* * *
Канун Рождества в большом универмаге. Совсем недавно туда требовался диктор, и вот теперь, судя по репродуктору, без умолку предлагающему посетителям «подарки на любой вкус», больше не требуется. Посетителей немного, и за час до закрытия радиоточки обоих этажей замолкают. Вскоре диктор спускается на первый этаж, слегка прихрамывая, он направляется к служебному туалету. С виду это невысокий средних лет мужчина, возможно, инвалид, с усами и длинной, но давно вышедшей из моды причёской. Молодой сотрудник музыкального отдела, одеваясь, говорит напарнику, почти старику, с постриженной бородкой: «Странный тип, знаешь, я заметил, обычно люди моют руки после уборной, а этотдо,и, желая щегольнуть эрудицией,Читал у Бернгарда Гржимека, что некоторые лемуры опрыскивают себе лапки собственной мочой».
Остробородый полустарик изображает одобрительное изумление, он утешитель со стажем, и, вдобавок, к нему зашёл его давний собутыльник, поэтому ему хочется, чтобы молодой коллега поскорее ушёл, и он с улыбкой, доверительно склонив голову, даёт простое объяснение: «Это из-за пыли, здесь ведь товар пылится, вот он и моет их прежде, чем Понимаешь?» Юноша изображает насмешливое превосходство над унтерменшами касты торговцев. Он, подняв брови полумесяцем, протягивает остробородому руку, после сухого и крепкого рукопожатия, чиркнув молнией на зимней куртке, уходит, не оглянувшись. Пожилой господин, его зовут Валентин, хитро и беззлобно улыбается ему вслед.
«Ты не находишь, Аркадий, что наш молодой коллега чем-то похож на президента государства Киргизия, а?»говорит он, стоя спиной к своему третьему напарнику, которого не видно из-за прилавка. Потому, что он занят сменой обуви. «Да ну его»,отзывается Аркадий. Он обижен на юнца, потому, что тот не взял его с собой в одно место, где собираются сторонники евразийства. В служебной уборной Аркадий успел подглядеть, как паренёк привинчивает себе на рубашку специальный значок, эмблемукрест и окружность. Недавно за пивом, на вопрос Аркадия, где он собирается гулять Новый год, молодой человек ответил, что в его среде Новый год встречать не принято, зато отмечается Юлдревнейший арийский праздник, в пику Америке и сам знаешь кому. «И что,поинтересовался Аркадий,не гоняют за это вас?» «Нас?в голосе мальчика зазвенел металл, точно ударили в рельсу,Пусть попробуют только» «О-о,невозмутимо комментирует Валентин,Вот и Алёша».
Аркадий, крашеный в чёрное джентльмен-малоросс, тотчас встаёт в полный рост, поверх ртутного цвета сорочки с галстуком на нём надета малиновая безрукавка. Щёки, всегда немного красноватые от постоянного изумления. На подбородке хронический прыщик-фонтанель, появление которого хозяин приписывает колдовству завистников.
Алёша Введенский пришёл не один. С Валентином они дружат ещё со времён хиппизма. Вот уж год, как Введенский начал хорошо зарабатывать, в молодости, и после, надо сказать, отвратительно беззубый, теперь он завёл роскошные челюсти, на редких волосах играет блеск, и они отросли в косичку.
Мало-помалу первый этаж их универмага пустеет. Молоденькие продавщицы, припудрив пятачки, и зачехлив витрины с дорогими безделушками, покидают заведение кто через служебный, кто через обычный вход. В окнах бегают огоньки электрических гирлянд. Девушки, не такие коротконогие за счёт каблуков, походят мимо, едва удостоив немолодую троицу кивком. Впрочем, некоторые приветливо раскланиваются с импозантным Аркадием. Валентина с чужаком Введенским как будто не замечают. Провожая их самодовольные шаги взглядом, Валентин вспоминает свою первую жену, тоже продавца, в книжном, и снова, который раз за день, лукаво улыбается.
По странному совпадению, на полке антикварного отдела, выставлена громадная, но, по мнению знатоков очень неудачная копия рублёвской Троицы. Без лишних слов, Введенский достаёт из миниатюрного, но вместительного портфеля 0,75 дорогой водки и ставит её на столик для сумок. «Рад вас видеть, ребята». «Взаимно». Аркадий разворачивает несведенные бутерброды. Закуски явно не хватит, но есть апельсиновая вода, купленная Валентином за присвоенные от выручки рубли, кроме того, у него есть такая же бутылка, только об этом не знает Введенский. Она появится в нужный момент. Вскоре ровесники заводят демонстрационный проигрыватель. Одна из групп с лозунгово-психоделическим названием. Незатейливый голос поёт блюзовые фразы, утрируя характерные обороты до неловкости, слова явно абсурдные, вычурные, стелятся хищной позёмкой, и выскакивают, точно жабы из водыслышится:тэлэфоун вуду сукин сын Консервативный красавчик Аркадий, в прошлом переводчик, конфузливо усмехается: «Вот чертяки Где вы их только Надо же тогда такое слушать!?» Сам он предпочитает Элвиса, и белых солисток салонного типа. «Женщина поёт»говорит он про этих шепчущих мышей со смазанными вазелином губами. Валентин и Введенский, кстати, фамилия Валентина тоже священничьяПопович, раскачиваются в профиль, точно шахматисты в трансе. Аркадий пощёлкивает пальцами в духе джазовых котов времён Хрущёва. «Кремлёвочка. Какой всё-таки это наслаждец!»льстиво восклицает он, теребя бородку покороче Валентиновой. Аркадий надеется, что ему тоже разрешат поставить что-нибудь из его кумиров. Хриплый ведьмак гогочет как кочет, в чёрных буханках колонок-пигалиц. Его голос шлёпается жабьим брюхом на аккомпанемент квакающих гитар, губной гармоники, множества ударныхи, бутылка опустела на две трети. И скоро опорожнится окончательно. «К-кого ждём?»слегка заикаясь, берёт её в руки Введенский. «Вия»шутит Валентин. Склонённые Головы святой Троицы в клубах трёх дымящих сигарет сильно напоминают Jimi Hendrix experience. Здесь, камера наблюдающая отдаляется, облекая тайной всё происходившее в ночном универмаге; за нагромождением импортных чемоданов, раскрытых зонтов, и манекенов на ангельских ножках из пластмассы, с улицы было совсем ничего не видно.
А улица ночью, в туман, страшна своим безлюдьем. На её широких тротуарах виснет какая-то тревожная напряжённость: так и ждёшь, что вот сейчас из мглы, в белёсый круг под электрическим шаром, выскочит женщина с содранной кожей или повиснет на одной цепи готическая вывеска, поскрипывая над входом в закрытый пивной бар.
Они так и не рискнули кем-либо стать, Инфанта. Серийными убийцами, авантюристами. Не стали ни кем, то есть, остались самими собой. Сберегли свой просроченный запах. От них пахнет одеколоном «Не удалось». Прожили в отвлечённо-фантастических безграмотных фантазиях. Миры Станислава Лема. Миры Александра Беляева. «Ахмадулин читает Аксёнову».
Cherish? Если cherish, значит живой,острил Валентин, несмотря на пьянство, или скорее благодаря нему, сохранил способность острить в старом стиле.
Ой! Не люблю я их,отмахивается двумя руками, сверкая запонками, кокетливый Аркадий.
Аркаша, к-кого?пристаёт Введенский, сдавливая хлебный шарик. Он умеет лепить из мякиша забавные фигурки Битлов, эльфов, случалось, зарабатывал на курортах в начале 70х. Валентин, в прошлом макетчик первой руки, уважает Введенского за это.
Да эти ваши группы, жалкие потуги, сколько ребят погубили своими наркотиками!
Аркадий, ты прав,Попович сентенциозно повышает голос.Но не во всём,он разливает водку широким жестом вошедшего в любимую роль лицедея.
Аркадий КокоЛолита Йа-йа,лепечет Антиной из музыкального отдела.
Валентин Попович возвращается из уборной, вытирая руки собственным платком. Он ставит диск Риббентропа Молотова: записи какого-то ныне преуспевающего политикадиковинные песни под гитару, напетые в микрофон мыльницы будто бы ещё в середине восьмидесятых:
Ты стянула свой сальный свитер
Показала больную звезду
Ты приставила чёрный клитор
К моему зловонному рту
Этоаусвайсы
Этомёртвый вассер
ЭтоЭйч Пи Лавкрафт
Режет яйца кот-ту!
* * *
А в клубе «Данвич» полным ходом шло веселье эзотерической окраски. Юноша, с бровями киргиза прочитал своим сверстникам с манерами банщиков и поваров, доклад об исторической прародине во льдах. К полуночи появилась Га́га, похожая на матроса с противогазом. Кролик-чернорубашечник тотчас подбежал к ней, взяв вынутой из пушистого чехольчика лапкой железный крест, потешно попробовал его зубом. Евразиат со значком креста, делая вид, что не замечает появления дамы, грыз недорогой крендель, закусывая. Флора-Алёна, согнув крючком указательный палец, настойчиво смотрела ему в спину раскосыми глазами. Ансамбль страшно несамостоятельных любителей электронного шума возился на невысокой сцене с приглашённым духопёром, старательно выдувавшем из своей трубы допотопные музбакланские шутняки-киксы. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить: у этих копуш не только отцы, но и деды были лабухами. Слухачи, нотники
Киргизу пошептали, и он обернулсямедленно, поднимая покатые плечи и выровняв задницу на манер локатора. Срулик протянула ему руку, которую киргиз счёл нужным задержать в своей. Тогда Га́га сделала движение прижаться к немубыть женщиной. Она долго репетировала этот жест с огромной плюшевой пандой у себя в спальне.
Дурная модная одежда делала её старше и толще. Киргиз не без ехидства представил Флору охающей, словно обворованная старуха, и решил, что эбни надо исключить. Успокоенный (к чёрту эрекцию, и чёрт знает, какой бульон в манде этого чувирделиуса) он барственно произносит:
Давно, давно мечтал познакомиться с Вами на предмет финне мунди.
Взаимно,отвечает Га́га, и приседает, точно вставая с горшка, или немецкой каски с вареньем.
«Симпатичный,анализирует она, молодея от мысли о близости с этим неонацистом на 10 лет, оттого, как она, набрав полный рот его соплей, выбежит на застеклённый балкон, и белея саквояжной задницей, сплюнет их с девятого этажа,Ему бы пошла киргизская шапочка».
Недочеловек в петле
Недочеловек протух
Недочеловек в петле
Меж портьер.
Смотрит на меня Петух
Смотрит на меня Петух
Смотрит на меня Петух
Тамплиеррр.
Идейные сердца, замужние художницы в цветных резиновых сапожках, журналисты-женатики, пьющие водку глоточками, как будто это текила, с завистью поглядывали на превращение киргизской головы в очередного, это уже не вызывало сомнений, истукана на знаменитом стёганом одеяле Флоры, полученном в приданое ещё бабушкой Джесса Франко. «Клара Фрик»было вышито на одном из его углов.
* * *
Аркадий, стыдливый от природы, после водки раскраснелся окончательно. Противоречивые желания боролись в его душе. Завтра магазин закрывается на рождественские каникулы. Хорошо бы что-нибудь утащить с собой. Его сильно волновал роскошный фотоальбом «Адольф Гитлер и XX век», выставленный за несуразную цену в отделе подарочных изданий. Но пропажа такой большой книги не пройдёт незамеченной. С другой стороны С другой стороны было тревожно весело выпивать с этими, пускай знающими музыку, но, всё-таки, в отличие от него, Аркадия-переводчика, мастеровыми. На возвращение к себе домой, где его ожидала встреча с не подпускающей к себе вот уже второй год женой, и громоздящимся на полу всем тем хламом, что был им натаскан за долгие годы лемурьей жизни, Кравченко Аркадий мог согласиться только в состоянии полного беспамятства. Скорее бы оно наступило Но очень скоро ему пришлось молниеносно протрезветь. Глаза Аркадия всё чаще вспыхивали собачьим помешательством, он то и дело косился на них неприязненно, сжимая руками край прилавка, точно стремился спрятать за ним нижнюю часть своего немолодого, но окружённого заботой, тела.
Введенский с Поповичем, похоже, были рады возможности выпить и окунуться в мир любимой рок музыки, водка повышает остроумие, и два товарища, время от времени, по старинному обычаю жали друг другу руки, после очередного остроумного замечания про «Заппу-папу» или там «Can the can» Последнее выражение было Аркадию знакомо. Когда-то он преподавал в профтехучилище, и это был пик увлечения царевичами-дебилами студийным визгом американской пигалицы Сузи Кватро. «Это ничего, ничего»,мотнул головой царевич Аркадий,Главное я, Аркадий, не увлекаюсь царевичами».
Его насторожили слова Валентина, с ненужной громкостью прозвучавшие в промежутке между песнями: «Who is the winner in the night?» Многозначительно просунув руки в карманы действительно американских джинсов, промолвил Валентин: «Кто побеждает в эту ночь?» Смысл вопроса неприятно туманит рассудок малоросса Кравченко. Ему вспоминается мгла и безлюдье главной улицы, то, что он один в этом отдельном двухэтажном помещении с двумя нетрезвыми мужчинами, о прошлом которых ему не известно по сути ничего утешительного.
Введенский, сверкая новыми зубами, что-то взволнованно отвечает собеседнику, но шум исковерканной психоделической пьесы не даёт Аркадию подслушать его слова. Оказывается, это был эпилог целого альбома. Первый этаж универмага вновь погружается в тишину (второй и вовсе окутан тьмою), и в этой тишине, Попович, стукнув подмётками полусапожек об пол, чеканно произносит, глядя в глаза Введенскому:
Что может нам помешать?
Аркадий только успел метнуться в бок, когда Введенский преградил ему дорогу между тумбочкой и стендом с дисками, а Попович протянул руки через прилавок, норовя схватить его за шею. Мгновением спустя, Кравченко пригодились занятия гимнастикойсделав упор двумя руками и перекинув ноги через прилавок, понёсся к служебному выходу. Центральный вход, он уже успел об этом подумать, был заперт снаружи. Введенский ринулся ему вслед, успел дать подножку, так что Аркадий (точно на воздушной подушке) по крокодильи шлёпнулся на пол, но тут же взвился на ноги, и со злобой пихнув под ноги Введенскому тележку с книгами, понёсся по чёрной лестнице наверх. Выглянул из дверейтемнота: уличные фонари не доставали до второго этажа, кроме того, туман глушил их свет, окутывая желтоватые шары зловещей дымкой. Было тихо, Аркадий, стараясь не шуметь, прокрался вдоль стеллажей, обогнул тёмный угол. Спиною к дымчатому окну в мигании рекламы напротив, нехорошо ухмыляясь, стоял Попович. «А-а-а!»вырвался из малиновой груди Кравченко вопль. «А-а»глухо передразнил «winner in the night» возглас своей добычи.
Юркий, как мышь, Аркадий ещё долго носился, опрокидывая на своём пути всё, что мешало ему ускользнуть от скрюченных объятий двух холостяков, обуреваемых дегенеративной страстью к ровеснику, бог знает для чего сохранившемуся лучше их. Траектория их метаний по отделам и прилавкам отмечена падением самоваров и чемоданов, в одном из поединков он швырялся в Поповича книгами, но ни разу не попал, зато рассёк обручальным кольцом губу Введенскому, так что тот завертелся на месте, сплёвывая красным. Стоит отметить, что ловля Аркадия происходила в полном безмолвии, ни жертва, ни её похотливые преследователи не проронили ни слова. «А» Кравченко и ответное «А» Поповича на старте этой грязной игры были, в сущности, единственными звуками, паролем, разыгравшейся за витриной универмага рождественской сказки.
В конце концов, никто Аркадия уже не преследовал. Действовал растрясённый погоней хмель. Оба дебошира описывали пьяные восьмёрки, безнаказанно постукивая каблуками. Попович, даже пробормотав «Господи, прости» поставил на место опрокинутую икону.
Аркадий на короткое время расслабился, безрукавка отвисла малиновым брюшком, но, вспомнив сизый румянец щёк Введенского, и расстёгнутую молнию Валентина, съёжился, и совершенно неожиданно, для неумолимо сжимающих кольцо окружения мужчин, вскарабкался по холодному стояку отопления под самый потолок, и упёрся ногою в идущий вдоль всей стены пыльный карниз. Там он был для них недосягаем.
Кашка фром Багдад?»спрашивает сам у себя Попович, и ковбойским шагом удаляется в секцию компакт-дисков, где у него спрятана пол-литровая фляжка «Баккарди». Введенский не спускает ясно-синих глаз с прилипшего к потолку, точно лепной ангелочек-летучая мышь, Кравченко. Аркадий смотрит вниз, не мигаяглазами жителя мадагаскарских лесов.
Валентин возвращается с выпивкой и чем-то ещё. Пьют из горлышка, обнимая друг друга за плечо и талию. Когда вместо закуски следует долгий и бесшабашный поцелуй, Кравченко окончательно понимает, какого рода отношения связывали этих двух западников в молодости. В его ноющей голове, под спутанной копною выкрашенных чёрной краской волос рождается один вариант с идеей.
Прикурив друг другу сигареты, западники дымят, время от времени поглядывая на мартышку под потолком. Аркадий с тревогой замечает, что один из его башмаков расшнуровался и грозит упасть, он осторожно подгибает ногу и ударом об стену закрепляет на ней башмак.
Валентин делает шаг вперёд, и снова произносит: «А?» В его руке появляется дорогостоящий альбом Элвиса Пресли, ограниченный тираж, золотое напыление, толстый буклет Аркадий, судя по расширению совсем лемурьих глаз, видит, что ему предлагают, но всё равно не соглашается слезть.
Пожав плечами, Валентин прячет коробочку во внутренний карман пиджака. Теперь очередь Введенского уговаривать капризное существо на трубе. Он, точно образ новобрачным, подносит фотоальбомище Гитлера, его открытое лицо изображает простодушное недоумение: «Ну, Аркадий, а? Что ж ты? А?»