В истории российской рекламы
(ну вот, опять о ней родимой) особое место занимает речение «От мозолей и натоптышей и от прочих стоп-проблем вам поможет тра-та-тата тра-та-тата тата крем». Это произведение года два распевали на всех телеканалах, в результате чего случился мировой кризис, Россия овладела Крымом, и в долларе поместилось в два раза больше рублей. Такие вот стоп-проблемы. Осторожно, двери закрываются. Mind the doors. Next station... А-тахана а-баа. Nächste Haltestelle... Следующая остановка... Конечная?
В этой связи представляет интерес история электрического стула. Изобрел его, как выяснилось, американский стоматолог по имени Альберт Саутвик. Строго говоря, электростула как такового он не изобретал, но из человеколюбия, свойственного широким слоям американских стоматологов, предложил приговоренных к конечной остановке не вешать, а пропускать через них электрический ток достаточной силы. Однажды, гуляючи, он наблюдал, как пьяный старик случайно дотронулся до контактов электрогенератора и в мгновение ока дал дуба. Важно отметить, что этот дантист-гуманист приятельствовал с сенатором Дэвидом Макмилланом (по всей вероятности, Альберт ставил Дэвиду пломбы, и на этой почве меж ними возник духовный контакткак у того пьяницы контакт с контактами же динамо-машины). И вот приходит Саутвик к Макмиллану и говорит: слушай, Дэвид, говорит он сенатору, сил моих нет, до того жаль мне бедолаг, которых удушают веревкой, так они корячатся и дергаются. У меня, говорит стоматолог народному избраннику, от такого огорчения родилась мысль: если правильным образом прислонить этих несчастных к контактам работающего генератора, то они мгновенно, безболезненно и опрятно отдадут Богу душу в строгом соответствии с приговором суда штата Нью-Йорк (того самого, где сенаторствовал Макмиллан). Дело было ни много ни мало сто тридцать с лишним лет тому, в 1881 году. Сенатор, тоже человек, отмеченный редкостным милосердием, мысль ухватил, покивал и переправил ее в заксобрание своего штата для дальнейшего рассмотрения, продвижения и внедрения в обиход практикующих заплечных дел мастеров.
Прошло лет пять, и вот тщанием сенатора и его коллег родилась комиссия для упомянутого рассмотрения-продвижения-внедрения гуманного способа умерщвления тех, чье дальнейшее существование признано нежелательным. И тут на арену весь в белом выходит светоч американского и мирового изобретательского дела Томас Алва Эдисон. Действуя с присущим ему размахом, Томас Алва переносит проблему на всеамериканский уровень. Уже в другом штате, Нью-Джерси, он приступает к экспериментам и как истинный человеколюб решает человеков пока не жарить, а начать с меньших братьев нашихкошек и собак. Помещает он некоторое количество Мурзиков, Грималкиных, Рексов и Шариков на металлическую пластину (накидав им мясца, чтобы сами шли туда с охотою) и врубает переменный киловатт. Опыт, очевидно, дал вполне положительный результат, поскольку вскорости помянутое выше заксобрание Нью-Йорка изваяло рекомендательную бумагу, согласно которой всех смертников штата надлежало казнить исключительно на электрическом стуле.
Тем временем научная работа продолжается. Собаки и кошки quantum satis поступают в лаборатории Эдисона, где их quantum же satis отправляют на тот свет во имя торжества милосердия. И вот, чуть не дотянув до светлого Рождества Христова 1888 года, ученые представляют Судебно-медицинскому обществу свой заключительный отчет-доклад, и аккурат с нового 1889 года вступает наконец в силу закон штата «Об электрической казни». С тех пор таким способом было угроблено более четырех тысяч человекпоговаривают, что плохих. Так что и жалеть их нечего.
Чего не скажешь про кошек и собак.
А Эдисону неймется. Поджарив достаточное количество мелкой живности и благословив применение этого метода к Homo sapiens, он предлагает свои услуги для казни животины покрупнее, слонихи Топси, приговоренной к смерти за превышение необходимой самообороны: она прикончила дрессировщика-изувера, который заставлял ее глотать зажженные сигареты. В отличие от кошек и собак Топси не клюнула бы на трюк с мясом, поэтому ей дали корзину моркови с фунтом цианистого калия, потом обули слониху в деревянные башмаки с медными стельками, после чего подручный Эдисона г-н Шарки присоединил к ней электроды и подал на них без малого семь киловольт переменного напряжения. Дотошный шеф электропалача аккуратно снимал процедуру на кинопленку. Полторы тысячи подонков, называемых почтенной публикой, пуская слюни от удовольствия, наблюдали за процессом.
Немного утешает, что через сорок лет нью-йоркский Луна-парк, где некогда выступала Топси и где ее казнили, сгорел к чертовой матери. Правда, сладкой парочки ШаркиЭдисона там, увы, уже не былоГосподь прибрал их много раньше. Любопытная подробность из биографии прославленного инженера: для демонстрации одного из своих изобретенийкинетоскопа, который мог показывать на экране движущиеся картинки,Томас Эдисон снял коротенький (одиннадцатисекундный) фильм. На какую тему? Правильно, «Казнь Марии Стюарт».
О сколько нам открытий чудных...
И правда, много. Вот жестокий романс «Окрасился месяц багрянцем», подаваемый и Руслановой, и Бичевской как народный с ног до головы, на самом деле написал франконемец Адальберт фон Шамиссо (больше известный как автор «Удивительной истории Петера Шлемиля»). Известный нам перевод этой вещицы сотворил Дмитрий Минаев в конце позапрошлого века. А совсем недавно своим переводом поделился со мной и мой добрый друг Даниэль Клугерну как его не записать?
НОЧНАЯ ПРОГУЛКА
Вечернее небо багрово,
И ветер играет волной.
«Подруга, что смотришь сурово?
Поедешь ли вместе со мной?»
«С тобою мне, право, в охотку
Промчаться дорогой морской,
Поднимем же парус, а лодку
Своей я направлю рукой!»
«Зачем же в открытое море
Ты гонишь наш легкий челнок?
Там волны бушуют на гóре,
Прогулка такая не впрок!»
«Открой свое сердце надежде,
Не думай, что ты на краю.
Поверь мне, любимый, как прежде
Я верила в верность твою!»
«Я верю, но ветер крепчает,
И туча тяжка и черна.
Беда, коль на нас осерчает
Крутая не в шутку волна!»
«А ветер меня не пугает,
И буря меня не страшит.
О нас тут никто не узнает
И с помощью не поспешит.
Прочь весла, приходит расплата,
Спасения нет за кормой!
Меня погубил ты когда-то,
И сам не вернешься домой.
Смятенье и трепет я вижу,
От страха сжимаешьсячто ж,
Ведь с каждым мгновением ближе
Мой остро наточенный нож».
Изменника в грудь поражает
Безжалостное остриё,
И нож она вновь поднимает
И в сердце вонзает своё!
Вот утро волну привечает,
И чайки кричат вразнобой.
Тела равнодушно качает
Багровый от крови прибой.
Прибой, багровый или нет, меня всегда завораживал и пугалмеханической беспощадностью, неотвратимостью, вроде марша каппелевцев из «Чапаева». Он велит: отбрось суетные мысли, думай только о высоком, нездешнемдумай хоть изредка.
Изредка,
в надежде услышать наконец чистый русский язык, Виталий Иосифович переключался на канал «Культура» и как-то раз попал там на передачу об истории женского белья, сотворенную царственной дамой, кумиром творческой интеллигенции, иконой стиля и т. п. И все бы прекрасно, но сколько ни в чем не повинных людей удалось иконе стиля сбить с толку, убедив, что трусы на себя (и, видимо, на других) одевают. «Ах, Рената Муратовна,бормотал Виталий Иосифович себе под нос, утрачивая боевой пыл,надевают их, как, впрочем, и другие предметы одежды, что нижней, что верхней. Очень советую вам каждый вечер перед сном читать стишок Маршака Жил человек рассеянныйон там много чего надевает. Или затвердить детскую напоминалку: одеть Надежду, надеть одежду». Конечно, думал он, предполагается, что на канале «Культура» есть литературные редакторы, но, видимо, они впали в такой экстаз, слушая неповторимый вкрадчивый голос вечно юнойспасибо крему «Черный жемчуг»знаменитости, что обо всем позабыли.
Еще уязвляли ранимого Виталия Иосифовича, в юности пережившего, а затем изжившего увлечение иноязычной лексикой, повсеместно встречаемые английские аналоги вполне распространенных и понятных русских слов. Прочитав как-то вывеску «Поставщик лоукост туров», он патриотически возмечтал, что когда-нибудь, гуляя по Лондону, куда имел обыкновение отправляться время от времени, чтобы прижать к сердцу дочь, обменяться крепким мужским рукопожатием с внуком и сделать «козу» крохотной внучке, так вот, гуляя по этому городу, встретит призывную надпись CONTRACTOR OF DESHEVYE TOURS. И погрустнел.
Оставь свои иеремиады, Виталий Иосифович, ведь и твоя речь показалась бы варварской и безвкусной интеллигенту, жившему век назад... Что до рекламных рифм, то и Маяковский, уж на что мастер, не шибко заморачивался, когда свои плакаты лепил, Резинотрест прославлял: «Раскупай, восточный люд, лучшие галоши привез верблюд!», «Резинотрестзащитник в дождь и слякоть, без галош Европе сидеть и плакать». И все этопосле «Я тоже ангел, я был имсахарным барашком выглядывал в глаз, но больше не хочу дарить кобылам из сервской муки изваянных ваз».
Но злой старик не унимается. Жене:
Ты смотри, что пишут!И тычет в обложку любовного романа, забытого подругой Елены Ивановны на крыльце «Веселой пиявки».«Ее прозе присущи удивительная глубина и пронзительность, равной которой не встретишь ни у одного современного писателя». Я тут того... нырнул в глубину удивительную: «Она вздрогнула и дико раскрыла глаза. Так дико, что даже онзнавший все ее взглядысмутился. Лицо ее побелело, потом темно покраснело, потом вся кровь снова отхлынула от него...» Какова пронзительность, а?
С годами раздражение Виталия Иосифовича от нелюбезных ему речений только усиливалось. Он еще сильнее вытягивал губы, круче изгибал брови, противнее шевелил пальцами, а также громчеи визгливейпохрюкивал, досаждая домашним. Домашних, правда, было немногожена Лена да пес Ларсик, причем последний оставлял словесные выкрутасы и претензии Виталия Иосифовича без внимания. Но Лене приходилось терпеть.
Ты можешь мне объяснить, что такое «денежные средства»?спрашивал он, не ожидая, впрочем, ответа.Я человек незлобивый, но тех, кто вместо простого слова «деньги»они же бабло, капуста и т. п.пишет или, упаси Бог, говорит такую мерзость, следует публично сечь на городской площади. Вот, скажем, сперли у мужика кошелек с получкой, а как только нехитрое это дело попадает в суд, мы тут же имеем дело с «хищением денежных средств». Надо бы еще изучить, когда и при каких обстоятельствах такое немудрящее дело, как еда, превращается в прием пищи.
Или вот:
Ну как может чувствовать себя гражданин страны, в которой одна из палат парламента называется Совет Федерации Федерального Собрания Российской Федерации?
Да ладно,отвечала ему вполне осовремененная Елена Ивановна,тут сынишка моей подруги вот такую просьбу разместил в своем фейсбуке: «Друзья, а ни у кого случаем ширика дешевого, который не жалко дать на неделю поюзать, не валяется дома без дела? Под никон, можно мануальный, в общем любой с байонетом F».
Впрочем, лингвистические изыскания Виталия Иосифовича вовсе не обязательно сопровождаются раздражительностью и негодованием. Терпеливо и вполне заинтересованно он трудится над разгадкой происхождения некоторых привычных слов и выражений. На свою беду (а скорее, счастье, ибо ему ведома радость поиска) он не пользуется Интернетом, который знает все и с готовностью этими знаниями делится. Поэтому усердно ищет и с ликованием открывает для себя искаженный греческий корень морос в выражении «сморозить глупость», замечая при этом и лишенный смысла повтор, ибо морос по-гречески как раз глупость и означает. «Морос несете»,мог сказать преподаватель классических языков, услышав неверный ответ гимназиста.
Больше времени занял у меня полет фанеры над Парижем. В конце концов я наткнулся на историю якобы известного французского авиатора Огюста Фаньера, который в 1908 году на своем аэроплане протаранил Эйфелеву башню и рухнул на землю, после чего Юлий Осипович Мартов написал в «Искре», что царский режим ждет такая же печальная участь, как полет Фаньера над Парижем, и вот, переделав Фаньера в фанеру, народ стал этой фразой обозначать всяческие неуспешные предприятия. Я проявил дотошность (этого-то у меня хватает), стал копать глубже, но упоминания об этом авиаторе нигде более не нашел, а газета «Искра» в 1908 году и вовсе не издаваласьее закрыли в 1905-м. Так что от версии с Фаньером-Мартовым пришлось отказаться. Правда, попутно удалось выяснить, что Мартов, он же Цедербаум, приходился дядей замечательной женщине и блистательной переводчице Юлиане Яковлевне Яхниной, на семинаре которой я как-то раз... Стоп, мы говорили о фанере. Так вот, дальнейшие розыски обнаружили, что с 1906 до 1913 года президентом Франции был Арман Фальер, увлеченный развитием авиации до такой степени, что в газетах печатали карикатуры, изображавшие его полет на аэроплане над Парижем. Это случилось в 1909 году после того, как Фальер открыл Первую международную аэронавтическую выставку. В России же то ли «Фальер» превратился в «фанеру», то ли в поговорку вошла фанера как материал, из которого тогда делали самолеты, но появление расхожей фразы я отнес на счет этих карикатур. Правда, что побудило русский народ придать ей значение «потерпеть неудачу», так и осталось для меня загадкой. Если кто знаетотзовитесь... А Фальер был славным малым, дожил до девяноста лет, выступал против смертной казни, старался как мог избежать войныно передал власть Раймону Пуанкаре, который, как известно из учебников истории, к этой самой войне был склонен. Как же, как жеPoincaré la guerre. И уж если речь зашла о Пуанкаре, как не вспомнить о его брате, великом математике, физике, философе Анри (Пуанкаре же).
Тут вот какое дело. В шестидесятые годы задумала физико-математическая общественность Союза Советских Социалистических издать труды французского собрата по науке Жюля Анри Пуанкаре и поручила составить такой сборник трудов молодому блестящему математику Владимиру Арнольду, который уже успел прославиться, еще в университете решив тринадцатую проблему Гильберта (видать, неслабая штука). Володя (Владимир Игоревич) бодро взялся за дело, слепил книгу, а предисловие к ней написал замечательный математик и физик академик Николай Николаевич Боголюбов. Сдали книгу в издательство, а там, как водится, отправили рукопись в цензурную контору по кличке Главлитматематика математикой, а мало ли что. И вот какой-то шибко образованный хмырь из Главлита вспомнил, что этого самого Жюля Анри Пуанкаре распекал великий вождь пролетариата, вершитель революции, конечно же философ и все прочее Владимир Ильич Ульянов в бессмертном труде «Материализм и эмпириокритицизм». Надо сказать, что автор этой образцовой работы многим другимнеправильнымфилософам выдал на орехи: Эрнсту Маху, Рихарду Авенариусу и еще десятку-другому почтенных профессоров, включая поименованного Пуанкаре, которых вряд ли успел толком прочитать, не говоря уж о том, чтобы понять. Впрочем, писалось не для того, чтобы возвести на трон истину, а в пику русским собратьям по большевизму, Богданову, Луначарскому и кое-кому еще, в борьбе за золотишко (на кону было под триста тыщ полновесных рублей из фонда так называемого «Большевистского центра»). И вот вспомнил об этом хмырь из Главлитаи завернул книгу.
Пришел растерянный и расстроенный Арнольд к Боголюбову: так, мол, и так, не пропускают Пуанкаре, поскольку он враг мирового пролетариата и мировой же революции (помягче, конечно, но что-то в этом смысле). Николай Николаевич призадумался, напряг свой академический мозг и вот что предложил. Ты, Володя, сказал он, не сдавайся. Давай-ка попробуем сыграть на низменных инстинктах этой главлитовской публики. Подозреваю я, что в массе своей они там сплошь антисемиты, и тут мы имеем козырь. Напишем-ка мы в предисловии, что теорию относительности создал не какой-то там сомнительный Эйнштейн, а вполне расово полноценный Пуанкаре. Тем более что против истины не сильно погрешим: мы-то с тобой знаем, что Пуанкаре на самом деле еще до Эйнштейна сформулировал общий принцип относительности и ввел понятие четырехмерного пространства-времени. Больше того, когда Герман Минковский, учивший математике Альберта Эйнштейна в Цюрихе и тоже немало сделавший для создания математического аппарата теории относительности, показал Пуанкаре первые работы своего ученика, Жюль Анри очень тепло о них отозвался. А на вопрос, не обидно ли ему, что Альберт не ссылается на него в своих штудиях, ответил великодушно что-то типа «дорогу молодым».