Честертон? Не знаю, не слышал.
После этого критик, кажется, потерял ко мне всякий интерес. Зато его место в беседе занял философ Виктор.
Как тебе Фрейд? спросил он, предварительно смахнув несуществующую пылинку с края своего пончо, тебе не кажется, что его вклад в мировую философию несколько недооценен?
Какое отношение одержимый писюнами и вагинами шарлатан имеет к философии, я уточнять не стал, только подумал: "а ты у нас, значит, философ. Ну, ясно. Давить надо таких философов, как прыщи".
Мне кажется, что философия нуждается во вкладе каждого, каким бы этот вклад ни был, наугад брякнул я, а о размерах вклада судить, увы, не нам.
Философ Виктор покивал с серьезной миной.
Извините, я не на долго отлучусь, сказал я, и, встав из-за стола, направился в сторону туалета.
По дороге в клозет я встретил Толика, несущего в обеих руках по кружке пива с очаровательными пенными шапками. Я без лишних прелюдий выхватил одну из кружек, в три глотка осушил ее до половины.
Ты что творишь? возмутился Толик.
Я творю для тебя светлое будущее, болван.
А что там у вас происходит?
Общаемся. Не волнуйся, завтра новый год со своей избранницей встречать будешь, я уж постараюсь.
Навестив удобства, я вернулся к Свете. Предложил:
Может быть, потанцуем?
Под эту музыку? возмутилась барышня, ты шутишь?
В который раз я с тоской посмотрел на танцпол, где Полпальца уже пытался втереться в доверие к двум молоденьким девицам в интригующе коротких юбках.
Шучу конечно. Я и сам, честно говоря, не в восторге
Вчера ко мне приходил Люцифер, и мы колдовали с ним всю ночь, внезапно сообщил оккультистСаваоф, вам всем будет интересно
Он с важностью извлёк из пачки черную сигарету, закурил. Я единственный из присутствующих за столиком сделал вид, что мне интересноСвета погрузилась в изучение собственного маникюра, критик уткнулся носом в экран телефона, философ Виктор пожирал глазами ягодицы официантки, снующей между столиками.
Наколдовали мы беду. Всему роду человеческому! Не будет отныне людям любви на земле, и счастья тоже не будет. Человечество ждут войны, болезни, голод и, наконец, смерть. Все сдохнут, как скоты, прося пощады, но мы с Люцифером будем непреклонны! Реки станут из слез, а моря- из крови! И бог будет посрамлен!
А с какой целью вы все это провернули? поинтересовался я.
Что значит, с какой целью? оккультист опешил, потому что призвание нашесеять хаос и зло!
А без этого никак?
Конечно никак!
Ну тогда сейте, великодушно позволил я, только не увлекайтесь особо.
А ты?
Что я?
Ты на чьей стороне?
Мне стало скучно и печально- последняя пятничная ночь уходящего года, а я здесь, с этими маргиналами, когда мог бы быть с маргиналами своими, родными. Сижу, беседую обо всякой херне, выдаю себя за кого-то другого, и, что самое обидное, почти не пью.
Пойду, ещё разок отлучусь.
Я вышел из кабака на свежий, морозный воздух, в заснеженную беззвездную ночь, отошёл на несколько шагов от входа, прижался спиной к стене, закурил. В такие моменты мне всегда особенно хорошо думается, но сейчас отчего-то думать не хотелось, а хотелось просто смотреть (куда угодно, хоть бы и на угол дома на противоположной стороне улицы), выдыхать дым, стряхивать пепел Свободной рукой я залез в карман, вытянул наушники и телефон, после коротких раздумий выбрал подходящий, давно запавший в душу трек.
"Куда бы не приплыл моряк,
За золото и серебро
Его везде поднимут флаг,
Ему всегда нальют вино"
Старая песня, а как хорошо звучит. Вот так и носит по земле, вот так появляются и исчезают какие-то люди, иногда даже лиц разглядеть не успеваешь А куда несёт? И, главное, зачем?
"Вино, и гашиш, и Стамбул, и Париж,
Моряк, моряк, почему ты грустишь?.."
Кто-то осторожно тронул меня за плечо, я повернул голову, вынул из уха один наушник.
Не мерзнешь?
Молодая девушка. Красивая, но маленькая- ростом едва мне до груди. В бесформенном голубом пуховике, в шапке, из-под которой торчат во все стороны длинные волосы диковинного темно красного цвета. Глаза большие, ресницыкак опахала.
Что? зачем-то переспрашиваю я.
Она повторяет свой вопрос. Взгляд у нее простой и почти добрый, если не считать крохотной чертовщинки на дне.
Не мёрзну, отвечаю.
Хочешь?
Она протягивает мне полуторалитровую флягу, на плоском боку которой изображен расправляющий крылья орёл. Молча беру флягу, свинчиваю колпачок, делаю несколько глотков. Внутри меня тут же будто бы взрывается атомная бомба.
Что это? спрашиваю внезапно севшим голосом.
Спирт с колой, отвечает.
Я вдыхаю поглубже, и делаю ещё несколько глотков. Где-то под крышкой черепа по мозгу начинают стучать крохотные молоточки.
Здорово, говорю, ты как знала, что мне нужно.
Я всегда знаю, что нужно людям. Чувствую, понимаешь?
Я киваю, хотя до понимания мне ох как далеко.
А меня никто не чувствует. Я привыкла.
Может быть, я попробую?
Что?
Почувствовать?
Она смеётся, поворачивается и уходит. Уходит в кабак. Я тушу сигарету и бегу следом, но не успеваю догнатьв кабаке уже слишком шумно и многолюдно, девушка исчезает в веселой, многоликой толпе. Пробираюсь к столику, за которым сидят Анатольич и актер в монашеской рясеостальные, надо полагать, уже пляшут. Хватаю чью-то полную рюмку водки, опрокидываю ее в кружку с пивом, жадно глотаю получившийся коктейль. Ни Анатольич, ни актер внимания на меня не обращают- продолжают беседовать о чем-то своем. Молоточки начинают стучать по мозгу с удвоенным рвением, размягчая его, преображая в какой-то новый, сверхточный прибор для изучения абсурдной, но прекрасной реальности. Затем я иду на танцпол, отбираю у пьяного Толика бокал, опрокидываю в топку сто грамм виски, хлопаю друга по плечу, и больше не обращая на него, требующего каких-то объяснений, никакого внимания, бреду к столику, где по-прежнему сидит Света и нелепая троица, которая мне уже не кажется такой нелепой. Подойдя, я некоторое время молча смотрю даме в глаза, стараясь передать переполняющие меня противоречивые чувства взглядом, а осознав тщетность этого занятия, беру ее за руку и одним рывком выдергиваю из-за стола.
Ты чего? вскрикивает она испуганно и удивлённо.
А троица сидит, и никак не реагирует на происходящее. Ах так? Друзья, значит? Джентльмены, значит? На девушку, с которой вы пришли в злачное заведение, вполне предсказуемо посягает какой-то псих, а вам хоть бы что? Ну я вас сейчас
Слыш ты, обращаюсь я к тому, что в пончо, для пущего эффекта шарахнув кулаком по столешнице, Фрейд твойобосраный самозванец, решивший, что если он напишет о том, что народ мало трахается, то для всех это станет ебать каким откровением. А на деле он просто импотент, который, кстати, причмокивая сосет у Юнга.
Глаза философа округлились, рот приоткрылся. А я уже кричал, брызжа слюной в лицо специалисту по оккультным наукам:
Да будет тебе известно, говно собачье, что Иисусмой любимый персонаж из библии, и если ты и дальше херней всякой заниматься будешь, он тебе жопу на голову натянет, понял?!
И, не останавливаясь, дабы не потерять кураж, тому, что в белом:
А с теми, кто ставит какого-то там обосцанного Честертона выше Набоковамне вообще говорить не о чем!
Света попыталась вырваться, но я крепко держал ее руку.
Ну что, родная, это я уже ей, попляшем?
Откуда-то подлетел Толик.
Ты что? Ты что? и далее скороговоркой, обращаясь к Свете, произошло недоразумение, Толик- это я
Лжец! драматично рявкнул я, запрокинув голову и сардонически расхохотавшись в потолок, Толик- это я!!!
Следом за Толиком рядом материализовался Анатольич, который, обняв за плечи и нашептывая на ухо что-то нежное, успокаивающее, вывел меня на улицу. Вновь оказавшись на холоде, я немного пришел в себя, корявя все известные мне слова поблагодарил Анатольича, и уже почти закурил, но тут мое внимание привлекла странная ситуация, происходящая рядомв десяти метрах от входа стоял Февраль в окружении агрессивного вида подростков, лет по восемнадцать-девятнадцать. Я подошёл ближе. При виде меня на лице Февраля проступило облегчение.
Что у вас тут творится? поинтересовался я.
А ты ещё кто? с вызовом огрызнулся один из подростков, судя по всемувожак стаи.
Не груби старшим, вполне себе миролюбиво посоветовал я, так что происходит?
Этот, пальцем ткнули в сторону Февраля, к моей бабе клеился. Сейчас наказывать будем.
Я не клеился, сбивчиво принялся оправдываться Февраль, я только так, в шутку
Баба эта стояла тут же, но на почтительном отдалении от ристалища. Кстати, весьма не дурной наружности.
Краем глаза я заметил выбежавшего из кабака Толикаон окинул оценивающим взглядом ситуацию, и снова скрылся в кабаке. Побежал за подмогой?
Слушай, обратился я к разгоряченному вожаку стаи, а где на этой бабе написано, что онатвоя?
Чего?!
Обстановка накалялась, молодые хищники, судя по всему обитатели заводских окраин, хмурились, сплевывали, то сжимали, то разжимали кулаки, явно готовясь к потасовке. Я сосчитал ихшестеро плюс главарь. Здоровые, блин. И, кажется, почти трезвые. Против меня пьяного, и Февраля, который вообще не боец.
А вы кто по жизни вообще? полюбопытствовал один из парней.
Музыканты.
Тот довольно хрюкнул, видимо, решив, что победа будет лёгкой.
Не хрюкай, поучительно изрек я, а то сопля вылетит.
Не знаю, чем кончилось бы дело, если бы из кабака не выскочили Толик и Полпальца, чье появление произвело на шайку сильное впечатление. На меня, впрочем, тоже, ибо Полпальца был в рясе.
Покайтесь, пидорасы! хрипло крикнул он, подлетая к нам.
Дальше все происходило очень глупо и быстроПолпальца без всяких разговоров обрушил на голову ближайшего парня свой внушительных размеров кулак, отчего молодой хищник сразу сел в снег. Я, не давая вожаку стаи опомниться, ударил его в живот, а в ответ, с другой стороны, кто-то стукнул меня в нос, и я повалился на спину. Когда же я, кряхтя и утирая рукавом сочащуюся из носа кровь, поднялся, поединок был уже законченПолпальца держал за грудки дрожащего и несущего на дворовом жаргоне какую-то извиняющуюся ахинею главаря, а вся остальная банда жалась к стене, и, судя по их лицам, продолжать потасовку им не хотелось. Конфликт себя исчерпал.
Пусти его, пусть идут лесом, попросил Февраль, кажется, вообще не участвовавший в сражении за свою честь.
Полпальца буркнул что-то, но паренька отпустил, и всю кодлу тут же как ветром сдуло.
Ну что, по домам? предложил подошедший Анатольич, порезвилисьи хватит.
Я останусь, грустно сообщил Толик, мне ещё кашу, которую мой дублёр заварил, расхлёбывать предстоит.
Прости, я не хотел. Так получилось. Искренне признался я.
Да ладно, Толик только рукой махнул, сам виноват.
Я такси себе вызываю, сказал Февраль, а вы как?
Я всех развезу, пообещал Полпальца, вон мой тарантас стоит.
Ты же пьяный, как черт знает кто?
И что? удивился Полпальца, не волнуйся, старик, разберемся. Пройдем по ахуенно тонкому льду.
***
Уже отъезжая от кабака, я заметил сквозь окно ту самую красноволосую девушку, что поила меня из фляги, стоящую у входа. Выруливая со стоянки, Полпальца махнул ей рукой, и девушка махнула в ответ.
Ты что, знаешь ее? отчего-то я как-то весь напрягся, занервничал.
Лиску-то? Полпальца хмыкнул, кто ж ее не знает.
Ее зовут Лиза?
Зовут ее Алиса, а для своих- Лиса, или Лиска.
Откуда ты ее знаешь?
Так работаем же вместе. Что, малый, сам-то ее никогда не видел?
Я промолчал.
На заднем сидении в унисон похрапывали Анатольич и актер, чьего имени я не помнил. В машине было тепло и уютно, Полпальца что-то рассказывал в полголоса, у него на коленях лежала почти полная бутылка вина. Даже то, что он был в рясе, уже не удивляломонашеский наряд был к лицу серому кардиналу виолончельной группы. Я смотрел в окно, за которым было много ночи, фонарных огней и снега, время от времени утирал рукавом по-прежнему сочащуюся из носа кровь, и думал, думал, думал, постепенно проваливаясь в сон: о таинственной красноволосой девушке с флягой, о Толике с его неведомой избранницей, о странной троице и некой Свете, которую я, наверное, больше никогда не увижу, о том, что завтра уже новый год, и о том, что сейчас еду в автомобиле, который ведёт в драбадан пьяный мужик, а значит есть риск уснуть и не попасть в этот самый, новый год, но риск- дело благородное, а все трусы- дураки.
Кажется, я действительно задремал, потому что не помню того момента, когда машина остановилась. Повернув голову, я увидел чей-то силуэт в окне боковой двери- Полпальца опустил стекло, и в салон просунулась пышная, красная морда в фуражке.
Майор Макаров, представилась морда, предъявите ваши документы Батюшка.
Сейчас-сейчас, сынок.
Как ни в чем не бывало, Полпальца принялся шарить по салону в поисках прав. Он включил маленькую тусклую лампочку на потолке, и свет ее озарил лежащую на коленях бутылку.
Батюшка, что это? с искренней грустью в голосе осведомился майор, вы что, пьете за рулём?
Господь с тобой, сын мой, не прекращая поиска, машинально бросил ему Полпальца, это ж святая вода.
Нет, батюшка, с отеческой укоризной молвил мент, это вино.
Полпальца застыл. Потом резко схватил бутылку, поднес этикетку к глазам, некоторое время с подозрением рассматривал, затем вынул пробку, сделал несколько глотков. Глаза его округлились, рот приоткрылся. Полпальца медленно повернул голову к майору, и произнес драматическим шепотом:
Сын мой! Чудо явилось нам, ибо Он (при этих словах, Полпальца торжественно возвел глаза к небу) сделал это снова!
Мент только тяжело и шумно вздохнул.
Выходите из машины, батюшка. И пассажиры ваши пусть тоже выходят.
Я с трудом растолкал актера и Анатольича, в двух словах описал ситуацию, и мы покорно покинули салон автомобиля. Полпальца и майор Макаров встали в стороне, принялись что-то обсуждать. Было холодно, с неба тихо осыпался снег. Помаргивала синими и красными огнями машина стражей порядка. А к остановке, расположенной от нас в каких-нибудь десяти метрах медленно, дребезжа всем своим промерзшим железным телом, подъезжал трамвай. "Откуда, подумалось мне, ему здесь взяться? Ведь ночь, транспорт уже давно не ходит"
Трамвай подполз к пустой остановке, со скрипом развел двери, да так и застыл, хотя некому было ни войти, ни выйти из него. Больше всего меня привлек мягкий свет, заливающий его салон- такой уютный, простой, манящий
Трамвай все стоял с открытыми дверьми, словно бы чего-то ждал, и я вдруг решился- ничего не говоря, ни с кем не прощаясь прошагал к остановке и вошёл в него, после чего двери за моей спиной тут же сомкнулись. За окном уплыли в ночь две машины на обочине дороги, силуэты людей Садиться я не сталпросто прижался лбом к холодному стеклу, закрыл глаза. Неожиданно даже для самого себя, тихо произнес:
Господи, если ты слышишь сейчас меня Не то, чтобы я в тебя искренне верю Но ведь кто-то веритТак не для меня тогда, а хотя бы для них Сделай, пожалуйста, так, чтобы всё, что нашаманил этот колдун Как там его С этим, как егоКороче, не важно. Просто пусть все это никогда не сбудется. И ещё пусть у всех станет чуть больше любви. И денег. Хотя нет, хрен с ними, с деньгами. Просто любви. И чтобы кто хотелу того дом полная чаша, детей, там, прорва, муж-красавец, жена-умница А кто не хотелтого чтобы просто любили. Не обременительно, а так, что б дышалось полегче. И дело пусть тоже будетхорошее такое дело, любимое, без которого ну никак, хоть в петлю И чтоб хоть чего-нибудь пожрать было, и выпить. А дальше мы уж как-нибудь сами, честное слово. Не пропадем.
Трамвай все полз себе и полз сквозь заснеженную черноту, капала кровь из разбитого носа. А на душе было пьяно, легко и спокойно. Значитвсе правильно. Значит иначе просто невозможно.
И тем не менееживем
Отделение второе
Глава 1. Весна.
Кажется, это самый обыкновенный осенний вечер, когда с неба на удивление ничего не сочится, но все равно сидеть вот так, на облупленной дворовой лавке, зябко до мелкой дрожи. Но я зачем-то все равно сижу, глубоко запрятав руки в карманы, не вынимая вяло тлеющей сигареты изо рта, хмуро глядя на ржавые прутья забора, за которым успокаивающе светятся окна школы, и редкие фонари вокруг стадиона. Едва стали сгущаться сумерки, желтизна листвы на деревьях обрела какой-то траурный оттенок, зато окна многоэтажных жилых домов наоборот, превратились в теплые, невыразимо привлекательные квадратытам, за ними, наверняка тепло, сухо и уютно, там много доброго, живого быта, а здесь Нет, здесь тоже, в сущности, не плохопоэтому и сижу. Внезапно я вспоминаю, что между ног у меня стоит початый пакет портвейна. Нагибаюсь, протягиваю рукудействительно, стоит. Пью, а затем возвращаю пакет на прежнее место, а руки назад, в карманы. И вновь возвращаюсь к созерцанию школьных оконпредставляю сидящих за ними мальчишек и девчонок. Строчат, наверное, чего-то в тетрадях, скребут мелом по доске. И кто-то из них наверняка украдкой поглядывает в окно, и может даже воображает, как здорово там, с той стороны, где нет ни монотонного учительского блеяния, ни озабоченных, по-взрослому серьезных лиц одноклассников А может, никто и не смотрит. Может, никто и не думает. Это я когда-то смотрел, думал, воображал таинственный, пусть и зябкий мир, и себя в этом мире. Вот и довоображалсясижу тут, как дурак, курю, портвейн пью. А другие, может, и не будут. На то они и другие.