Ну хорошо, я кивнул, и как же это происходит на деле? Подхожу я, значит, к понравившейся мне барышне, и говорю: "слушай, ты мне нравишься, но не настолько, чтобы в тебя влюбиться, но чтобы заняться сексом- вполне. Так давай же пойдем и потрахаемся, аминь"?
То, что именно ты должен подходить к девушке- тоже стереотип, Тоня улыбнулась, она ведь тоже может подойти, и сказать.
Что, прямо вот так и сказать?
Ну, она может сказать, например, что у нее давно не было секса, а ты ей симпатичен, и если тебе симпатична она, то почему бы вам
Почему бы нам не потрахаться по такому случаю, кивнул я, понял. Здорово придумано. А как, всё-таки, с любовью быть? Ну, если вдруг случится такая оказия?
А что? Люби себе наздоровье.
А если семью захочу, например?
Ну, с этим делом тут не торопятся, Тоня заглянула в свой бокал, ничего там не обнаружила, и продолжила, здесь ты вряд ли встретишь решивших создать семью студентов, к примеру. Здесь это считается ответственным мероприятием, к которому готовятся заранее. Нужно иметь определенный капитал, хорошее положение в обществе А иначе зачем? Поэтому местные редко заводят семьи лет до сорока, пока в жизни как следует не устроятся, то есть.
А до сорока что делать?
А до сорока наживать капитал, заводить полезные знакомства, учиться, работать
Итрахаться! подытожил я, вновь разливая по бокалам вино.
А с чем ты не согласен?
Точно сказать не могу, честно признался я, но с чем-то не согласен, факт.
Девушки переглянулись, усмехнулись, и как-то очень ловко перевели тему. Наверное, чтобы не обидеть меня.
Тем временем немцы за окном раздобыли где-то кучу досок, палок и макулатуры, свалили все это в мангал, по форме напоминающий нижнюю половину школьного глобуса, разожгли костер, и вновь расселись по местам.
А теперь они чего делают? поинтересовался я.
А это они так барагозят, пояснила Аня, собрали из сада весь мусор и подожгли в специально отведенном для этого месте. Для них это- верх лихости и веселья, вроде как для наших начать с пьяну какой-нибудь дикий сабантуй творить.
А я понимающе кивнул.
Вспомнилось, как отмечали мы Даже не помню, что. Но точно не чью-то будущую свадьбу. Так- будничная попойка, организованная по какому-то притянутому за уши поводу. Тогда, как сказала бы Аня, в порыве пьяного, лихого веселья, мы промчались по пустому ночному проспекту на чьей-то натужно бухтящей таратайке, которую и машиной-то назвать было сложно, а я, высунувшись в люк на крыше, с бутылкой в одной руке и потухшей сигаретой в другой, перекрывая жалобную ругань мотора, орал стихи поэтов серебряного века, с кровью выдирая четверостишия из творений Блока, Брюсова, Гумилева, и объединения их в какую-то совершенно дикую оду жизни собственного сочинения. Кажется, где-то мы ещё подобрали двух проституток, с которыми полчаса обсуждали вопросы несовершенства мироздания, а потом долго курили, стоя на обочине, и они все звали продолжить праздник, а мы кокетливо отказывались Да, это совершенно точно была самая рядовая пьянка. А что бы было, если бы мы отмечали чью-то грядущую свадьбу- даже подумать страшно, воображение пасует.
"Ну хорошо, сказал я себе спокойно, допустим, что я в раю. Допустим, что окружают меня ангелы, у которых все иначе, все максимально приспособлено к счастливой, стерильно правильной жизни, все очень удобно и замечательно. А что меня смущает? Что тяготит? Неужели зависть? Или, может быть, осознание того, что такая жизнь мне никогда не достанется? Нет, не в этом дело. А в чем? В чем?".
А помнишь вдруг, ни с того, ни с сего принялась вспоминать Тоня, и я с удовольствием погрузился в уютное былое.
Вспомнили прошлую, такую далёкую и как будто бы выдуманную жизнь. Вспомнили педагогов, общежитие, знакомых, чьи-то забавные выходки, чьи-то истории Вспомнили ту лёгкость и бурлящую силу, без которой тогда не обходилось ничего. Вспомнили и моего друга, бывшего тогда ее возлюбленным, и вообще без пяти минут мужем.
Жаль, что он не приехал, сказала Тоня, я бы хотела с ним повидаться.
Если бы мы приехали вместе, мы бы тут такое устроили, я улыбнулся, всех аборигенов бы распугали.
Да, Тоня кивнула, знаешь, на таких, как вы тут бы смотрели
Она заколебалась в поиске нужного слова.
Как на последних идиотов? предположил я.
Нет. Как на инвалидов смотрят- с жалостью и сочувствием. Знаешь, а вообще хорошо, что такие, как вы- там, а не здесь. Это, понимаешь, как-то правильно что ли
И не с чем было тут спорить. Конечно правильно, чего уж.
На кухню вошли два немца- один невысокий, пухленький, в очках, другой долговязый, с аккуратном подстриженной бородой и живыми, умными глазами. Они принялись наперебой выспрашивать что-то у девушек.
Чего они хотят? полюбопытствовал я.
Спрашивают, почему мы пьем вино, а не водку.
А почему не играем на балалайках и не обмениваемся самодельными матрешками, их не интересует?
Они говорят, что хотят посидеть с нами по-русски и выпить водки.
Где ж ее взять-то?
Говорят, можно заказать с доставкой на дом.
"А вот это у них здорово придумано, подумалось мне, захотел посидеть по-русски- и на тебе, сиди, сколько душе твоей ангельской угодно. Водку привезут, как у нас, скажем, пиццу привозят. Даже ходить никуда не надо. С другой стороны, так ведь и спиться недолго"
Тоня, тем временем, уже звонила в службу доставки, Аня куда-то ушла, а немцы уселись за стол и стали что-то азартно обсуждать. Судя по возбуждённым интонациям и неподдельной заинтересованности на лицах, речь шла о чем-то очень занимательном, хоть и противоречивом. С таким запалом мои соотечественники обычно обсуждали женщин, спорт, или политику, не слишком озаботившись тем фактом, что почти ничего не смыслят ни в первом, ни во втором, ни, тем более, в третьем. Беседа продолжалась минут десять, и в какой-то момент, не выдержав, я опять спросил у Тони, уже успевшую вызвать курьера, о чем аборигены ведут речь.
Обсуждают вчерашний завтрак, ответила Тоня, один говорит, что яичница пригорела, а другой с ним не соглашается.
Кажется, она не шутила.
***
Не помню, как так получилось, но я внезапно осознал себя сидящим на полу, вытянувшим ноги, блаженно жмурящимся на мягко светившую под потолком лампу, как на маленькое электрическое солнце. Я не был пьян, вернее, был трезв ещё ровно настолько, чтобы сидеть на стуле, а не на полу, но, видимо, отчего-то мне захотелось провести между собой и этими девушками с их уже захмелевшими аборигенами невидимую черту, для чего пол подошёл как нельзя лучше. Вроде как протест, как намек, что мы вовсе не одной крови, как это может показаться на первый взгляд.
На столе стояли две бутылки водки и ровненький строй рюмок. Каждый раз, когда я, Аня и Тоня чокались, выпивали и снова разливали, немцы едва прикладывались к своим рюмкам. Они потягивали водку, как иные потягивают дорогой коньяк, или, скажем, виски. Что, впрочем, не помешало им дойти до правильной кондиции раньше всех. Бородатый нагнулся надо мной и что-то спросил.
Он говорит, что ты хороший парень, перевела Аня, а сначала показался ему Ну таким Как же это слово Которые ходят в спортивных костюмах, сидят на корточках и иногда дерутся.
На гопника, подсказал я, и хлопнул немца по плечу, вложив в удар чуть больше силы, чем следовало, ты тоже очень не плох, старик. А вначале показался мне похожим на одного из тех парней Черт, забыл слово Которые кричали "хайль" и наших партизан к стенке ставили.
Аня покорно перевела мой ответ, но, видимо, слегка сгладив острые углы, потому что бородатый глупо хихикнул и вновь пригубил водку. Тоня же продолжала вещать нараспев, хоть и с некоторыми запинками:
Здесь так хорошо Так хорошо Здесь все так пригодно для жизни, что хочется жить! Почему же ты не хочешь понять?
Я понимаю, говорю, все понимаю.
Не понимаешь! Здесь нет ничего, что я так ненавидела там. А все, что я любила- есть! Это ли не счастье?
Не знаю, я пожал плечами, наверное.
Немец в очках что-то предложил.
Он предлагает включить какую-нибудь русскую музыку, перевела Аня, и принялась рыться в телефоне, наморщив лоб.
А потом зазвучала музыка, и мне отчего-то стало очень, очень хорошо. Так хорошо, что я даже коротким жестом отказался от протянутой наполненной рюмки. Музыка завораживала- в ритмичную шаманскую пульсацию барабанов вплетались гитарные переливы, уводящие далеко отсюда, куда-то на край земли, или даже ещё дальше, глубже, а мягкий, почему-то такой родной сейчас голос пел:
"Ненужный кто-то за окном
Стоял и требовал любви.
Я все оставил на потом,
Я говорил себе:
Не за что биться,
Нечем делиться,
Все об одном.
Стоит ли злиться
Там за окном
Птица я, птица"
Какая русская группа, сказала вдруг Аня, наверное, у вас, там, все должны ее любить.
Нет, я покачал головой, это у вас, здесь, должны все ее любить.
А про себя добавил: " как любят что-то, что никуда не девалось, но забылось, и к чему уже никогда не вернёшься".
"Невдалеке вонял костер,
А рядом плавно падал кран,
Плевались звезды, а лифтер
Узнал всю правду.
Не за что биться,
Нечем делиться,
Все об одном.
Стоит ли злиться
Там за окном
Птица я, птица"
Теперь уже тот, что в очках, склонился надо мной, и что-то спросил.
Он спрашивает- это хорошая песня? перевела Аня.
Я кивнул. Немец опять задал вопрос.
Спрашивает- о чем она?
Я в ответ лишь пожал плечами.
"А крыши видели закат,
И стены помнили войну,
А я так счастлив, я так рад,
Что кто-то счастлив.
Не за что биться,
Нечем делиться,
Все об одном.
Стоит ли злиться
Там за окном
Птица я, птица"
Песня оборвалась, и за столом повисла печальная тишина.
Ну что, мне кажется, пора спать, бодро, с совсем уже неуместной жизнерадостностью объявила Тоня, и, видимо, повторила то же самое на немецком, потому что аборигены сразу засуетились, засобиралась.
Я кивнул, встал, по очереди пожал две протянутых руки.
Я постелю тебе в гостиной, сказала Тоня, а завтра с утра, на первом же поезде, поедешь обратно.
Спасибо.
Тебе спасибо, что приехал!
И она обняла меня.
А потом, дождавшись, пока аборигены и барышни разойдутся по своим комнатам, пока затихнет и заполнится темнотой дом, я тихо скользнул в прихожую, отпер дверь, вышел на крыльцо.
Мир ангелов спал. Куда ни глянь- кромешная темнота, ни одного фонаря, ни одного горящего окна. Я закурил, с удовольствием вслушался в тихое, едва уловимое похрустывание тлеющей сигареты, засмотрелся на ее мерцающий кончик. За спиной скрипнула дверь, кто-то вышел на крыльцо, встал со мной рядом.
Нравится? тихо спросила Аня.
Нет, честно признался я.
К этому всему нужно привыкнуть. Я стараюсь.
Тоня тоже старается?
Конечно, Аня щёлкнула зажигалкой, тоже закурила, ей тяжелее, чем мне. Я-то уже давно здесь. Оттуда уехала, когда мне шестнадцать лет было- хороший возраст. А Тоня У нее же там друзья остались, родители, да и вообще Она каждую неделю ходит к врачу, ей выписывают антидепрессанты Без них вообще не может, сидит целыми днями у себя, плачет. Я ее пытаюсь успокоить, но какое там А здесь так нельзя, понимаешь? Здесь если у людей депрессия, они идут к врачу, и им выписывают таблетки. Здесь даже тоска лечится.
Правильно, я кивнул, ангелам нельзя тосковать. По статусу не положено.
Причем тут ангелы?
Это я так, о своем.
Даже пойти некуда, если захочешь. Одна улица, два бара, три кафе В больших городах, конечно, получше, но кому мы там нужны?
Помолчали.
Я тебе не нравлюсь?
Мне даже не захотелось делать удивленного видая ждал этого вопроса.
Не знаю. Нравишься, наверное.
У меня давно не было мужчины. Мне это нужно, понимаешь?
Понимаю.
Варварство Боже, какое варварство. Но, наверное, ей это действительно нужно. Может быть даже необходимо. Переспать не столько с мужчиной, сколько с кусочком чего-то родного, давно и, наверное, навсегда оставленного где-то за спиной Переспать из ностальгии
Побудь со мной ещё немного, попросила Аня.
Я отрицательно покачал головой. Или наоборот, кивнул.
А в общем, это не важно.
Глава 6. Про котлы и не только.
Вот уже два часа, как я задумчиво бродил по исполинскому торговому центру, рассматривая витрины, вдыхая чуть горьковатый кондиционированный воздух, изредка поправляя висящую на плече тканевую сумкувысшую ступень эволюции советских авосек. Сумка была пуста. Не потому, конечно, что здешним богам купли-продажи нечего было предложить мне, скорее наоборотизобилие товаров на любой вкус даже слегка пугало, и я тонул в нем, напрочь забыв даже о тех мелочах, которые, вроде как, собирался приобрести. Новые джинсы, пара футболок, может быть кедывот, собственно, и весь мой мелкокалиберный спрос. А, по правде сказать, я спокойно обошёлся бы и без этого. Здесь же со всех сторон на меня давили тысячи разнообразных джинсов! Миллионы футболок! Миллиарды пар кед! И каждая отдельно взятая вещь из этого тысячеликого хаоса словно бы вопила: "Купи! Купи меня!", отчего на меня накатывала тяжёлая волна какой-то дикой, бессознательной паники. В подобном месте человек, у которого все есть, ничем не отличается от человека, у которого нет ничегота же сонная безучастность во взгляде, та же плавная, даже вальяжная походка, не имеющая ничего общего с нервной трусцой целеустремленного среднестатистического потребителя, точно знающего, что именно ему нужно. Я проходил сквозь ряды бесконечных витрин, и про себя тихо восхищалсячерт возьми, что-что, а продавать здесь умеют великолепно. Причем все и всем. Один раз я даже не выдержал- зашёл в книжный магазин, разумеется, просто так, из любопытства. Я брал с полок книги на чужом языке, листал их, ласково скользя подушечками пальцев по нежной, приятной на ощупь бумаге, возвращал назад. Вокруг было светло и вкусно пахло. Очень хотелось непременно что-нибудь купить, хоть объяснить, с чем это связано, я себе не мог. Просто хотелось, и все. Как аборигены добивались этого эффектаума не приложу. Наверное, раз в неделю приносили в жертву алчным духам маркетинга годовалых младенцев. Особенно Надолго я застрял у стенда русской литературыразумеется на немецком. Вот полное собрание сочинений Набокова, вот Толстой, вот Хармс с изумительными, не оторвать глаз, иллюстрациями. Мне с огромным трудом удалось пересилить себя, и не купить того же Хармса, оправдав сие тем, что вот эта прекрасная книга будет, по приезду, стоять у меня на полке, но прочитать ее не будет никакой возможности, а это, безусловно, страшно обидно. Вроде бы, вполне разумный довод, но все равно я покинул магазин с тяжким грузом на душе, какой остаётся, если прекрасная дама в последний момент отменяет свидание, а ты уже побрился, купил цветы, и даже облагородил кровать свежим постельным бельем. Прошагав ещё несколько десятков метров, поднявшись на эскалаторе и сделав короткий привал у кофейного автомата, я внезапно заметил Полпальца, стоявшего у входа в магазин часов. Окликнув его, но не дождавшись никакой реакции, я подошёл сам.
Вот, сказал Полпальца, кивнув на витрину магазина, смотри, малый, Таран себе котлы купить решил.
Я посмотрел сквозь прозрачную витрину, и действительно, увидел стоящего у кассы Тарана, выбирающего себе часы. Вернее, котлы. Откуда взялось это странное слово? Кажется, я слышал его в наших фильмах про суровых, бритоголовых парней в кожаных куртках и спортивных штанахто ли это были бандиты, то ли помятые жизнью лирические герои, сложно сказать. Они называли часыкотлами, ботинкикопытами, а пистолетыволынами, и из уст Тарана подобные словечки звучали просто и вполне органично, ведь и сам он был когда-то то ли бандитом, то ли лирическим героем, а может и тем, и другим одновременно. Продавец за стойкой кассы суетился и что-то взволнованно объяснял.
О чем они говорят? Таран ведь никаких языков, кроме родного, не знает?
То-то и оно, малый. Торгаш этотнаш земляк. Таран часы себе выбрал, и теперь цену сбить пытается.
И как, успешно?
Пока не очень. Они уже минут пятнадцать спорят, бляха муха.
Я повнимательнее присмотрелся к продавцу, и предположил, что фамилия у него, к примеру, Кацман, или Тильтильбойм. Хотя сам не знаю, из чего я соорудил такое предложениевидимо, что-то такое было в его взгляде, в мимике, в жестах А может, это разыгралось мое нелепое воображение.