Наконец, спустя ещё минут пять, к нам вышел гордый Таран, будто бы машинально поигрывая кистью руки, на которой красовались новые котлы
Швейцарские, похвастался он.
Все вместе мы спустились на самый нижний этаж торгового центра, где располагался продуктовый магазин. Взяли, как и обычно, по две бутылки иноземного крепкого алкоголя (одну на вечер, другую так, про запас), и по упаковке пива, состоявшей из шести банок. Там же, в очереди, встретили Толика примерно с тем же набором, и, придя к выводу, что место сие себя исчерпало, радостно вышли на улицу, закурили.
Смотри, Федор Михайлович пошел, указал мне Толик на нашего коллегу, уходящего от магазина в сторону отеля, и несущего в обеих руках по раздутому пакету с покупками, хорошо, видно, затарился, дед.
Странный был этот мужик, Федор Михайлович. Ни с кем из коллектива особенно не общался, тихонько играл себе за последним пультом контрабасов, общие попойки никогда не посещал, к пульсации общественной оркестровой жизни был равнодушен. На репетиции и концерты он всегда приходил позже всех, и позже всех уходил. Помню, однажды, я по какой-то необходимости задержался после концерта, и когда вышел на крыльцо, все коллеги уже давно разошлись. Была зима, единственный фонарь у входа светил слабо, то и дело с разных сторон налетал колючий, жадный до человеческого тепла ветер. Я стоял, ежился, все никак не решаясь отправиться домой, и тут из дверей вышел Федор Михайлович, коротко кивнул мне, поднял воротник своего неизменного, потрепанного пальто, и широким шагом, всем корпусом наклонившись вперёд, прошел туда, в холодную, злую темноту, а я с каким-то тихим любопытством следил за его фигурой, пока не потерял из видуширокие шаги, руки в карманах, взгляд, упертый в промороженный асфальт
Однажды на репетиции я, от нечего делать, взялся изучать Федора Михайловича, возвышавшегося над всеми со своим контрабасом, как какой-нибудь древний злой колдунмышцы лица уже давно, казалось, атрофировались, и не могли породить хотя бы даже намека на улыбку, взгляд холодный, и какой-то болезненно пустой. Ещё у него был нервный тик, или как это называется, не знаюон то и дело внезапно начинал дергать плечом, или потряхивать головой, или будто бы поигрывать краешком рта Да, это был больной, одинокий, и оттого дико озлобленный на всех и все человек, занимающийся музыкой по привычке, и ещё потому, наверное, что больше все равно ничего не умел, как и почти все мы.
А знаете, мужики, вдруг тихо произнес Полпальца, я ведь, когда только в оркестр пришел, он ведь совсем другим был.
Каким? тут же заинтересовался я.
Ну нормальным, малый, нормальным. Дружил со всеми, выпивал иногда даже, хохмы всякие отмачивал А потом один раз на гастроли с Черным съездил, и вернулся уже таким, бляха муха.
На какие такие гастроли? не понял я, что за Черный?
Судя по выражению лиц Тарана и Толика, они тоже были не в курсе.
И поведал тогда нам Полпальца леденящую кровь историю про дирижёра, чье имя не помнил, ибо все звали это чудовище Черным дирижёром, или просто Черным. Жил он где-то за границей, и раз в год собирал состав добровольцев, готовых за большие деньги играть в оркестре под его руководством. Возвращались же с этих гастролей люди совсем другимиЧерный словно бы ломал что-то в них, да так, что уже никогда не починить, как не старайся. Он получал наслаждение от мучений музыкантов, старался ужалить каждого в самое слабое место, и так день за днём на протяжении месяца.
Пил, бляха муха, кровь, говорил Полпальца, ломал людей, как палки об колено. И, хотите верьте, хотите нет, мужики, Черному этому уже давно за восемьдесят, а такой живчик, что и двадцатилетние позавидуют. Подпитывается, как вампир. Смешно вам? Один вот такой, как вы, тоже смеялся. А потом вернулся, и помер от инсульта через полгода. Молодой парень, бляха муха! Другой музыку бросил- шлакоблоки теперь грузит где-то. Третий спился и бомжует в глуши. А наш Федор Михайлович таким вот стал. Вроде и живой, а вроде как труп ходячий.
По дороге в отель мы слушали многочисленные жуткие истории Полпальца о Черном дирижере, и, кажется, не по себе стало даже Тарану, что уж говорить про нас с Толиком. А дойдя до отеля, уже стоя у входа, я спросил:
Откуда ты знаешь все это? Сам, что ли, ездил?
Не, Полпальца покачал головой, ты ж знаешь, малый, я не из робкого десятка, но к этому демону ни за какое бабло не поеду, даже если вообще загибаться буду. Ну его нахер.
Таран ушел, сославшись на острое желание посетить туалет, и серый кардинал виолончельной группы мгновенно сменил тему.
Ну, мужики, делайте ставки, сколько у Тарана котлы его новые проживут?
Год? просто так, наобум, ляпнул я.
Месяц? предположил Толик.
Полпальца ухмыльнулся.
Пятнадцать минут. Засекайте, бляха муха.
Мы ещё покурили, поболтали о чем-то, и уже собрались разойтись по номерам, как вдруг из отеля вылетел Таран. Вид у него был такой, словно он вот-вот оторвёт кому-то голыми руками вполне конкретный орган. Выяснилось, что пришел наш дорогой товарищ в свой номер, завернул в туалет, и там, сидя на унитазе, давай, значит, любоваться своими новыми котлами. И так их покрутит, и эдак, и пальцем стекло циферблата погладит А когда очередь дошла до винта, что эти часы заводит, случилась беда- винт возьми, да и выскочи. А пока Таран пытался пристроить его на место, отвалилось стекло. По всему выходило, что нашего коллегу Ну, мягко говоря, бессовестно обманули, хотя Таран воспользовался менее благозвучным, но более ёмким словом.
Делать нечего- побежал обратно в магазин, менять. И все это время Полпальца блаженно улыбался, мол, а я ведь говорил
Тем временем, к нам присоединился буддист Шурка.
Смотрите ребята, сказал он, извлекая из пакета на свет какой-то свёрток, купил вот пальтишко себе. Хорошее, правда?
Мы покивали, и Полпальца серьезно подтвердил:
Действительно, хорошее. Только оно женское, малый. А так ничего, очень даже.
Как женское?
Да так. Пуговицы, вон, с другой стороны. Ну ничего, жене подаришь.
Теперь и Шурка побежал назад, в магазин. Полпальца, казалось, всего аж распирает от веселья. Мы вошли в отель и поднялись на свой этаж, где встретили Гуслю. Тоже, разумеется, с пакетом.
А ты что купил, малый? предвкушая новую радость, осведомился Полпальца.
Да жратвы всякой, простодушно ответил Гусля, после концерта ведь вечером приедем- жрать захочется. Колбасу купил, хлеба, сыра какого-то.
Не то ты купил, наставительно изрек Полпальца, на гастролях, малый, нужно питаться исключительно манной кашкой и винегретом.
Это ещё почему? не понял Гусля.
Да потому что манная кашка, если вдруг что, выходит легко, а винегрет- красиво!
"Мудро! подумалось мне, нужно запомнить".
Как-то само собой так получилось, что мы завернули в номер к Полпальцу- пить, по причине вечернего концерта, никто не собирался, скорее так, по привычке. В номере было очень душно. Полпальца с задумчивым видом принялся поочередно прожимать все клавиши на пульте кондиционера, но никакого результата за этим не последовало.
Что ж ты нас маринуешь-то, бляха муха, бормотал себе под нос Полпальца, обращаясь к глупой машине, холодку дай, собака.
В дверь постучали и Толик, сидящий ближе всех ко входу, открыл- на пороге стоял инспектор.
В пять выезд из отеля, в шесть акустическая репетиция в зале, в семь концерт, объявил он, и лишь после этого, заглянув в номер, осведомился, что, с кондиционером проблемы?
Ага, не совсем не фурычит автомат сучий, пожаловался Полпальца.
Так он у вас сломан, наверное. Хотите, починю?
Все посмотрели на инспектора с лёгким испугом, смешанным с тяжёлым недоверием.
А что? У меня в номере такая же проблема была, так я на рецепцию сходил, попросил инструменты, да все сам исправил. Там делов-то на две минуты.
Может лучше местного мастера вызвать? робко предложил я.
Зачем? Обождите, я мигом!
И он ушел, а через десять минут действительно вернулся с набором инструментов. В глазах инспектора я различил тот самый шальной огонь человека, обладающего золотыми руками, могущего собрать атомную бомбу, или, скажем, ткацкий станок из любого подручного хлама, но, волею индейки-судьбы, оказавшегося не на своем месте в этой жизни.
Немного последив за тем, как инспектор, сопя от азарта, лезет во внутренности несчастного прибора, я попрощался, покинул номер, но уже подходя к своему, столкнулся почти нос к носу с Федором Михайловичем. Мы смотрели друг на друга не более двух секунд, но взгляд мой успел собрать и бросить в и без того захламленный чулан памяти все- прыгающий вверх-вниз уголок рта, стеклянные, словно бы подернутые дымом изнутри глаза, и какую-то общую нервозность, угловатую дерганность, сквозящую в каждом движении этого человека. А ещё глухую, пассивную злобу, идущую откуда-то изнутри. Войдя в свой номер, я завел будильник, упал на кровать, и почти сразу задремал- сказалась очередная бессонная ночь. Вначале мне не снилось вообще ничего, но спустя какое-то время из темноты тяжёлого, усталого забытья стали выступать образы. Я и опомниться не успел, как уже бежал по какому-то гулкому, бесконечному коридору, а за мной по пятам, неспешным, и оттого ещё более жутким шагом следовал он- Черный дирижёр. В моей голове пульсировала лишь одна мысль: скоро, очень скоро он меня догонит, и тогда превратит во что-то такое же, вроде Федора Михайловича- в нервное, дерганное, воспалённое злобой Хотелось кричать, но на крик не было времени- бежать, бежать Но вот я спотыкаюсь, падаю, и надо мной нависает фигура- вижу, как улыбка обнажает белоснежные клыки, с застрявшими меж ними кусочками чьего-то мяса, вижу глаза, засасывающие в себя, словно две воронки
Я проснулся в холодном поту, по-рыбьи хватая ртом душный воздух. Ну и дела. Это что я уже- совсем того? Вот Полпальца, сволочь, понарассказывал баек, а я, дурак, теперь спать нормально не могу. Однако, тихий, едва уловимый голосок под крышкой черепа, бормотал: "Нет, не байки это. Все взаправду!".
Только куда эту правду теперь девать, было решительно непонятно.
Спустя три, или четыре часа, уже стоя у автобуса, и ожидая, когда все, наконец, усядутся, и можно будет ехать, я опять встретил Полпальца.
Малый, новая хохма, шепнул он, Таран таки поменял поломанные часы на другие, вроде рабочие. Сейчас, когда подойдёт, обязательно спроси его, который час.
Долго ждать Тарана не пришлось.
Ну что, мужики, едем? бодро осведомился он.
А что, вроде как невзначай полюбопытствовал я, уже пора? Который час?
Таран с радостной готовностью вскинул руку, на солнце покорно блеснули даже на вид очень дорогие, массивные, достойные очень серьезного человека часы. Вернее, котлы.
Без пяти пять, сообщил Таран, но руку с часами опускать не собирался, видимо опасаясь, что кто-то ещё не успел как следует рассмотреть, скоро уже едем.
К нам присоединился Февраль, закурил, проводил мечтательным взглядом двух милых молодых скрипачек в замечательных, по- весеннему коротких юбках, и от удовольствия даже губами причмокнул.
Стыдись, насмешливо бросил ему Полпальца, у тебя дочка примерно их возраста.
Знаешь, Февраль ухмыльнулся, это не имеет никакого полового значения. Кстати, Таран, дружище, который час?
И вновь Таран плавным, изящным жестом приподнял руку, вновь блеснули часы, вновь удовольствие и гордость их хозяина были неисчерпаемы.
Подошёл Толик, поздоровался со всеми, и неожиданно осведомился у Тарана, который час- рука с котлами, опять-таки, поднялась, но по лицу солидного человека пронеслась рябь тревоги, и какого-то, ещё не дошедшего, но явно находящегося уже в пути понимания.
А я, не отрываясь, смотрел на окна автобуса, за одним из которых виднелось лицо Федора Михайловича, и мне казалось, что я даже сквозь стекло, щедро отражающее голубизну неба и кусок отеля, вижу словно подернутые полупрозрачной пленкой глаза, в которых вязко бултыхается злоба ко всему живому, охлаждённая до состояния жидкого азота, а ещё вижу нервно дергающийся краешек рта, и губы, стиснутые в тонкую нитку
Спустя пять минут, как и было запланировано, мы отъехали от отеля.
***
Концерт прошел вполне благополучно, за исключением финала. Случилась такая штука- на генеральной репетиции Главный предупредил, что на бис, если зал будет очень уж неистовствовать и требовать продолжения, мы исполним два танца Брамса. Оба короткие, блестящие и праздничные, оба отпечатаны на одном нотном листе- первый танец на одной стороне, второй на другой. Оба на репетиции были исполнены нами просто великолепно.
И вот, когда концерт уже подошёл к концу, а зал действительно принялся неистовствовать и требовать ещё, подошла очередь бисов. Главный торжественно поднял руки, порывисто взмахнул- мы, разумеется, заиграли. Зазвучала какая-то бравурная какофония, очень напоминающая безумные эксперименты композиторов конца двадцатого века, но никак не музыку эпохи романтизма. Главный оторвал испуганные глаза от партитуры, смахнул со лба пот, отдирижировал ещё с десяток тактов, пока не отчаялся окончательно, и не остановил оркестр. Зал в недоумении безмолвствовал. Оказывается, оба танца не были пронумерованы, и каждый назывался просто "Танец", без лишних подробностей. И, естественно, кто-то начал первый танец, а кто-то- второй.
Не тот, не тот! по-змеиному зашипел Главный, другой танец откройте, идиоты, другой!
Сказано- сделано. Весь оркестр послушно перевернул нотный листок. Главный вновь торжественно поднял руки, вновь взмахнул, вновь зазвучала какофония, и вновь, спустя десяток тактов, пришлось остановиться.
Кажется, публика решила, что это какая-то музыкальная шутка, по крайней мере в зале послышались неуверенные смешки.
Главный одарил всех взглядом, в котором смешались ненависть и трогательная мольба. И, мне кажется, если бы какой-то умник не огласил тональность нужного танца, мы бы ещё несколько раз начинали и останавливались. Впрочем, я могу и ошибаться.
***
В отель вернулись уже поздно ночью, кое-как выгрузились- все полусонные, усталые, отрешенные. Я, Полпальца и Таран медленно и молча добрели до входа, закурили. Мимо пробежал ударник Володя, коротко мазнул по нам взглядом, и бросил через плечо:
Таранчик, который час?
Таран нахмурился, но ответить не успел- Володи уже и след простыл. Зато с нами поравнялся контрабасист Витя Глиста.
Таран, слушай, не подскажешь, сколько времени?
На лицо Тарана наползли тучи, не предвещающие ничего хорошего. Кажется, в заговор Полпальца был втянут уже весь оркестр. Все новые и новые люди проходили мимо нас, все чаще звучали вопросы:
Таран, который час?
Таран, дорогой, сколько времени?
Таран, подскажи
Таран, будь любезен
Кажется, в нашем товарище зашевелились воспоминания о темном криминальном прошлом- по крайней мере, весь его вид говорил сейчас о том, что вот-вот будут нарушены сразу несколько заповедей уголовного кодекса. Тем временем ко входу в отель медленно подходил буддист Шура, и я отчего-то знал, что именно он о заговоре с часами слыхом не слыхивал, как, в общем-то и обо всех остальных заговорах. Дойдя до нас, Шура полез в карман за чем-то, чего там не обнаружил, поморщился, и тихо, без всякой задней мысли, поинтересовался:
Ребята, а не подскажете, который сейчас час?
Полпальца захлюпал, засопел, давя в себе неудержимый хохот, а Таран сделал глубокий вдох, и рявкнул так, что у меня зазвенело в ушах:
Пошел нахуй!!!
После этого счастливый обладатель солидных швейцарских часов отшвырнул окурок и ушел, бормоча себе под нос страшные ругательства матерного свойства. Шура же лишь стоял, хлопал глазами и то шумно втягивал воздух, то выпускал его назад, не в силах произнести ни слова. Полпальца уже хохотал, не таясь.
Не бери в голову, сказал я Шуре, и хлопнул его по плечу, устал человек,перетрудился.
Мы вошли в отель, поднялись на наш этаж, на какое-то время задержались у дверей номера Полпальца.
Ты заходи, малый, сказал он мне, накатим немного, а то у меня недопой просто страшный, бляха муха.
Я вежливо отказался- хотелось поскорее принять горизонтальное положение, закрыть глаза, и подарить организму хотя бы семь часов покоя. Полпальца, в общем, и не настаивал- ему было не принципиально, кому жаловаться на недопой, глотая очередную рюмку. Он исчез за дверью своего номера, но не успел я пройти и нескольких шагов, как весь этаж огласил дикий рев- такой звук издают пароходы, возвещая о своем прибытии в порт. Я дернулся и обернулся- Полпальца вылетел из своего номера, словно бык на арену.