Вы всегда так говорите. Вы что, надо мной издеваетесь?
Кредитор даже не закрыл за собой дверь, и в щель слабо сочился углекислый газ.
Ну, немного терпения
Ванделье умел сдерживаться, если считал это уместным, пусть даже приходилось наверстывать до́ма. Когда от него ускользал смысл слова, собственное невежество сводило его с ума.
Что это за дебилизм«публицист»? Публицист! Шелупонь, ага, вот что это такое!
Он бесился из-за этого слова, с которым столкнулся днемв тот момент, когда не мог сорвать злость. И, снова наливая себе полный стакан вина:
Публицист! Пуб
* * *
Аэроплан!.. Аэроплан!..ликовала Женевьева, бежавшая по лужайке.Аэроплан!
Казавшаяся маленькой в черном люстриновом фартуке, она провожала взглядом редкостную птицу, уносившуюся вдаль за прозрачной сеткой голых деревьев.
В мастерской было хорошо и тепло, и Клэр радовалась при мысли о Выставке декоративного искусства, открывавшейся весной. Она нарисовала для себя изумрудно-зеленое шифоновое платье, очень короткое и с бисерной бахромой, похожее на абажур. Что же касается черной молескиновой сумочки, Клэр старалась не обращать внимания на ее появления, особенно после того, как обматерила ее, не вынимая мундштук изо рта.
В июньский четверг 1925 года, когда воды Сены клевал теплый дождик, она вошла на одну из барж Поля Пуаре, расписанных и оборудованных Дюфи. Та была голубой и называлась «Любовь». Она встретила там декораторакрасавчика моложе нее, хорошо сложенного брюнета со слегка щелкунчиковым профилем, который сначала показался ей скучноватым. Но когда, якобы покоренный, он принес ей розы и потрепал пекинесов, Клэр почувствовала больше симпатии и нашла в нем привлекательные черты, поскольку давно уже была одинока и всегда очень тщеславна. Поэтому он сумел ее взволновать, проникновенно на нее взглянув, а затем поцеловав над ухом и вдохнув ее аромат.
Очень скоро Клэр лучше узнала Рафаэля, который, всегда опаздывая,что вызывало у нее отвращение,сердился на малейшую критику. Психически неустойчивый и терзаемый ипохондрией, без конца напоминавшей о наследственной болезни, он заранее считал себя обреченным и, ребячливо непостоянный, жадно пытался завладеть всем вокруг, поймать собственную ясность ума. Он бывал дружелюбным, почти душевным и даже нежным, а затем вдруг злобно субъективным, несправедливым, нелогичным. Страдая жуткими депрессиями, он рассказывал о детстве под тиранией грозного отца и о предкахбезумных маньяках, вызывавших у него страх психического расстройства.
И все это с обеих сторон! И с обеих сторонопухоли в мозгу!.. От отца к сыну!.. Ах, как я боюсь этого страшного наследства
Вместо того чтобы помогать ему в жизни, мощный напор завышенной самооценки, противостоявшей комплексу неполноценности, вынуждал преодолевать самого себя, при том что сам он так и не смог состояться. Рафаэль коллекционировал знаменитостей, имена, марки, хотел блистать, нравиться, но при этом ужасался той пустоте, что гудела за хрупким фасадом, который он для себя воздвиг. Рафаэль сыпал остротами, украденными у шансонье, заголовками, подсмотренными в «Who's Who», и в этом человеке поразительно сочетался конформистский запас готовых идей с некой самобытностью. Неистово цепляясь за самую внешнюю поверхность вещей, он холил и лелеял, чаще всего за счет других, элегантность, слишком уж подчиненную современной моде и потому неподлинную. Поэтому он нередко появлялся в двухцветных оксфордах и слегка наклоненной панаме или федоре на покрытых лаком волосах. Несмотря на весь шик и немного расхлябанную походку, в нем было что-то взаимозаменяемое, как у тех, кого можно с равным успехом нарядить священником, хирургом, клоуном или генералом, и особенно у тех, кого можно вообразить у стойки портье какого-нибудь гранд-отеля.
Можно было предположить в нем мерзкую душонку, и людей нередко смущало, каким угодливым и даже подхалимствующим он выглядел, обращаясь к богачам. Если что-то или кто-то не служили ему для определенной цели, он впадал в уныние и становился агрессивным. Рафаэль с удовольствием изводил тех, кого, по собственным словам, любил. Клэр не годилась для этой игры, и в результате возникало напряжение, а также, невзирая на грубую лесть, в воздухе витала какая-то отрава. Речь шла не о сексе, а о деньгах, причем всегда в одностороннем порядке: Клэр играла роль банкира при мужчине, который без конца жаловался на жизнь. Оставаясь наедине с Тай-фуном и Па-чу-ли, она цинично высказывалась об этом взбалмошном и зловредном альфонсе. Но порою их странная связь казалась ей, напротив, прекрасной и она повторяла про себя стихи анонима эпохи барокко:
На большее рассчитывать не вправе,
За тенью дымки следовала страсть
Она чувствовала, как разрывается между презрительным гневом, жалостью и своего рода материнским чувством, которое прежде испытывала только к животным, но ее также привлекала романтика пограничного положения. Быть может, в этом было что-то еще, помимо несбыточной мечтыпророчество сивиллы, путь к тому, кто уже находился у врат небытия. Сама исполненная жизнерадостности, в глубине души Клэр усматривала в ипохондрии Рафаэля словно бы обещание, предвестие гибели, которое должно было сбыться и отказывало ему в праве на выживание.
Когда, рухнув в глубокое кресло, он пережевывал одни и те же жалобы или строил дурацкие и противоречивые планы, она слушала его нетерпеливо, очарованная при этом черными как смоль глазами, в которых радужка сливалась со зрачком. Он не любил пантагрюэлевский юмор Клэр, но, боясь ее потерять, просил прощения за словесные грубости. «Зачем держать при себе такого друга?спрашивала она себя все чаще.Зачем разрушать свою гармонию дисгармонией другого?»
Сидя под фотографией Жозефины Бейкер, она прочитала истеричное и злое письмо, которое он однажды ей прислал. Она не стала снимать телефонную трубку, после чего ответила на его послание взвешенно и даже изящно, не впадая при этом в нелепость возвышенного стиля. Когда он позвонил, она осталась непреклонной и сумела отказаться от встречи, услышав, как он заплакал. С грустью повесив трубку, она почувствовала облегчение и спокойствие, будто наутро после ночной лихорадки. Клэр приласкала пекинесов, а затем снова взялась за работу перед мольбертом, накладывая маленькими мазками прозрачные и яркие краски. Мастерскую наполнял вкусный запах масла и скипидара.
* * *
Мари Ванделье боялась, смутно догадываясь, что скажет врач о ее частых кровотечениях. Она посоветовалась с травником, и тот порекомендовал экзотическое лекарство, цена которого заставила Мари вздрогнуть.
Всего-навсего климакс,сказал Альфред Ванделье, когда жена заговорила об этом за ужином.
Да мне не так уж и больно
Ну вот видишь,произнес он, после чего жадно выпил полный стакан.
Молчаливая Женевьева прожорливо ела, склонившись над тарелкой. В тот же день она собрала весьма скудные карманные деньги (большую часть которых нередко доводилось возвращать матери), чтобы купить издавна вожделенную брошюру«Как стать чревовещателем».
Говорят, лекарства аббата Шопитра творят чудеса,заявила Мари.
С давних пор они больше не платили за страховку, а любая болезнь представляла собой недоступную роскошь, так что оставалось надеяться лишь на дешевых целителейпсевдофилантропов, фотографии которых украшали страницу газетных объявлений. Поэтому Ванделье и его жена настойчиво отгоняли от себя все, что могло повлечь расходы, к которым они были не готовы. Оставалась проблема с зубами, а теперь появилась еще и проблема в половой сфере, которую приходилось игнорировать, точь-в-точь как игнорировался и сколиоз Женевьевы. По тому же принципу они ничего не чинили, и всякий испорченный предмет так и пребывал в этом состоянии. Вот почему в квартире были стулья с недостающими прутьями, разрозненные чашки, множество разных обломков и почти не было белья. Едва ли можно понять, как Альфреду Ванделье удавалось заниматься своим ремеслом, требующим опрятности и точности, хотя, впрочем, клиенты один за другим покидали его заведение, а кредиторы, со своей стороны, уже поднимали шум. Ванделье принял на комиссию партию электрических кофеварок, которые почти не продавались и аляповато заполняли витрину, однако он сумел прикарманить семь или восемь штук и сбыл их самостоятельно. Он оказался уже на грани ликвидации, как вдруг настала Черная пятница, которая, впрочем, не спасла его от разорения.
* * *
Черная пятница не особо повлияла и на дела Клэр Пон: коллекционеры оставались ей верны, а ее статьи по-прежнему охотно читались. Она бойко работала одной рукой, а другой швыряла, стараясь не попасть в абажуры, липкие комки слюны, которые без конца приносили Тай-фун и Па-чу-ли. Небольшая обида, что Клэр затаила на Рафаэля, исчезла, когда она узнала, что он действительно болен и уже давно страдает от опухоли в мозгу. «Величиной со сливу»,утверждал он, и это многое объясняло, в том числе непроизвольные гримасы, иногда появлявшиеся у него на лице. Она отнесла ему гостинцы на квартиру в 15м округедве комнаты, хаотично загроможденные пыльным хламом и продавленными стульями, где единственным красивым предметом оказался подарок Клэр. Рафаэль бродил внутри или сидел, рухнув в кресло, где Клэр его и застала: в толстых носках, сгорбившимся под домашним халатом в пятнах чая. Смерть, уже касавшаяся его костлявым перстом, была не сокрушительным апофеозом, a hueca у incoloraпустой и бесцветной, как говорят испанцы. Друзья, сменявшие друг друга возле умирающего, просили молодую женщину поухаживать за ним, но она отказалась, не обладая характером доброй сестры милосердия. Она узнала о смерти Рафаэля с грустью, но без огорчения. Сходила к нему на могилу«из любопытства», как она считала, но все же оставила там красную розу.
* * *
Помимо имения в Солони, о котором он заботился, рассчитывая провести там старость, другие жилые дома Жоашена Супе его разочаровывали. Они мало-помалу разрушались и больше не приносили ожидаемых доходов. Ремонтируя исключительно то, что этого стоило, Супе позволял свинарнику в 19м округе разваливаться и говорил себе, что дом на улице Сен-Пер не может так скоро утратить топографическую и историческую ценность, а потому следовало направить все усилия, пускай и с осторожностью, на «Селену». Если мадмуазель Клэр Пон платила за аренду регулярно, то Альфред Ванделье всегда задерживался, а подвал уже слишком долго пустовал. В любом случае плату за мастерскую нужно было существенно поднять, Ванделье, если удастся, выгнать, а подвалу придать заманчивый вид. Жоашен Супе отремонтировал сантехнику, а также немного починил кровлю. Нужно было обязательно выяснить на месте,особенно у Ванделье,в каком состоянии находятся паркетные полы. «Хоть я и старик,думал Супе,но житейской сметкой не обделен». Цыпочка тоже была по-своему ею не обделена, разве что плохо готовила, но, так или иначе, Жоашен Супе не был падок до столовых радостей. Он скверно жил в юные годы, питаясь чечевичной похлебкой и извлекая из зубов кости копченой селедки. Порою он думал об этом, и мрачные воспоминания выгодно оттеняли конечный успех, но никогда не рассказывал-особенно Цыпочке, которая могла этим воспользоваться.
Тем временем, ничего не ведая о намерениях Супе, Клэр Пон готовила холст, предназначенный для одного из ее видений.
Видение. Толпа слуг, бледных, как страусиное яйцо, в париках, посыпанных фиолетовым песком, или умащенных бальзамом и с заплетенными в косы волосами, с густо накрашенными веками, киноварными губами до ушей, красными от африканской хны ладонями и ступнями, отбрасывают огромные тени на перегородки подземного помещения, где пляшет множество факелов. Эти люди хлопочут вокруг живой мумии, забившейся в подушки, вокруг пергаментной хризалиды, дрожащей посреди белой шерсти и шелков, расшитых золотыми лаврами. Она плачет. Амальте Куме Сивилла плачет, ведь Аполлон наделил ее бесконечным долголетием, не даровав вечной молодости. Уж таковы дары богов.
Записав видение, подготовив холст и сделав наброски, Клэр спросила пекинесов:
А теперь чуть-чуть бургундского?..
* * *
Ванделье ликовал:
Вот это да, жарковато было на Площади Согласия! Ну и стычка, черт возьми! Если б ты только видела Огненные кресты полковника дела Рока! Чертовы ребятки!..
В глубине его глаз цвета испорченной устрицы зажглись крошечные огненные кресты. (Впрочем, сходные замечания высказывал и Жоашен Супе, ужиная с Цыпочкой.)
Ага ага
Альфред Ванделье задумчиво качал головой, демонстрируя задумчивость. Мари молча слушала, Женевьева тоже ничего не говорила. Они уже доели свои мизерные порции, поскольку экономили на пропитании, с тех пор как Альфред стал безработным и тщетно искал место. Хотя бы не по специальности. Хотя бы самую низшую должность. Его злоба выплескивалась наружу, особенно после красного вина, ведь себя-то он не обделял.
А вот в Германии не такие придурки, как у нас. Уж они-то умеют порядок навести!
Затем обрушивались проклятия, подобные отбросам, уносимым течением реки. Они так же дрейфовали, внезапно устремляясь к успехам других. Необразованный, но считавший себя выше эстрадных знаменитостей, актеров, артистов кабаре и звезд кино, Ванделье направлял свою завистливую истерику прежде всего против них. Его излюбленными мишенями были Морис Шевалье, Мистенгет, Тино Росси, Саша Гитри, и поскольку никто не осаживал пьяницу, эта сцена могла продолжаться до тех пор, пока он не впадал в тяжелую дремоту.
Гордые Мари и Женевьева страдали душевно. Но вскоре Мари начала страдать и телесно, а врач, который навещал ее из милосердия, пока она не умерла, сумел пристроить ее в больницу для радиологического лечения. Пришлось купить две ночные рубашки, которые, перегрузив бюджет, привели Мари в отчаяние. Пребывание в больнице, скука и духота, посещения без фруктов и цветов, затхлые запахи сукровицы и антисептика. Вернувшись домой, Мари, которой вроде бы стало получше, рассеянно заметила, что жилище заполонила грязь. Почти год длилось обманчивое затишье, словно в ожидании грозы. Жили только взаймы, погашая старые долги при помощи новых. Платить за квартиру еще удавалось, поскольку Цыпочка, почувствовав нечто вроде жалости, шепеляво уговорила Жоашена не увеличивать сумму. Исполненная молчаливой обиды и холодного разочарования, Мари смотрела на мир тяжелым взглядом злой феи.
* * *
Отречение Эдуарда VIII, сорокачасовая рабочая неделя и оккупация Абиссинии Италией заставили забыть о вторжении немецких войск в демилитаризованную Рейнскую область: парадоксальная рутина общественных потрясений. «Селена» жила своей жизньюнеторопливой жизнью стареющего дома. Заброшенная терраса превратилась в сырой парадиз для мокриц, фантастические джунгли из неописуемых трав и розовых дождевых червей, темный лабиринт для прозрачных палочников и красно-крапчатых клопов. Летом жабы с берегов Марны пели там на две унылые хрустальные ноты, а временами аллею, заросшую вековечным подорожником, пересекала зеленоватая молния прыгнувшей лягушки.
Клэр бросила курить, а мода укоротила ей юбки. Она очень редко вспоминала о Рафаэле, но, прочитав однажды: «De mortuis nihil nisi bene», поскорее исправила это изречение фразой Вольтера: «О мертвых мы обязаны говорить только правду». Хотя ее видения с некоторых пор стали редкими, она от этого не страдала и всегда оставалась близка к реальности. Пример соседей, да и жизни в целом не способствовал тому, чтобы Клэр Пон питала к человечеству любовь, которой она и так никогда особо не испытывала, пусть изредка и бросала в почтовый ящик Ванделье купюру.
После того как Тай-фун и Па-чу-ли вознеслись к золотым испарениям туманного Элизия, их преемниками стали Чингис и Тимуртой же породы и того же рыжего окраса. Когда являлась призрачная черная молескиновая сумочка,что, впрочем, случалось редко,Чингис рычал, а Тимур скулил.
Клэр уже исполнилось пятьдесят два, когда ее жизнь изменилась. Она вышла за одного из своих коллекционеров, старинного друга, чтобы жить вдвоем в небольшой усадьбе в департаменте Луаре́, посреди картин и собак. Тридцатью годами ранее она мысленно увидела это жилище, выложенную плиткой большую залу, залитые солнцем мансарды, лестницу с массивными деревянными перилами и розовые кусты, заглядывающие в окна. Как-то раз Клэр рассказала мужу о черной сумочке:
Как ты могла с этим жить?
Да прекрасно,со смехом сказала она.
А тот, кто
Я никогда не выясняла И мне никто не являлся. Об этой давней истории я ничего не знаю
Если «счастьеэто уродство, с которым приходится жить», как говорит Ален-Фурнье, похоже, Клэр сумела очень хорошо к нему приноровиться, пусть даже после восьмидесяти двух и стала туговата на ухо. «Селена» не всегда приносила одни несчастья.