Речь вдохновила афинян, и они храбро сражались с воинственными спартанцами, защищая свою демократию. Но скоро в городе началась эпидемия чумы, и те же самые просвещенные жители Афин, которые еще вчера восхищались своим предводителем, стали обвинять Перикла в том, что он навлек на город проклятие богов. Его отстранили от руководства армией, и вскоре он умервроде бы от той же чумы.
Прошло тридцать лет, и мужчины Афин собрались снова. На сей разчтобы судить одного из своих сограждан: он отвергает чтимых в городе богов, твердила молва, он развращает юношество, а за эти преступления положена смерть. Процесс, по-видимому, имел и предварительную стадию, довольно протяженную. Сократ не фильтровал базар и настроил против себя множество почтенных граждан. В справедливости обвинений почти не было сомнений, хотя кое-кто полагал, что открытый судебный процесс привлечет к идеям этого наивного трепача слишком уж большое внимание, а потому лучше решить дело по-тихому. Но общее мнение жителей Афин было едино: своими речами Сократ тщится разрушить образцовый общественный порядок, который так превозносил светлой (к тому времени) памяти Перикл. А время-то было ох какое трудное! Совсем недавно Пелопонесская война закончилась победой Спарты, Афинам, по условиям мира, запрещалось иметь военный флот, хозяйство полиса разорено, надо сплотиться и вставать с колен, а этот баламут отрицает традиционные афинские ценности, путает важное с второстепенным, сеет сомнения в мудрости властей. Играет, можно сказать, на руку врагам, мутит воду и льет ее, воду, на их мельницу. Прям пятая колонна. А уж сколько вреда в его словах, будто не враг рождает подозрение, а подозрение рождает врага, и родилось ихлегион, и роды продолжаются... Впрочем, это говорил вроде бы другой философ, по имени Мераб, и двадцать три века спустяно вполне мог сказать и Сократ.
Да, он храбро бился на войнено что вспоминать дело далекого прошлого! Да, он бескорыстенно кто поручится, что это не для отвода глаз. Одно обстоятельство, правда, ставило присяжных (почтенных граждан, достигших тридцати лет) в тупик: Дельфийский оракул некогда заявил: «Нет человека справедливее и мудрее Сократа». Об этом знали враги. Когда много лет назад в одном из сражений Сократ, размахивая палицей, защищал раненого Алкивиада от целой фаланги спартанцев, никто из них не решился убить мудреца. М-да, ситуация неудобная.
Но вот процесс подходит к концу, и судьи готовы выслушать самого подсудимого.
«Вот что меня удивляет,говорит Сократ.Я никогда не стремился к богатствупосмотрите на мой ветхий хитон, а сандалий у меня и вовсе нет. Я никогда не жаждал славы и власти, не пытался занять какой-нибудь важный пост. И особой мудростью я не обладаютолько ищу ее. Я учусь задавать вопросы и другим это советуюкак мне кажется, искусство задать правильный вопрос скорее поможет проникнуть в истину, чем повторение чужих ответов, известных с давних времен. И я не развращал юношей, а побуждал всех, до кого мог достучаться, размышлять о значении мудрости, мужества, справедливости... Так почему же мне на долю выпали и ненависть, и клевета, и зависть?..»
Долго еще говорил Сократ, а ближе к концу защитительной речи заявил бесстрашно и бесстрастно: «Скажите мне сейчас: Сократ, мы отпустим тебя, если ты прекратишь свои занятия философией, но стоит тебе вернуться к нимумрешь,если вы предложите мне волю на таких условиях, я вам отвечу: пока дышу, я не перестану размышлять и убеждать каждого из вас, как это делал всегда: Тыафинянин, а значит, лучший из людей, тыгражданин великого города, а потому не пристало тебе стремиться к богатству и славе в ущерб заботе о мудрости, истине, справедливости и благе для своей души. А в ответ на утверждения, будто заботы эти вам не чужды, я не успокоюсь, а продолжу язвить вас своими сомнениями, уличать во лжи и уклончивости, попрекать за пренебрежение истинно дорогим и предпочтение низкого и порочного. И чем больше я привязан к человеку, тем настойчивее буду его допекать.
Так что, граждане славного города Афины, освободите вы меня или нет, я не изменюсь, пусть это и стоит мне жизни».
Спустя месяц после приговора Сократ выпил свою чашу с ядом (вовсе даже не с цикутой, а, скорее всего, с болиголовом, судя по описанной Платоном клинической картине). Платон, кстати, на суде присутствовал, но не смог выступить в защиту учителя, поскольку не достиг еще тридцатилетнего возраста.
И тут возникает вопрос: как отнестись к этому подчеркнуто спокойному приятию смерти? Мне, слабому, это трудно понятьтрудно в той же степени, в какой легко понять и разделить, чуть ли не почувствовать самому, томление плачущего Цинцинната, услышавшего опереточные слова приговора. И правда, ведь и Сократ был сработан так же тщательно, и изгиб его позвоночника высчитан не менее таинственноа ему не страшно? Уж человек ли он, этот мудрец?
Постыдная страница в истории демократии? Скорее всего. И от этого становится неуютно.
Неуютно признаваться в интересе к тому,
что высокие ценители высокой же литературы на дух не выносят, скажем, к «Оводу» Этель Войнич. Тут положено делать брезгливую гримасу, пожимать плечами и переводить разговор на письмо Иосифа Александровича Бродского, адресованное Квинту Горацию Флаккуна злобу дня. И как же я был обрадован, прочитав у ученой-преученой филологини, критикессы и литературоведши, да несоветской, а скорее антисоветской, которая легко жонглировала всяческими умностями о Гоголе и Достоевском, Мандельштаме и Бродском, Булгакове и Набокове: роман замечательныйэто об «Оводе». А дальшес печалью: только кто ж его нынче помнит? Ну прям камень с душине одинок я, нас уже с вами двое. Помню, Майя Лазаревна, очень даже помню. А еще только вам и этой рыжей тетрадке признаюсь, по душе мне и «Мартин Иден», и «Айвенго». Как там: и в грозном имени его для нас урок и назидательный рассказ... Но вот вымрут мои ровесникии, правда ваша, кто же все это вспомнит? Уж так строги ценители. Это гениям чего только не дозволено: Пушкинунахваливать расправу над поляками, Цветаевойплевать на вкус, начинять свои строки под завязку истерическими восклицаниями и тире, Некрасову сдвигать ударение:
Выдь на Волгу: чей стон раздается
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовется
То бурлáки идут бечевой!..
А может, тогда так и ударялибурлáки? Не то написал бы Николай Алексеевич что-нибудь вроде:
Выдь на Волгу: чей стон раздается
У великой российской реки?
Этот стон у нас песней зовется
Песню эту поют бурлаки!..
Вот и Блок шалил с ударениями:
Но ты, Офелия, смотрела на Гамлéта
Без счастья, без любви, богиня красоты,
А розы сыпались на бедного поэта,
И с розами лились, лились его мечты...
Ну так и вспоминается из прыщавого детства:
Ходит Гамлéт с пистолетом,
Хочет ковой-то убить,
Недоволен он целым светом
И думаетбыть иль не быть.
Им можно. Шуршать не своей чешуей, против шерсти мира петь... Потомугении. Из-под их пера и выходит такое: «Гора горевала, а горы глиной горькой горюют...», «Кривился крыш корою»само получается? Или сидят, карандаш грызут?.. Уж так слова сложат, так сложат: «Ее влечет стесненная свобода одушевляющего недостатка». Силюсь расшифровать: хромая девушка, Наташа Штемпель, идет споро, опережая подругу, и стремительность ее походки рождена хромотой: преодолевая ее, она летит... Удел калекине оброшенность, не забитость и придавленность, напротиводушевление! Одаренные благом изъяна, они счастливее нас, выше, угоднее Богу, чем те, кто лишен этого дара и пребывает в тупом созерцании своего мнимого превосходства, они и выведут нас к тому горнему свету, чей брезг им внятней и ближе... Тьфу, чушь какая.
Да, с гениями хлопот не оберешься. Загадка на загадке. Взять такое: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». А какая волясвобода или сила характера? Или вот, петрарковский эпиграф к шестой главе «Евгения Онегина»:
Lá, sotto i giorni nubilosi e brevi,
Nasce una gente, á cuil morir non dole.
«Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому не больно умирать». Это ведь он (понятно, Пушкин, а не Петрарка) о русском народе. Страшное, трагическое свойство. Оно не было бы столь трагическим, не пропусти Александр Сергеевич одну строку из Петрарки: Nemica naturalmente di расеприрожденный враг мира. И правда, ну не больно умирать врагу мира, так стоит ли переживать? Бог с ним, с врагом-то мира...
Вот Бога помянул, и на ум пришло: «Я лютеран люблю богослуженье, обряд их строгий, важный и простой...» А с другой стороны: «Купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал»то есть если дранкой, скажем, или рубероидом,не заметит. А величие католических соборов, оно для когодля Него или для нас? Для тамошнего мираили здешнего? Ох, дороговаты православные и католические ритуалы: сколько же бедных прихожан на эти деньги можно накормить да полечить. Неужели парчовая фелонь православного иерарха угодней Богу, нежели пиджачок пастора? И пока мы чешем затылок в поисках ответа, Федор Иванович уже понял: «Сих голых стен, сей храмины пустой понятно мне высокое ученье...» Это ж о ней, о смерти! Ты встречаешься с верой в последний раз, ее обитель уже опустела. Кто сейчас вспоминает это стихотворение-откровение:
Не видите ль? Собравшися в дорогу,
В последний раз вам вера предстоит:
Еще она не перешла порогу,
Но дом ее уж пуст и гол стоит,
Еще она не перешла порогу,
Еще за ней не затворилась дверь...
Но час настал, пробил... Молúтесь Богу,
В последний раз вы мóлитесь теперь.
Тут, по традиции, следовало бы закончить словом, с которого начинается следующая запись. А начинается она со слова уж очень здесь неуместного«фасоль». Даже не знаю, как тут быть: стихи Тютчеваи вдруг эта самая «фасоль».
Фасоль задумчиво лущу
и лучшей доли не ищу. И правда, зачем ее искать? Вот, скажем, Диоклетиан, ci-devant император, жестокий гонитель христиан и вообще, судя по всему, премерзкая личность (а кто из них, императоров, личность светлая?), тоже на склоне лет успокаивал нервишки, хозяйствуя на своей ферме (ну да, этот анекдот про капусту). А Цинциннатне тот, что плачет в ожидании смерти, а, наоборот, диктатор, который Луций и Квинкций? Стоило ему улучить свободную недельку, отвлечься от управления Римом и казней восставших плебеев, как он тут же принимался что-то там копать, бороновать, окучивать. Такое вот поветрие среди широких слоев римских правителей. Вот и я за ними следом лущу себе фасоль, хожу за курами да починяю все, что покосилось. Нрав в результате обрел ровный, покладистый, пристрастия невинные (разве поесть и выпить горазд, нопростим обжорство, разве это сокрытый двигатель его), изжил зависть и охоту к перемене мест, в который раз отказываюсь ехать в Шеффилд, куда брат зовет погостить, а ведь там сам Джо Кокер родился, неистовый рокер и электромонтер, спевший в Вудстоке битловскую With a Little Help from Му Friends и тем обретший славуот которой и отказывается Виталий Иосифович ради радости лущить фасоль... Хотя никто ему этой славы не предлагал.
Вот и живут Виталий Иосифович и Елена Ивановна в «Веселой пиявке», тихо и благостно, что твои старосветские помещики,разве победнее да живности поменьше: четыре, как уже говорилось, курицы с карликовым пуделем Ларсиком. Елена Ивановна в непрестанных трудах по саду-огороду, да кухня, да розарий, да газон побрить и горку сложить альпийскуюк искусству тянется Елена Ивановна, а бочки для полива так расписала, что вся деревня ахнула и д-о-о-олго рот закрыть не соглашалась: по зеленому полю цветы диковинные, бабочки порхают, жуки ползают, кроты да ежики глазки таращат. Виталий же Иосифович, напрочь лишенный изобразительного дара, решил предаться литературным занятиям и придумал двух пожилых одесских евреев, в общении с которыми избывает свои многочисленные комплексы. И нещадно эту парочку использует в корыстных интересах: чтобы вспоминать. Сладостное занятиевоскрешать забытое. Ну да. «Как жаль, поверь мне, что ты забыл и это время, и то, каким ты был». Жернова машины времени. Они это самое время перемалывают, выплевывая нелепости. Вот одна, пока опять не позабыл: Магда Геббельс, еще не будучи Геббельс, увлекалась сионизмом и была возлюбленной уже довольно известного в Германии сиониста Хаима Арлозорова.
Или вот, из колодца времени выудил старика вахтера. Давно было дело, свежевылупившимся инженером испытывал на опытном заводе одну штукублок стабилизации напряжения питания, причем в ночную смену. Засунул схему в термокамеру и, чтобы время убить и сон разогнать, заговорил с этим старичком о погодестал прогнозы охаивать, а в ответ услышал: да ты, сынок, чем прогнозы слушать, к знающим людям подойди, поинтересуйся, значит. И такого мне наплел, такого наплелдо сих пор не позабыл и даже пользуюсь на благо нашего скромного сельхозпроизводства в «Веселой пиявке»:
С весной, сынок, у нас какие деда? О весне уж на Федосью известно. Федосья,дедуля назидательно поднял коричневый палец,это по-вашему, по-теперешному, двадцать четвертого января будет. На Федосью тепловесна ранняя. А чтоб ошибки не получилосьеще Макария да Ефимия спросить: если на Макария ясно да на Ефимия в полдень солнце, весне точно ранней быть, ну а на Трифона небо в звездахк поздней, стало быть, весне.Я только рот разинул, а старик как горох сыплет:Про лето мы с Крещения понятие имеем: ясно да холоднок засухе, снеговертьк урожаю. Хорошо и Татьяна скажет, снег на Татьянубыть лету гнилым. А Евдокия подтвердит: теплый ветер на Евдокию мокрое лето кажет, северный ветержары не жди. Теперь про Мефодия, это день особый. Мефодий, надо тебе знать, на третье июля выпадает. На Мефодия дождьсорок дней ему не переставать. И следить надобно за пауками, жабами да муравьями. Если паук паутину не плетет, ленится, точно к дождю, а сеть свою штопаетжди тепла и солнца. Жаба на траву выползла, мураши в кучки собираютсяк грозе и ветру. Теперьк Михею. Тихо на Михеев деньк ясной осени, ветродуйв сентябре мокнем. Ну а с Семена бабье лето начинается, каков Семен, такая осень. Если на Арину журавли полетятна Покров жди первого морозца, а неттак до Артемия тепло простоит. И про зиму загодя знаем. На Воздвиженье птица в отлет двинуласьжди, что Астафий скажет: северный ветер на Астафияк стуже, южныйк теплу, западныйк мокроте, восточныйк вёдру. Точный знак Сергий дает. Если на Сергия, когда капусту рубят, первый снег упадет, зима установится на Михайлу. А на Покров уже все яснехонько: упадет лист с дуба чисток легкому году, а не чисток лютой зиме...
Цепляюсь за прошлое, как Гете на смертном ложе за арнику. Уж очень он уважал это целебное растение, Бог весть почему. Мы, правда, знаем от Бориса Леонидовича, как от нее, родимой, небо спекалось. С этими травками много любопытного. Вот, скажем, Гавриил (из старших ангелов) пользовал кофеем занедужевшего пророка Мухаммеда. А уж целебные свойства ядов вообще наталкивают на философские обобщения. Яды входят в лекарства и творят добро, ибо благоразумная дозировка отравы ослабляет ее действие, на манер прививки. И вот Ларошфуко переносит эту идею на пороки: те включаются в добродетели (друг без друга они и вовсе не существуют, как Бог и Дьявол), а благоразумие, смешивая их, ослабляет действие пороков и умело пользуется ими для противостояния жизненным невзгодам.
Забавно, кстати, что еще одно лекарство-яд, наперстянка, на латыни называется точно так жедигиталис, ибо digitus по-латыни палец, то есть перст, по форме цветка.
Ну вот, до латыни добрались. Подобно ослику Иа-Иа с великой печалью смотрю в зеркало: душераздирающее зрелище. Сие есть тело мое.
Hoc est enim corpus meum
Больше тысячи лет тому назад усомнился в этом трезвомыслящий священник из местечка Ланчано: как же так, простой кусочек хлебаи плоть Спасителя нашего, обычное винои кровь Его, да быть такого не может, все это лишь символы, оставленные нам, чтобы помнили о сказанном Им ученикам на Тайной вечере: сие есть Тело Мое, сие есть Кровь Моя... И словно в ответ на эти сомнения преломленная просфора в руках священника превращается в плоть, а вино в чаше густеет и становится кровью. Все это будто бы хранится много веков, и вот совсем уж недавно подвергается вполне-таки научному исследованию и оказывается тканью сердца человека с миокардом, эндокардом и блуждающим нервом и кровью группы АБ в пяти шариках, а чтоб чудо было совсем расчудесным, каждый шарик этой крови весит ровно столько, сколько весят все пять...
Хотите верьте, как говорил Евгений Леонов в финале «Полосатого рейса», хотите нет. Я бы и не хотел, но от пионерского неверья потихоньку отхожу, отползаюстарость, видимо. Чай успокоительно-целительный пью, то мятный, то ромашковый...