Но с другой стороны
Я открыл глаза, и жадно впился взглядом в весеннее, невыносимо голубое небо, так внезапно обнаруженное всеми нами за сорванной автобусной крышей.
Глава 4. Раненые души.
Ну, как там оно?
Да подожди ты
Нет, ну ты скажи?
Да подожди ты!
Семь мрачных, полуголых мужиков сидели на холодном, нежно розовом кафельном полу. Семь кислых, разной степени помятости морд заглядывали в биде, до краев наполненное водойотверстие стока наглухо забито тряпкой, на дне лежат три кипятильника, провода от них серыми, извивающимися червями тянутся к розеткам. Главный повар с напряжённым лицом ворочает ложкой по кругу, разгоняя ленивый водоворот лапши быстрого приготовления, сваленной в биде из семи, или даже восьми хрустящих пачек, и щедро сдобренной идущей в комплекте приправой.
Кажется, идея приготовить ужин на семерых пришла в голову Февралю, а подобный экстравагантный метод был предложен Полпальцемни вместительной кастрюли, ни плиты, на которую эту кастрюлю можно было бы водрузить, в номере отеля, расположенного не где-нибудь, а почти что в самом центре Берлина, не нашлось. К чему, скажите, клиентам столь фешенебельного заведения утруждать себя кулинарной самодеятельностью, если можно просто спуститься в ресторан на несколько этажей ниже? Однако, едва ли те, кому принадлежал отель, могли предусмотреть бедность, гордость и смекалистость своих нынешних постояльцев. Ни плиты, ни кастрюли не обнаружилось, зато обнаружилось биде, а так, как сей изыск сантехнической мысли по его прямому назначению использовать, разумеется, никто не собирался, решение было принято как бы само собой: отверстие слива забивается, керамический сосуд наполняется водой до краев, в водувосемь пачек вермишели, и три кипятильника, чтобы готовилось быстрее. А дальшесидеть и ждать.
Я, от нечего делать, принялся с некоторой долей зависти разглядывать ванную комнатуздоровая, блин. Если разгородить ее на несколько отсеков, то вполне может получиться уютное жилище с кухней, спальней, и даже гостиной.
На узкой и длинной полке над умывальником я обнаружил бритву, пену для бритья, зубную щётку и поблескивающий цилиндр женского дезодоранта.
Слушай, обратился я к Гусле, а что у тебя тут женский дезик делает?
У нищих нет вещей женских или мужских, поучительно ответил Гусля, а есть вещи, которые в магазине на скидке, или вещи, которые без скидок.
Я понимающе кивнул.
Старик, Полпальца хлопнул Анатольича по плечу, сегодня-то ты с нами по рюмашке опрокинешь, бляха муха?
Анатольич тяжело вздохнул, и во вздохе этом проступила воистину вселенская скорбь.
Не могу. Здоровье уже не то. Ни жена, ни врачи не рекомендуют.
Ну слушай, ты ведь ещё огурец у нас! Самый сок!
Погоди-погоди. Вот до пенсии дотянешь- попомнишь меня. Я, понимаешь, уже по утрам с кровати встаю, и издаю при этом такие звуки, какие раньше во время секса издавал.
Полпальца с неодобрением покачал головой.
Можно подумать, тебе самому двадцать лет, заступился за ветерана сцены Февраль, видок у тебя тоже уже давно не цветущий, а все молодишься.
Чего?! Полпальца грозно сдвинул брови, это у меня-то не цветущий? Следи за языком, Февральский, по ахуенно тонкому льду ходишь! Да я, бляха муха, любого Алена Делона за пояс заткну!
Во-во, Алена Делона, Февраль хмыкнул, ты спроси, кто сейчас вообще знает его? Смотри, когда с молодежью заигрывать будешь, не ляпни такого. Это все равно, что ты им паспорт свой в нос ткнешь, признав, что в отцы годишься, если не в деды. Да и вообще, в зеркало сам давно смотрелся? Морда упитая, глаза красные, на лбу, вон, херня какая-то
Не херня, а прыщ, буркнул Полпальца, у меня по синьке всегда прыщи лезть начинают.
Я не смог сдержать улыбки.
У тебя, мужик, кусок фольги ко лбу прилип, говорю, хотя не знаю, может это из тебя железо по синьке прёт
Все засмеялись, и обстановка разрядилась. Вода в биде уже начинала закипать.
Я не очень ловко поднялся с кафеля, вышел из ванной в не менее просторный номер, дошел до окна, за которым разлегся некогда враждебный к целому миру, а теперь такой безразличный ко всему город, раскрыл створку, высунулся по пояс, закурилв номерах, конечно, запрещено, но кто мне сейчас указ? Мне, усталому, голодному, но отчего-то все равно счастливомуникто. Вот уже неделю, или даже двене помнюмы живём по неизменному графику: утро, (головная боль, перегар, унылая физиономия в отражении зеркала) скудный гостиничный завтрак ( какие-нибудь сосиски с вареными яйцами на блестящих подносах, несколько кружек кофе, рассованные по карманам бутерброды с сыром и мясом), погрузка в автобус (салон уже давно пропах алкоголем, потными телами, духами из дьюти-фри, тушонкой, сырокопченой колбасой), девять, а то и двенадцать часов дороги (раз в три часа остановки на перекур и справление естественных потребностей), новый город (после пятого или шестого они становятся совершенно неотличимы друг от друга, даже названия в памяти не откладываются), репетиция, концерт, заселение в отель, обыкновенно пьяная ночь И все сначала. Сие не столько тяжело, сколько утомительнопить начинаешь не от того, что хочется, а потому что надо, и веселое, каждый раз, как в последний, гусарство становится единственным оружием в борьбе с рутиной. Впрочем, это гастроли. Работай мы в таком режиме на родинедавно бы озверели, взбунтовались, а потом спились от дурной тоски, а тут ничего, держимся. Вот и курю, разглядывая окна соседнего дома, вот и провожу забавные параллели между пролетающими, будто столбы за окнами мчащегося поезда, гастрольными буднями, и собственной жизнью- философствуется легко и приятно. Нет, ну а действительновернуться на родину, наладить какой-никакой, а всё-таки быт, дать приручить себя кому-нибудь красивому и жадно любящему Весной о таком думается туго, вроде как против шерсти, но подсуетиться лучше заранее, ведь моргнуть не успеешь, а уже бредешь сквозь промозглый ноябрьский вечер, как и прежде, из ниоткуда в никуда, и шаг в шаг бредет по твоему следу тень слезливого, постыдно бабского, истерического одиночества. Видишь, как мимо спешат серолицые прохожие, и мнится, что спешат они к своим родителям, друзьям, мужьям и женам, а ты возвращаешься в свою квартиру да и не в целую квартиру даже, а так, в съёмную комнату И дальше, по обыкновению: "Здравствуйте, мадемуазель бутылка, как поживаете, товарищ стакан?". Кажется, стоит только заменить пару слагаемых в этом уравнении, и начнется прямо-таки не жизнь, а песня! Да только пади, замени
Малый, донёсся из ванной бас Полпальцав дверь стучат. Открой.
В две затяжки прикончив остаток сигареты, я спрыгнул с подоконника, дошел до двери, открыл.
На пороге, слегка пошатываясь, будто под порывами дующего лишь для него одного ветра, стоял наш инспектор. В руке он держал за горло бутылку французского вина. Помню, ещё вчера, когда мы посетили очаровательный винный магазин на окраине тихого французского городка, он с растерянным видом человека, не слишком разбирающегося в иерархии алкогольных напитков, бродил между стендами, пестрящими изобилием благородных элексиров, и все никак не мог сделать выбор.
Мы же во Франции, добродушно подсказал тогда я ему, здесь нет плохого вина. Есть хорошее, и очень хорошее.
Тогда инспектор с сомнением взял с ближайшей полки первую попавшуюся бутылку, и деловито протопал к кассе. Уже на улице, когда каждый участник нашей творческой делегации откупорил свой сосуд и сделал несколько глотков, так сказать, для поднятия боевого духа, инспектор с раздражением пожаловался, что у него, мол, кисло, да и вяловато как-то, вот то ли дело портвейн, наш, отечественный Позже, уже в отеле, я встретил его на рецепциион с крайне сосредоточенным видом переливал в до половины опустошенную бутылку вина не самый худший виски, приобретенный в дьюти фри. Впрочем, о вкусах не спорят.
Здравствуйте, сказал я, вы к нам?
Мужики здесь?
Мужики здесь, подтвердил я, желаете присоединиться?
Вместо ответа инспектор молча протиснулся мимо меня в номер.
Как вино? Лучше стало?
То, что надо!
Когда мы вошли в ванную, мужики уже ужинали, вытаскивая из биде лохмотья лапши, намотанные на вилкикартина отчего-то напомнила мне трапезу уставших от бесконечной войны солдат на привале, деловито вычерпывающих ложками свежесваренную перловку из общего походного чана.
На инспектора, впрочем, увиденное не произвело никакого впечатления.
Беда, ребята, серьезно сообщил он, Главный ужрался.
В каком смысле? поинтересовался Февраль.
В смысле в хлам. В дупель. Короче, в слюни. Заперся у себя в номере, кричит что-то. Если не угомонить его, хозяева отеля полицию вызовут.
Так этой твари и надо, резюмировал Полпальца, а то в последнее время вообще страх потерял.
Берега попутал, в натуре, подтвердил Таран, за лохов держит!
Вчера вступление в пятом номере опять не показал, сука, дёрнув уголком рта, пожаловался Гусля.
Так делать-то что? инспектор явно ожидал от нас какого-то совета.
Пусть себе, Полпальца махнул рукой, перебесится, и задрыхнет.
Ну да, Февраль кивнул, вот так всегда. Это вы на словах все такие смелые. А как пойти и поговорить с этим гномом по-мужскитак все сразу в кусты.
Кто в кусты? Я в кусты?! тут же возмутился Таран.
Ты. Ты, Таранчик, и все прочие диванные революционеры.
Кто-то шумно водрузил на розовый кафель пузатую бутылку бурбона, и Полпальца, не теряя времени даром, приложился к ней, а затем изрек:
Февральский дело говорит, мужики. Он кто такой, бляха муха? Он дирижёр, мать его. Он один, а насвон сколько. Пойдем-ка все вместе, и все, что накопилось, выскажем. Когда ещё такая возможность будет?
Бутылка бурбона пошла по кругу, вроде как средство для стимуляции мышления и принятия решения.
Ну да, Февраль кивнул, это сейчас он бухой и беззащитный. А завтра, как протрезвееттак головы и полетят. Домой приедем, а там уже приказы об увольнении дожидаются. Нет, тут с плеча рубить нельзя, обмозговать надо.
Во-во, мужики, явно обрадовался инспектор, давайте с плеча не рубить.
Бутылка сделала ещё один кругобмозговали.
Есть идея, сказал вдруг Полпальца, зачем нам всей шайкой к нему идти? Он же усрется от страха! Пошлем, значит, одного парламентера, и он этой гниде все разъяснит.
Новость сия, однако, не произвела особого восторганапротив, все как-то помрачнели, и с удвоенным старанием взялись за поглощение вермишели.
А кто станет этим счастливым делегатом? осведомился Февраль.
Да кто угодно, малый! Хочешьты становись!
Может, жребий бросим? предложил Гусля.
А вот это хорошая мысль, Февраль кивнул, берём, значит, спички, и, как в старые-добрые
Бутылка, опять-таки, описала круг. И ещё раз. И ещё. Видимо, каждый из присутствующих внезапно остро почувствовал недостаток храбрости, и постарался восполнить его, как это обычно водится, переизбытком алкоголя.
Ну что, мужики, поехали? Или засцали? Полпальца вытянул перед собой крепко сжатый кулак, из которого торчало восемь спичек, у кого короткая, тому и идти.
Жребий тянули молча, сосредоточенно, с тайной надеждой на лучшее. И никто не смог сдержать вздоха блаженного облегчения, когда в моих пальцах оказалась зажатой криво обломанная спичка.
Давай, малый, тебе и карты в руки, хохотнул Полпальца и хлопнул меня по плечу.
Я вне очереди взялся за бутылку и сделал на несколько глотков больше, чем мне бы хотелось.
***
К дирижерскому номеру меня провожала все та же, но уже порядочно захмелевшая компания, снабжая напутствиями разной степени полезности. Однако, у самой двери все как-то одновременно смолкли, будто задумались о чем-то серьезном и возвышенном.
Может, ну его? шепнул мне Анатольич, обойдёмся как-нибудь и без этого?
Но я лишь покачал головой, а Полпальца уважительно кивнул.
Из-за двери слышались таинственные, угнетающие звуки, словно там располагался зверинецдлинные, тоскливые стоны, короткие патетические вскрики, фырканье и даже рычание. Я представил себя храбрым добрым молодцом, стоящим на пороге пещеры, в которой залегло агрессивное, многоголовое Чудо-Юдо, но уверенности не прибавилось. Разнообразие звуков за дверью сменило громкое, не предвещающее ничего хорошего шипение.
Во змей! взволнованно прокомментировал прижавший ухо к двери Гусля, шипит ещё!
Я глубоко вздохнул, и несколько раз стукнул кулаком по двери.
Сопровождающую меня компанию как ветром сдуловот ещё мгновение назад меня окружали пьяные, воодушевлённые коллеги, и вот уже нет никого. Чудеса, однако.
Шипение прекратилось, послышались шаги, и, спустя полминуты, дверь отворилась. Я уже открыл было рот, чтобы выстрелить скороговоркой заранее сочиненного приветствия, да так и застыл, не то, что потеряв дар речи, а вообще позабыв, что когда-то меня учили говоритьна пороге стоял Главный, облаченный в белый гостиничный халат. Лицо его было похоже на мятый, видавший виды томат, стеклянные глазки внимательно смотрели куда-то сквозь пространство и время, а от исходящего от него амбре у меня, тоже уже порядком подпитого между прочим, закружилась голова.
Входи! приказал он, и я, без лишних церемоний, вошёл.
Садись!
Я сел на разоренную гостиничную кровать, имевшую вид полигона после взрыва водородной бомбы.
Скажи Нет, ну ты скажи, с трудом выговаривая каждое слово, будто бы рот его был набит чем-то липким и густым, произнес Главный, почему всё Вот так?
Я пожал плечами, состроил грустную гримасу.
Вы все Главный сонным, покачивающимся шагом побрел по номеру, все вы ничего не понимаете! Вам и не снилось
Снилось! постарался я хоть как-то поддержать его, снилось ещё как!
Да? Главный замер, а почему тогда?
Я несколько секунд ожидал продолжения, а не дождавшись, вновь пожал плечами.
Ну почему?
Да хрен его знает, наугад бросил я, соображая, как можно перевести беседу в более выгодное русло.
А я знаю! Потому что вы по-другому не умеете!
Да и вы тоже хороши, внезапно для себя огрызнулся я, случайно наткнувшись на залежи храбрости, оставленные, видимо, на черный день, добрее с нами быть надо! И умнее. С нами надо, как с людьми!
Смотрел я в упор на него, а видел лишь стол в кабинете директора оркестра, обтянутый зелёным сукном по последней дореволюционной моде, на котором лежит приказ об увольнении на мое имя. Но отступать было поздно, да и некуда.
Как с людьми?! Главный театрально всплеснул руками, да разве с вами так можно? Вы же по-людски не понимаете!
А вы попробуйте!
Да хули тут пробовать? с какой-то детской обидой осведомился Главный, вы ведь даже не знаете, кто я! Да я в лучшие времена ударников из Индии вызывал. Из Индии! Понимаешь? И ехали, и с удовольствием
Так мы же не в Индии, я вздохнул, мол, что поделаешь, и продолжил, да и где те лучшие времена?
После этих моих слов Главный разом сник, словно стал вдвое меньше, хоть и до этого, прямо скажем, едва доставал мне до груди. Казалось, он вот-вот заплачет.
Кто я для вас? с грустью пробормотал он, злодей картонный? Ну да, надо же ведь всем кого-то ненавидеть
-Ну, я замялся, ибо в этот момент стало мне его немного жаль, не то, чтобы ненавидим Нам ведь и надо не много Деньжат побольше, жесты ваши, дирижерские, попонятнее, ну и отношение чтобы не как к лохам, понимаете? И тогда мы знаете, как вас любить будем? Очень!
Главный с минуту сверлил меня пьяным, недоверчивым взглядом.
Ты что, спросил он, наконец, самый смелый?
Нет, я самый глупый.
Главный состроил лукавую мину.
А если я тебя уволю?
Я только руками развел.
Слушай, вдруг предложил он, чрезмерно растягивая гласные, а давай мы с тобой в шахматы сыграем?
Кажется, от неожиданности даже мое опьянение отошло на второй план.
Зачем? настороженно поинтересовался я.
Ну, как в трёх мушкетерах, помнишь, когда ДАртаньян к кардиналу пришел?
В шахматы не умею, говорю, могу в города. Или в Чапаева. Это когда по шашкам щелбанами бьешь.
От моего предложения Главный пригорюнился ещё больше, в его руках откуда-то взялась бутылка водки отечественного производства, и он, свернув крышку коротким жестом, каким, должно быть, сворачивают шею не в меру глупым парламентерам, присосался к горлышку.
Не пили бы вы больше, тихонько посоветовал я, завтра ведь отъезд в девять утра
А мне понимаешь насрать, сообщил Главный, пошатнувшись и утерев остатки с губ, без меня понимаешь не уедут.