Я встаю, тушу сигарету, подхожу к решетке забора, берусь за ее холодные, мокрые прутья. Делай раз, делай два Подтянулись, перекинули сначала одну ногу, потом другую И вот я уже по ту сторону забора, стою на узкой асфальтовой дорожке, опоясывающей стадион, соображаю, зачем же я все это провернул.
Сообразил.
Сначала двинулся шагом, потом перешёл на какую-то сонную трусцу, и с нее, наконец, на бег. Бегу, полы пальто развиваются, в лицосвежий, сырой ветер. Огибаю половину стадиона, и чувствуюв груди жжет, в боку колит, в носу неприятно хлюпает. Тоже мне, спортсмен нашелся. Алкаш, дрыщдрыщема туда же! Но все равно не останавливаюсь. Ведь бегал же когда-то, и хорошо бегал Правда, лет, эдак, десять назад.
"Ага, заливай, тут же принимается сипеть сварливый внутренний голос, бегал он Пинал, я извиняюсь, хер. И тех, кто бегать рекомендовал, многократно имел, я извиняюсь, в ротовую полость".
Стараюсь его не слушатьбегу.
А обежав почти весь стадион, замечаю, что в том месте забора, где я перелез, но с другой его стороны, за решеткой из ржавых прутьев, кто-то стоит. Подбежав ближе, я разобрал черты фигурыбез сомнения, это была женщина, некая таинственная незнакомка, как у Блока. Лица не разглядеть, его закрывает тень от широкополой шляпы. Вообще, одета дама была странно- длинное вечернее платье, какая-то кружевная накидка Не холодно ей, что ли? Вот уже нас разделяют не более пяти шагов, но женщина разворачивается, уходит. Не сбавляя темпа бега, я подлетаю к забору, прыгаю, неуклюже подтягиваюсь и переваливаюсь через него, а вновь оказавшись на земле, но уже по ту сторону, на несколько секунд замираю, смотрю вслед удаляющейся незнакомке. Только никакая она уже не незнакомка, да и платье со шляпой куда-то делись. Роскошная грива темно красных волос, невысокий ростя узнаю ее, зову по имени, но она продолжает удаляться, грозя вот-вот раствориться во внезапно потемневшем мире. Я делаю несколько шагов, решив во что бы то ни стало догнать красноволосую барышню, но останавливает резко отяжелевший живот. Да-да, именно животон как будто тянет к земле, мешает идти, и, уж тем более, бежать. Внутри него словно образовались тяжеленные гири, каких мне ещё никогда не доводилось таскать. К тому же, меня всего трясло, а от чегопади, разбери. Маленькая фигурка девушки уже окончательно скрылась из виду, а я все предпринимал тщетные попытки перенести себя вместе с неподъемным животом хоть на несколько метров вперед, и, попутно с этим, разобраться, чего же, всё-таки, меня так трясет
Так я и проснулся, сделав, одновременно с этим, два важных открытия. Первоетрясет не меня, а несущийся по ночному шоссе автобус. Второе- резь в животе имеется как во сне, так и наяву, то есть чрезвычайно хочется в туалет. Я ткнул в плечо дремавшего рядом Толика.
Чего? Не открывая глаз, подал голос он.
Сцать охота, пожаловался я.
И?
Что и? Говорил я тебе, надо водку в дорогу брать. А тыпиво, пиво Вот и что мне теперь с этим пивом в животе делать?
Сам дурак. Ну, сходи к водителю, попроси остановку.
Я, чертыхаясь, покинул свое кресло и побрел по проходу в сторону водительской кабины. Многие уже спали, но большая часть коллектива продолжала отмечать начало гастролейвесь салон, казалось, трещит по швам от запахов колбасы, сыра, сала, лука, маринованных огурцов, и, конечно же, водки. Люди пили легко, радостно и самозабвенно, люди смеялись, люди рассказывали истории, люди заигрывали друг с другомвроде бы в шутку, но, вместе с тем, и на перспективу. Из родного города мы выехали всего несколько часов назад, но атмосфера в автобусе царила такая, словно все уже неделю как в пути, всеодна большая, дружная семья, один цыганский табор.
Дойдя до водителей, я как можно жалостливее поведал о своей проблеме.
Где я тебе тут остановлюсь? Ответил первый водитель.
Терпи, через час граница уже, с усмешкой добавил второй.
Я угрюмо поплелся назад, к своему месту. Терпи Посмотрел бы я на тебя, если б тебе приспичило. Ещё, блин, ухмыляется, гад.
Вновь протиснувшись мимо Толика, я сел, уставился в окно, за которым все равно ничего не было видно. Автобус время от времени потряхивало на рытвинах отечественной дороги, и трясся вместе с ним мой переполненный, требующий срочного опорожнения мочевой пузырь. Я стиснул зубы, прикинул, сколько ещё предстоит терпеть, и чуть не заплакал от жалости к себе. А что делать? Не сцаться же в штаны? И дело даже не в том, что перед коллегами стыдноони-то люди бывалые, поймута в том, что джинсы я на гастроли взял одни-единственные. В мокрых, что ли, ходить? А потом ещё стирать, сушить Вот уж чего не хотелось бы.
С каждой минутой, с каждым оставленной позади изъяном асфальтового покрытия ситуация обострялась. Я вновь тряхнул Толика, на этот раз агрессивнеевсе-таки в приключившейся со мной беде была и его вина.
Ну чего ещё?
Я обосцусь сейчас! злобно зашептал я ему на ухо.
Сцысь, разрешил Толик, по-прежнему не открывая глаз.
Ах сцысь? Сейчас шланг свой достану, и тебя от башки твоей бестолковой до пяток залью!
А что мне сделать? Раньше нужно было думать. Кто ж знал, что ты такой не выносливый окажешься?
Мужики, что стряслось? поинтересовался сзади Таран.
Таран- это не прозвище, а фамилия такая, если что. Но фамилия говорящая. О детстве и юношестве Тарана никто ничего наверняка не знал, но в разговорах об этом таинственном периоде его жизни всегда всплывали фразы, произнесенные трепетным шепотом: "дурная компания", или "плохая наследственность", или "тяжёлое время". Что конкретно из всего вышеперечисленного повлияло на личность Тарана- понятия не имею. Возможно, что все сразу. Он окончил школу, и сразу как-то слишком уж поспешно сбежал в армиюпоговаривали, что плац и кирза замели тогда ему тюрьму. Служил Таран в военном духовом оркестре, где играл на тубе. После службы он ещё какое-то время занимался темными, и, вроде бы, не слишком законными делами, стригся исключительно наголо, носил кожаную куртку и широкие штаны цвета хаки, заправленные в солдатские берцы, едва его фигура появлялась в непосредственной близости, бабушки и мамы уводили с детских площадок детей и внуков, а прыщавые подростки с важным видом закуривали, чтобы произвести на Тарана впечатление. Однако, время кроваво-бандитской романтики и лихорадочной дележки останков умерщвленного лилипутами мамонта прошло, а жизнь, тем не менее, продолжалась, и Таран сменил куртку, берцы и камуфляжные штаны на футболку, джинсы и кеды, после чего, в один прекрасный день, постучался в дверь дирекции нашего оркестра. О разговоре Тарана с директором в тот памятный день до сих пор слагались легенды, исход же был такимтубист, уже имеющийся в штате, был уволен без объяснения причин, а его место занял Таран. С тех пор и сидит, честно дует в свою тубу, и вряд ли вспоминает о прошлом.
Сейчас обосцусь, признаюсь я ему, а до границы остановок не будет.
Таран молча протянул мне пустую стеклянную бутылку из-под пива.
Зачем она мне? спрашиваю.
Туда посцы. А на границе выкинешьделов-то.
Ты сам-то так делал?
Сто раз. Заверил меня Таран.
Я пожал плечамидругих вариантов все равно не имелось.
Отвернись, велел я Толику.
Тот фыркнул, но отвернулся. С полминуты я возился с ремнем, потом включал на телефоне фонарик, дабы подсветить все это мероприятие, потом извлекал свой брандспойт Оказалось, что в сидячем положении справить малую нужду довольно затруднительно, а справить с исключительной меткостью, то есть точно в узкое горлышко пивной бутылкипрактически невозможно. К тому же, автобус потряхивало.
Не попаду, с отчаянием сообщил я, трясет же
а ты пипитун свой в бутылку как бы ввинти, вновь дал дельный совет Таран, в горлышко вставь, и бутылку накручивай. Типа как глушитель на ствол.
Я кивнул, сделал глубокий вдох, как перед прыжком в ледяную воду, и принялся за дело. Спустя минуту, глушитель был уже навинчен на ствол.
Готово, с гордостью сообщил я.
Ну так давай, подбодрил Толик, не держи в себе.
И я дал. Ох, как же я дал! Накрывшее меня с головой облегчение было сравнимо разве что с экстазом Будды, после долгих мытарств, наконец, достигшего нирваны.
О! Только и смог простонать я, изнемогая от восторга.
Ага, подтвердил Таран, вот оно- простое человеческое счастье.
Ещё несколько минут я просидел неподвижно и расслаблено, смакуя с таким трудом добытую лёгкость бытия, А потом, насладившись в полной мере, взялся за бутылку, вознамерившись избавиться от глушителя и вернуть ствол назад, в кобуру.
Я легонько потянулникакого эффекта. Тогда я приложил чуть больше силыи вновь ничего не изменилось. Будто бы глушитель намертво прирос к стволу. Я попробовал одной рукой тянуть на себя попавший в беду детородный орган, а другойстаскивать бутылку, одновременно плавно проворачивая ее, то есть тем же манером, каким и напялил. Дохлый номер. Я рассеянно улыбнулсяосознание масштабов случившейся катастрофы ещё не пришло ко мне. Предпринял новую попытку. Потом еще. И ещё.
Ну чего ты там шорхаешься? возмутился вновь успевший задремать Толик.
Толя, тут такое дело
Я уже ничего не делалпросто сидел, и тупо смотрел на ствол, так сроднившийся с проклятым глушителем.
Толик, бормоча какие-то ругательства, повернулся, и тоже уставился на ствол. Так и просидели несколько минут, с одинаково тупыми лицами изучая последствия акта, принесшего столько счастья. Потом до него дошло, и Толик захохотал.
Тише ты, болван, зашипел я, затыкая ему рот рукой, сейчас всех перебудишь!
Но Толика уже было не остановитьон буквально давился булькающим, чрезвычайно заразительным смехом.
Что такое? подал голос Таран.
Я шепотом описал ему ситуацию, и теперь гоготали уже двое, только смех Тарана был хриплым, надсадным, больше похожим на кашель. В нашу сторону повернулось несколько заинтересованных в происходящем голов.
Да заткнитесь вы! умолял я, лучше скажите, что делать теперь.
Наконец, все отсмеялись, утерли выступившие слезы, перевели дух.
Дело серьезное, задумчиво произнес Таран, может, просто посильнее приложиться надо?
Не идёт, говорю же.
Что, капитально застрял?
И сразу за этимновый приступ хохота.
Но дело действительно обстояло серьезно, поэтому уже спустя пять минут в хвосте автобуса собрался целый консилиум. Разумеется, участие в нем принимали сплошь серьезные, опытные и весьма авторитетные личности, специалисты по решению любых не решаемых проблем.
А может- ну его? Оставь, как есть? предложил Февраль.
Нельзя, возразил Полпальца, ещё пару раз посцать получится, а потом все. Через край польется.
Тут хирургическое вмешательство требуется, тихо подал голос буддист Шура, границу пересечём, и нужно в клинику ехать.
Ага, а как ты это нашему инспектору объяснишь? Он у нас, конечно, с чувством юмора, но, боюсь, ТАКОГО не оценит. Да и вряд ли оказание услуг подобного рода входит в страховку
Зачем так усложнять? Таран подмигнул, мы сейчас ножечком такраз, и под корень. Делов-то. А бутылку с застрявшим в ней писюном можешь себе на память оставить. На подоконник вместо вазы поставишьи по вечерам сидеть будешь, вздыхать и любоваться.
Тут мое не по годам развитое образное мышление воспроизвело несколько живописных сцен, иллюстрирующих предложенный Тараном вариант, и я не смог сдержать нервного вскрика, похожего на последний вопль старого петуха, на чью шею опускается топор. Будто бы в ответ на это от кабины водителей донеслось:
Через пять минут граница.
Граница Полпальца задумчиво поскреб подбородок, из автобуса нужно будет выйти. Малый, а эта херовина что, в штаны вообще никак не помещается?
Я отрицательно помотал головой.
У меня запасные треники есть. Дать? предложил Таран.
Тащи, скомандовал Полпальца.
Правильно, Февраль кивнул, натянешь их поверх джинсов и этого своего агрегата, да пойдешь.
Принесли штаныширокие, с алыми лампасами, и я, чертыхаясь, натянул их. На время это, конечно, решало проблему, но дальше-то что? Вот автобус затормозил, в салоне вспыхнул свет.
С паспортами- на выход! торжественно провозгласил инспектор.
Оркестр высыпался из автобуса шумной гурьбой, чем-то напомнив пёструю ораву детей на площадке у детского сада. Небо уже постепенно светлело, воздух сладко пах совсем недавно наступившей весной, а ещё почему-то костром, и совсем чуть-чутьблизлежащим болотом. Что-то было в этом запахе такое Первобытное, что ли? Что-то из тех времён, когда перезимовать означало побороть вездесущую смерть, голодным волком кружащую вокруг костров, домашних очагов, жаровень, подстерегающую свою добычу там, куда не дотягиваются спасительные языки тепла и света, готовую обернуться диким ночным зверем, болезнью, злым духом И та свобода, то чистое, бескорыстное счастье, по сей день наполняющее воздух с приходом весны, навсегда останется памятником смутным временам, в которых кому-то довелось бороться за жизнь.
Я стоял, молча вдыхал этот воздух, и что-то росло внутри, оттаивало, расправляло крылья. Даже пивная бутылка на детородном агрегате не омрачала всей этой лёгкости, свежести, безотчетной, детской радости.
Прикрой пах, тихо посоветовал стоящий рядом Толик, выпирает.
Я опустил глаза, и отметил, что действительновыпирает. Сквозь ткань штанов отчётливо проступал солидных размеров горб навинченного на ствол глушителя, придавая моей скромной персоне львиную долю богатырской мужественности. Пришлось снять кофту и повесить ее на согнутую руку, чтобы изящно прикрыть чрезмерно выдающееся достоинство.
Спустя несколько минут нас всех согнали в небольшое, душное помещение, где надлежало дожидаться разрешения пересечь границу. Мысли мои успели обрести вполне себе философский оттенок: " Все-таки размер имеет значение, думал я, в конце концов, с таким прибором между ног даже перемещаться неудобно. Но это ещё ничего. Главное, чтобы он не опух, иначе действительно кроме как хирургическим вмешательством ситуацию будет не исправить".
Началась проверка паспортовкаждый подходил к окошечку, за которым восседал серьезного вида пограничник, подолгу изучающий наши документы. А пройдя проверку, все вещи следовало погрузить на ленту, утягивающую нехитрый скарб в черный ящик, где содержимое багажа просвечивалось, как кости на рентгене. Во время этой процедуры я на несколько мгновений забылся, и сложил руки на грудипожилой усатый поляк, стоящий у мониторов, скользнул профессиональным оценивающим взглядом по солидному холму, расположенному чуть ниже моего пояса, но на его лице не проступило даже тени эмоции. "Знай наших! с какой-то особенной, патриотичной гордостью подумал я, завидуй, падла!" Когда досмотр был уже позади, я вышел на улицу, встал в сторонке, закурил, И, опять-таки, забыл прикрыть висящей на руке кофтой причинное место. Опомнился же лишь тогда, когда заметилна меня смотрят, и смотрят весьма внимательно. Вернее, не совсем на меня, а все туда же, ниже пояса
Привет! бодро выпалил я, одновременно вернув руку с кофтой куда следовало.
Девушка с красными волосами по имени Алиса, стоявшая в десятке шагов от меня, улыбнулась, приветливо кивнула. А я покраснелнаверное, впервые за очень, очень долгое время.
Погодка сегодня- прелесть! зачем-то сказал я.
Девушка глумливо прыснула, впрочем, тут же прикрыв рот ладонью, затушила свою сигарету и стремительно удалилась, оставив меня наедине с моим позором. Как скверно Боже, ну до чего же скверно!
Через полчаса оркестр вновь погрузился в автобус, и путешествие продолжилосьродина осталась позади. Алису я больше не виделона сидела где-то в начале автобуса со своими подругами, и до нее, должно быть, долетали лишь отголоски шабаша, перманентно творящегося на галерке, где, разумеется, располагался я.
Едва автобус отъехал от пограничной заставы, Полпальца принялся бродить по салону, выпрашивая что-то у женской половины нашего коллектива.
Вот, спустя какое-то время вернувшись ко мне, торжественно произнес он, и протянул таинственный белый тюбик размером с мизинец, крем. У баб наших этого добра навалом, но не все делиться хотят. Смажь.
Я с благодарностью взял тюбик и принялся за делона галерке сразу запахло чем-то душистым и женским, отчего ароматы разнокалиберного алкоголя, закусок и мужского пота нехотя потеснились. Вот так, а теперь попробуем потянуть Осторожно, бережно, и