в платье из льна василькового цвета без рукавов, белые нитяные перчатки, белые туфли. Дополнением служила белая кожаная сумочка. Позднее Фабер узнал, что ей только что исполнилось двадцать четыре года Ему было двадцать девять, и Сиодмэк с его пятидесятью тремя годами представлялся им очень старым.
Убийство, сказала Мира, произошло менее чем в пятидесяти метрах от этого места, у реки. В тысяча девятьсот четырнадцатом году эта улица называлась Аппелькай, но вам это, конечно, известно. Я слышала, что хранитель Сараевского музея господин Конович будет консультантом по историческим вопросам при работе над фильмом. Ему далеко за семьдесят, он пережил этот заговор, видел Гаврило Принципа и говорил с ним. Он знает все, что вам необходимо знать.
Мы договорились о встрече с ним на одиннадцать часов, сказал Сиодмэк, и мы просим вас пойти с нами. С этого начнется ваша работа.
И господин Конович знает не все, что нам необходимо знать, сказал Фабер, неотрывно глядя на молодую женщину. Вы должны рассказать нам все, что рассказывали вам родители. Побольше эпизодов, воспоминаний и анекдотов, в том числе и личного характера, если можно.
Не ждите слишком много, господин Фабер! сказала Мира. Мои родители погибли во время войны.
«Она сказала это, вспоминал Фабер по прошествии половины человеческой жизни у кровати их тяжелобольного внука. Да, ее родители погибли. Для того, кто пишет сценарии и романы, родители главного персонажавсегда проблема. Они мешают. Что с них толку. Поэтому так часто в фильмах и романах родители уже ушли из жизни. Для Миры родители как бы оставались живыми. Может быть, это профессия, которую я имею, продолжал он размышлять и тут же поправился:Имел. Если я и не могу больше писать, я продолжаю реагировать на окружающее как писатель, который все, что он видит, слышит, чувствует, подвергает, так сказать, профессиональной деформации и постоянно оценивает: хорош ли материал, хороша ли история. При этом он постоянно проверяет, действительно ли то, что произошло с ним и другими людьми, покажется потом читателям правдоподобным и логичным. Как много может быть «хороших оснований»политических, личных, коммерческих, определяемых симпатией или антипатией, робостью в интимных вопросах, жаждой славы и тщеславием, трусостью, страхом и местью, способных изменить текст романа, основанного якобы на фактах. Насколько истинна в лучшем случае сама правда? Как много существует истин? Что, если бы родители Миры были бы тогда еще живы? Мыфальсификаторы! думал Фабер. Мы фальсификаторы»
Мои родители, сказала Мира, сделав глоток апельсинового сока, рассказывали мне, что этот отель «Европа», в саду которого мы сидим, самый старый отель в Сараево. Вы наверняка находите его некрасивым
Да нет же! крикнул Сиодмэк.
Мы находим его великолепным! сказал Фабер.
Да, да, да, сказала Мира, некрасивый, я знаю. Подумайте, пожалуйста: когда Сараево еще был австро-венгерским военным городком, «Европа» считалась самым роскошным местом.
Это роскошный отель, сказал Фабер. Действительно, фройляйн Мира. Большие комнаты с высокими потолками, красивая мебель «Есть даже комната с ванной, подумал он, единственная. Эту комнату, конечно, занял Сиодмэк. Я, правда, могу у него мыться. Это он мне разрешил после того, как я пригрозил ему немедленным отъездом».
За отелем возвышался минарет. У муэдзина, стоявшего наверху, был громкоговоритель. В предрассветных сумерках его монотонное пение каждый день будило Фабера, но это ему не мешало. Это никому не мешалони в полдень, ни после полудня, ни при заходе солнца, ни после наступления ночи. В турецкой, мусульманской части города, граница которой невидимой линией проходила через сад и отель «Европа», молились верующие. Но в Сараево был слышен и колокольный звон, и другие верующие люди произносили в церквях другие молитвы, а в синагогах сновадругие люди, другие молитвы. Сиодмэк быстро выяснил, что турецкая часть города с давних времен называлась Баскарсия, а бывшая австро-венгерская частьЛатинюк.
Я чувствую себя в «Европе» очень хорошо, подчеркнуто сказал Фабер, улыбаясь.
Мира надела большие солнцезащитные очки. Ее смущало, что Фабер упорно и непрерывно смотрит на нее. Он продолжал улыбаться. Мира оставалась серьезной.
В поисках мест для натурных съемок Фабер и Сиодмэк осмотрели также место, где был убит наследник престола. Вдоль бывшего Аппелькая проходило русло реки Милячка, протекающей через Сараево. Оба были совершенно разочарованы. Мост, рядом с которым произошло убийство, был очень узким, как и все другие мосты через Милячку. Казалось, что они построены из жести и стоит на них ступить, как они обвалятся. Река почти пересохла. Коровы разгуливали в коричневой жидкой грязи. Невозможно было себе представить, что событие, изменившее ход истории, случилось именно здесь. Здесь было все: наследник престола, генералы, заговорщики, агенты, бомбы, пистолеты, яд«And what a fucked up setting», как сказал Сиодмэк.
К тому же на месте прежнего Аппелькая к 1953 году были построены новые высотные здания. Директор отеля «Европа» показывал им все эти новостройки и при этом непременно с гордостью добавлял, сколько миллионов динар они стоили. У моста была установлена небольшая доска, котораяв переводе директоравозвещала, что на этом месте Гаврило Принцип совершил подвиг.
Сколько стоила эта доска? спросил Сиодмэк.
Ах, она стоила совсем дешево, три тысячи динар
Аппелькай мы будем снимать в Вене, сказал Сиодмэк Мире. Всю сцену убийства. Там есть место между замком Шёнбрунн и Хитцингер Брюке. Оно подходит гораздо больше. Вместо реки у нас будет Вена и трамвай, пятьдесят восьмая линия. Ведь над Аппелькаем проходил трамвай, не так ли? Мы перекрасим старые вагоны и фасады домов. Смонтируем минарет. Сейчас все это делается просто. Вы же знаете это, Мира.
Я знаю это, серьезно сказала она.
Нам ведь все равно нужно ехать в Вену, сказал Сиодмэк. Из-за Хофбурга, и Хельденплац, и Бургтора, и т. д. Все это мы снимем в Вене до съемок в павильоне, а закончим в Голливуде. Тогда вы нас снова покинете, Мира, и нам будет очень грустно! Он вскочил. Одну минутку, дарлинг! У меня есть для вас небольшой сюрприз. И он побежал в отель.
Ваш друг приятный человек, сказала Мира.
Очень приятный, да, сказал Фабер, но мы пока еще не друзья. Мы знакомы всего две недели. Он прибыл из Рима, яиз Вены, вернее из Загреба, ночным поездом. Утром в пути я видел в горах бункеры, в которых пытались ночью спрятаться немецкие солдаты, так как вокруг были ваши партизаны, и они хорошо ориентировались в этих местах, а немцынет.
Вы тоже были солдатом, господин Фабер, сказала она. Я читала об этом в газете. Вы дезертировали и попали в плен к русским.
Фройляйн Мира
Да?
Вы не могли бы снять очки?
Зачем?
Чтобы я мог снова видеть ваши глаза.
Поэтому я и надела очки. Вы все время смотрели на меняпрямо в глаза.
Да, сказал он, и я хочу делать это снова. Пожалуйста!
Ну хорошо, сказала Мира. Она сняла очки. Как вам будет угодно.
Благодарю, сказал он. Чудесные глаза!
Господин Фабер!