И тут же я внезапно разозлился на себя до такой степени, что даже зубами заскрипел. "Ну глаза, ну волосы, ну грудь, и что с того?! предъявил я себе вполне обоснованные претензии, можно подумать, тебе до этого попадались сплошь слепые, лысые и безгрудые. Подумаешь, тоже мне Видали, чего уж, и погрудастее, и поглазастее, да и вообще, поволшебнее". Чтобы скрыть свой гнев, я отвернулся и уставился в окно, то сжимая, то разжимая кулаки. Однако, от Гусли это не укрылось.
Ты чего? спросил он.
Ничего, буркнул я в ответ.
Нет, если ты за пидорасов обиделся, то извини, конечно Гусля виновато потупился, но что ж я поделать с собой могу? Ну не нравятся мне они! Ну сильно не нравятся!
Не обращай внимания, хихикнула Алиса, это он просто засмотрелся, да не выдержал.
От такой подлости я разозлился ещё больше, и вновь повернулся лицом к ней. Ах ты ж, змеюка ядовитая! Ну я сейчас тебя
А что, осведомился я таким тоном, что, казалось, после этих слов температура в салоне автобуса должна упасть градусов, эдак, до минус сорока, у нас теперь за просмотр деньги берут?
А ты как думал? вопросом на вопрос отозвалась Алиса, проигнорировав веющий от меня холод.
Я вообще не думал. Куда уж мне, убогому
Ну так и не возникай тогда, а слушай, как умные люди беседуют.
Первый, а, возможно, и единственный раунд закончился не в мою пользу, и я, насупившись, действительно принялся слушать. А беседа, тем временем, шла уже между Алисой и Катькойудивленный Гусля пока помалкивал, переводя взгляд с меня на Алису и обратно, не в силах понять, что же это такое только что произошло. Я озлобленно вслушивался в речь красноволосой бестии, и с наслаждением выхватывал из нее отдельные слова и даже целые фразы, произнесенные либо с неправильным ударением, либо с характерным провинциальным акцентом. Иными словами, я с тихим злорадством отслеживал позорную неграмотность, сквозящую то там, то здесь, и мысленно потирал руки, в предвкушении реванша. "Вот, полюбуйся, глумливо обращался к себе я, типичный случай: бабу из деревни вытянули, а деревню из бабызабыли. Ну ничего, мы вот сейчас с козырей зайдём"
Послушай, намеренно громко обратился я к Гусле, а что, если среди тех пидорасов, которых ты на другую планету отселить собрался, найдутся нужные?
В каком смысле, нужные?
Да в таком, что без них человечеству будет житься хреновее. Как, кстати, насчёт Петра Ильича?
Нет, ну ты загнул, Гусля явно почувствовал себя не в своей тарелке, хотя сочащаяся из меня злоба адресовалась вовсе не ему, Чайковский молодец, он же гений
И пидорас! вставил я.
Ну Ну и что? Зато музыку писал
А как быть, к примеру, с Сократом? продолжил наседать я, начнем с того, что у них там женщина
Тут я ожог взглядом красноволосую змеюку, и веско продолжил:
- Женщина была вроде собаки, или другого домашнего животного. Спать с ней было недостойно для уважающего себя мужика, а вот с себеподобными, достойнымисовсем не зазорно, даже наоборот. Так что, и Сократа на другую планету?
Черт знает, откуда я вытянул все этовероятно, где-то услышал или прочёл. Так ли все было на самом делебольшой вопрос, и если о судьбе Сократа я как-то и не думал даже, то в гомосексуальных наклонностях Петра Ильича сомневался всегда, сколько себя помню. Однако, сейчас это не имело никакого значения, сейчас важно было не что говорить, а как. И я говорил, говорил, говорил, каждым словом бичуя напуганных слушателей. Смотрел же я только на нее.
Она же, разумеется, поступила так, как поступают почти все особи женского пола, когда их принимаются старательно загонять в уголсделала вид, что все сказанное мной ее совершенно не интересует, да и, чем, скажите, может заинтересовать скучная, пресная глупость? А ещё через несколько секунд сунула в уши затычки наушников, дабы продемонстрировать крайнюю степень своей незаинтересованности.
Я, признаться, едва не взвыл от ярости, снова отвернулся, и с утрированным равнодушием взялся изучать все то, что происходило вокруг. К сожалению, ничего особенно любопытного, на что можно было бы отвлечься, вокруг не имелось: пенсионного возраста скрипачка Алла Петровна сокрушалась по поводу духоты, картинно обмахиваясь какой-то пёстрой брошюрой, и делая вид, что вот-вот помрет от удушья, ее соседка сосредоточенно вязала, изредка сверяясь со схемой, изображённой на листке, неаккуратно выдранном из какого-то журнала. Ещё чуть дальше, в кабине, переругивались водители:
Ты как поворачиваешь? Плавнее надо! поучал один.
Ты своей мамке расскажи, как детей делать! отзывался второй.
Скверно. Даже и отвлечься не на что. Хоть бы драку какую затеять, или хотя бы спортак хрен там. Одни спят, другие пьют, третьи вообще не поймешь, чем заняты. А у меня внутри аж горит все от злости, и некуда эту злость слить.
Господи, как же душно! Откройте окна! продолжала все громче и громче стенать Алла Петровна.
Ты куда так разогнался? Скорость сбавь, придурок! сипел первый водитель.
Тебя, барана, не спросил, бормотал в ответ второй.
Вдох. Выдох. Спокойнее, старина, спокойнее. Сражение проиграно, но ведь не война Сейчас доедем до стоянки, возьмём там какой-нибудь увеселительной крепкоградусной жидкости, снова вернёмся на галерку, где байки и в меру засаленные анекдоты Там и напьемся, а эта, невесть что возомнившая о себе барышня пусть сидит себе, загнав в уши музыку, и ждёт чего-то, чего ей ни за что в жизни не дождаться. Потом пройдет ещё лет десять, она чудовищно постареет, у нее наверняка начнут выпадать волосы, а потом, глядишь, и зубы В конце концов, осознав, что счастья нет и уже не будет, она помрет в одиночестве, и только неисчеслимая орава котов будет бродить вокруг ее трупа, взывая к помощи соседей тоскливым утробным мявом
Почему не работает кондиционер? продолжала ныть Алла Петровна.
Ты куда едешь? Левее, левее бери, придурок! не унимался первый водитель.
Отъебись, урод, бормотал второй.
Тем временем впереди, за лобовым стеклом, замаячил мост, нависающий над автобаном.
Под мост не лезь, дятел, сказал первый водитель.
Чего это?
А того, что по габаритам под ним не пройдешь. Видишь, какой он низкий В объезд надо.
Не бзди, у меня глаз-алмаз, проедем.
а я тебе говорюхрена с два мы проедем! Крышей, мать твою, зацепим!
Я думал, ты просто дурак, а ты, оказывается, вообще дебил. Ещё и слепой, к тому же. Неужели не видишь, что нормально проедем?
Мост неотвратимо приближался.
Душно, как душно! Сейчас давление скокнет!
Давай в объезд, кретин!
Заткнись, даун!
Душно! Откройте окна!
Автобус скользнул под мост, и я зажмурился в предвкушении чего-то необыкновенного.
Раздался оглушительный скрежетпочему-то сразу вспомнилось, как в детстве съезжал с горки на старых, сваренных из узких полосок железа санках, и в тех местах, где горка была протерта до черной, мёрзлой земли, санки издавали звук, очень похожий на тот, что теперь вспарывал вязкое, полусонное автобусное нутро. В лицо пахнуло свежим весенним воздухом. Скрежет продолжался ещё секунд тридцать, а потом оборвался так же внезапно, как и возник, и пришедшая ему на смену тишина сообщила о том, что все кончилось. Автобус остановился.
Я осторожно открыл сначала один глаз, потом другой, и с лёгким, но приятным испугом уставился в синее, вспененное облаками небо, образовавшееся в том месте, где раньше был обтянутый бежевой тканью потолок автобусного салона. Повернув голову, я обнаружил, что крыша автобуса смята в неряшливую гармошку, и нависает теперь лишь над галеркой. Наверное, если бы кто-нибудь, к примеру бог, решил сейчас посмотреть на наш автобус сверху, представшая пред его взором картина больше всего напомнила бы вскрытую консервную банку с торчащей вверх крышкой, из которой пялятся своими большими мертвыми глазами шпроты, или, скажем, кильки в томате. Даже Алла Петровна перестала ныть, видимо, потеряв дар речиещё бы, теперь воздуха в салоне хватало с избытком. Все сидели в оцепенении, не решаясь даже вздохнуть громче положенного. Все тупо смотрели во внезапное небо над головами.
Первым из ступора вышел Полпальцаон встал со своего места, потянулся, шумно почесал пузо, и вразвалку, неторопливо двинулся вдоль по проходу, а дойдя до двери остановился, стукнул по ней кулаком.
На звук удара медленно повернулись несколько голов, в том числе и две водительских.
Открывай! приказал Полпальца.
Спустя несколько секунд дверь с тихим шипением отъехала в сторону, и серый кардинал виолончельной группы покинул автобус. Прошло ещё минуты три, и из ступора стали выходить другиеони тоже потянулись к выходу. Встал и ячего сидеть-то? Автобус без крыши дальше не поедетфакт, значит, пока подгонят новый или починят этот, пройдет часа два, а то и больше. По салону молча пробежался инспектор, видимо, чтобы хоть чем-то себя занять и, тем самым, слегка придавить стресс, собирая мусорные пакеты, висящие на подлокотниках.
***
Слева от автобана располагался широкий, нежно зелёный луг, на котором, напоминая каких-то диковинных животных, пасся теперь оркестр. Я, не долго думая, присел в стороне ото всех на траву, блаженно закурил, подставив затылок солнцу, и с каким-то добродушным снисхождением взялся рассматривать пейзаж с покалеченным автобусом на обочине дороги и хаотично перемещающимися по лугу коллегамитак, должно быть, умудренный опытом отец глядит на своих детей, резвящихся в песочнице. Вот невдалеке прогуливаются Гусля и Катька, о чем-то оживлённо беседуя, облизывая друг друга взглядами, переполненными теплой симпатией, готовой в любой момент перерасти в жгучую страсть. А вот стоят и о чем-то азартно спорят Февраль, Гриша Агафьев и его жена, Галя, проигранная им же Февралю пару дней назад в честном и пьяном состязании по переползанию гостиничного коридора. Ох и не просто там все Вон, как Галка на Февраля посматриваетс тайной надеждой и не слишком тайным кокетством. А Гриша вроде как не замечает, или только вид делает У Февраля ведь и своя семья имеется, да только какое это имеет значение на гастролях? Здесь своя жизнь и свои законы, не имеющие отношения ни к морали, ни к общепринятым нормам поведения в здоровом социуме. Разумеется, это могло случиться и не на гастролях, но свобода, пусть и временнаялучший стимулятор подобных авантюр.
Если долго на земле сидеть, можно генофонд застудить.
Я обернулсяона стояла в нескольких шагах от меня, смотрела сверху вниз и улыбалась. В первый миг я удивился, потом обрадовался, потом вспомнил, что затаил на данную особь женского пола ледяную злобу, а затем внезапно для себя помиловал ее, и опять обрадовалсянаверное, все эти эмоции поочередно промелькнули на моем лице, потому что Алиса рассмеялась, продемонстрировав белые, как сахар, зубы.
"Какие хорошие зубы, сверкнула у меня в голове совершенно несуразная мысль, как случалось всегда в моменты волнения, прямо чудо, а не зубы. Всем бы такие".
Однако, я почти сразу встал, тем самым дав понять, что действительно пекусь о генофонде.
Ну? спросила она.
Что? переспросил я.
Поведай что-нибудь. Ты же у нас умник.
Сказано было безо всякого желания уязвить, даже наоборот, с каким-то добрым, мягким любопытством что ли
Умник, я кивнул, и глубоко затянулся табачным дымом, а что тебя интересует?
Умник Ну да, ещё пару-тройку лет назад я действительно считал себя умным, и, к тому же, не просто умным, а САМЫМ умным, по крайней мере в той среде, где, на тот момент, обитал. Иногда мне даже казалось, что окружающие люди просто обязаны почтительно кланяться при моем появлении, дабы подчеркнуть степень уважения к моей мудрости. В каждой компании я безудержно фонтанировал цитатами из правильных книг для истинных интеллектуалов, а подвыпив, ещё и снабжал их ремарками собственного производства, чем стабильно вводил в экстаз несовершеннолетних, и оттого абсолютно бесперспективных девиц, а так же пышногрудых рабочекрестьянских див, сквозь лица которых всегда явственно проступала румяная, хоть и слегка косноязыкая провинция. Да только куда-то все это делосьум, видимо, выветрился сам собой, а остатков былой мудрости стало хватать лишь на то, чтобы с задумчивым видом сидеть, уставившись в одну точку, и тоном стареющего монарха в изгнании изрекать: "да, блядь, ебано".
Земля имеет форму шара, говорю.
Да что ты?
Честное слово.
И давно?
Что давно?
Давно с ней эта беда приключилась?
Несмешная шутка, глупая, и я стою в некоторой растерянности, прикидывая, засмеяться ли мне, и, тем самым, прогнуться перед этой красноволосой чертовкой, или дать понять, что ее чувство юмора нуждается в коррекции, чем заслужить собственное уважение? В итоге, я выбрал что-то среднеевсе-таки улыбнулся, но вяло и вроде как снисходительно.
Далее последовал диалог, длящийся то ли десять, то ли пятнадцать минут, суть которого нельзя передать, ибо сути не быловсе это время я смотрел на нее и прикидывал А каково, интересно, это, если у нас что-нибудь получится? То есть, если по какой-то неведомой причине мы станем парой, и будем не только вместе спать, а ещё и есть, пить, разговаривать об искусстве и прочих глупостях?.. Воображение услужливо подставляло мне на пробу то один, то другой образ, и в каждый из них я старался влезть с тем же успехом, как если бы мне вдруг понадобилось вместить себя в одежду для годовалого малыша. Слишком много дурного, лубочного счастья, слишком много какого-то совсем уж щенячьего восторга И от каждого образа я шарахаюсь, как от огня, но, все же, так велико искушение хотя бы представить Почему-то я с каждой минутой все явственнее ощущал ее превосходство над собой, вернее даже не ее превосходство, а свою уязвимость, беспомощность. Откуда вдруг взялось это чувство? Последний раз я испытывал нечто подобное ещё в школе, а может и раньше.
Красивая пара, да?
Это она про Катьку и Гуслю.
Я лишь пожал плечами.
Гусля мужик хороший, говорю, к тому же пьющий. Помню, как-то на прошлых гастролях накануне вылета сидели, выпивали, и он, упившись в лапти, на спор стал есть окурки, но потом так увлекся, что съел пустую пачку из-под сигарет, а за ней, не поверишь, две пивных банки.
И что? в глазах Алисы мелькнула тревога.
Что-что? Потом, уже в самолёте, спрашиваю его, мол, ну как самочувствие? А он отвечает, что ничего, порядок, только в аэропорту отчего-то показатели металлодетекторов зашкаливали.
Алиса опять рассмеялась, и я, не сдержавшись, засмеялся вместе с ней.
***
Автобус тронулся, недовольно бурча что-то себе под нос, и я откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Проблему с крышей никак не решили, договорившись разобраться с этим делом, когда уже доберёмся до местаавось не остановят местные стражи порядка диковинное транспортное средство с отсутствующим верхом. Все в салоне было по-прежнему, с той лишь разницей, что теперь Алла Петровна причитала по поводу того, что ей не душно, а холодно до обморожения конечностей.
Я услышал, как за мной проснулись трубачи, благополучно проспавшие всю двухчасовую стоянку. Тот, что сунул свои туфли в подвешенный на подлокотник пакет, все спрашивал:
Мужики, вы обувку мою не видали?
Народ отнекивался, пожимал плечами, а инспектор, собиравший по автобусу мусорные пакеты, у всех висящие на подлокотниках, краснел и отворачивался к окну, внезапно заинтересованный иноземными пейзажами.
В голове моей крутились странные, сумбурные и не особо членораздельные мысли, но одну-таки удалось ухватить и расшифровать. Вспомнились многочисленные фильмы из детства и юношества, в которых главный герой отказывался от своей любви лишь потому, что, мол, нет у этой любви будущего. И действительно, какое может быть будущее у неких абстрактных двоих, когда у вполне конкретного одного нет ни доходной работы, ни жилья, ни каких-то особенных целей в жизни Он и один-то выживает с грехом пополам, а если их вдруг станет двое, то этого хромая и горбатая судьба на своих плечах точно не вынесет. Помню, тогда у меня никак не получалось умещать подобные сюжеты в своей голове. "Ведь это же Любовь, недоумевал я, настоящая, и, возможно, единственная! Как от нее можно отказаться по такой приземлённой, отвратительно пошлой и скучной причине?!" Кажется, с годами что-то внутри переменилось, потому что этот вопрос вначале как-то сам собой перестал вызывать недоумение, а потом и вовсе исчез, развоплотился. Осталось лишь трезвое, чистое пониманиене столько горькое, сколько тоскливо правдивое: любой драгоценный камень нуждается в оправе. Куда мне сунуть эту любовь? В тесную съёмную комнату? В декорации позорной нищеты на фоне крепчающего алкоголизма? Да и что мне с ней там делать? Рано или поздно драгоценный камень без оправы обязательно закатится под диван, или завалится в какую-нибудь щель, откуда его уже будет не достать.