Куда едем-то? деловито осведомился Февраль.
В кабак? предложил Толик, обмыть внезапную свободу сбежавшего из-под венца товарища?
Мужики, я ставлю! провозгласил Семён, и все как-то сразу повеселели.
Спустя полчаса мы уже сидели в пустом, уютном и прокуренном баре, пили пиво, громко хохотали. Всем было легко и радостно- каждому мнилось, что именно он сегодня сбежал со свадьбы, и дух лихого, мятежного свободолюбия витал над нашим столом.
А я, дурак, ещё год горбатился, с двух работ не вылезал, чтобы ее на курорт свозить, жаловался Семён, эх, если бы знал
И как там, на курорте?
Хорошо! Горы- вот такие! Пляж- загляденье! Море- парное молоко! А у тебя, я смотрю, тоже загар что надо. Где пекся, признавайся!
Это не загар, отмахнулся Февраль, это у меня воду горячую отключили
И снова смех, снова звон пивных запотевших кружек. Как это обычно всегда бывает, в какой-то момент на столе самым мистическим образом материализовалась водка, однако никто словно бы и не придал этому особого значения- выпили, закусили, блаженно закурили.
Прежде, чем в ЗАГС бежать, с важностью заявил Февраль, задумчиво теребя тонкий золотой ободок кольца на своем безымянном пальце, вы бы хоть обои вместе разок поклеили. Вот что действительно отношения на прочность проверяет
Нет, баба она, в общем-то, не плохая, Семён вздохнул, но лучше ведь, как заповедовал вождь, умереть стоя, чем жить на коленях, правильно?
Правильно, я кивнул, только это Че Гевара заповедовал.
А он что, не вождь?
Ну, в каком-то смысле
Да если хотите знать мое мнение, Толик даже привстал, дабы подчеркнуть значимость своего мнения, мы живём в эпоху порнократии!
Скучающий за стойкой бармен дёрнулся, и с некоторой опаской посмотрел в сторону нашего столика.
Сударь, обратился я к Толику, и попытался усадить его, но тщетно, чего это вы ругаться вздумали?
Все верно! неожиданно поддержал его Петька, и тоже вскочил, зачем-то подняв над головой полную рюмку, а порнократия, это не ругательство, а термин такой научный. Эпоха правления блудниц в переводе с греческого. Первая половина десятого века.
Ну сам посуди, Толик предпринял вторую попытку донести до меня свою мысль, вот, скажем, идёшь ты на свидание. Причёсочку там сделал, одежонку чистую погладил, букетик прикупил А скажи, зачем ты туда идёшь?
Я пожал плечами, несмело предположил:
Любовь?
Или секс, добавил Семён.
Толик кивнул, мол, таких ответов и ждал, и с серьезным видом ткнул указательным пальцем в потолок.
А они? Они, ты думаешь, зачем? А я тебе отвечу- либо чтобы пожрать нахаляву, либо чтобы нужной себя почувствовать, эго свое, так сказать, потеребонькать. А некоторым тупо нарколог пить в одиночку не рекомендует. Вот, собственно, и все.
Слушай, не выдержал я, ты что-то конкретное против всего бабского рода имеешь что ли?
Ничего он не имеет, Февраль хмыкнул, и никого. К тому же, уже давно. А все туда же- я, мол, утонченная натура, я, мол, художник редкой душевной организации, я, мол, даже когда порно смотрю, о судьбе героинь задумываюсь
Ещё немного, и потребую сатисфакции! запальчиво крикнул Толик.
Молчу-молчу, Февраль примирительно поднял руки, только ты, дружище, не унывай. И на твоей улице праздник будет. Знаешь, как у них с годами требования к мужикам меняются? В десять лет им необходим принц со сказочным дворцом, в пятнадцать- рок-звезда, в двадцать- красивый, умный, богатый парень, в двадцать пять- просто умный и богатый, в тридцать- обыкновенный хозяйственный мужик, в тридцать пять- просто мужик, уже хоть бы какой. Ну а в сорок вместо мужика уже вполне сойдёт и кот.
Или пылесос! подтвердил Семён.
Так что вам, сударь, нужно выбирать тех, что за пятьдесят, подытожил я, чтобы не так тяжело было с пылесосом конкурировать.
Толик ещё пытался что-то доказывать, размахивал руками, тряс головой, вещал звенящим от драматизма голосом, не забывая, при этом, время от времени опрокидывать в себя рюмки водки, но его уже никто не слушал. Февраль с Семёном вполголоса обсуждали какие-то тонкие, интимные моменты супружеской жизни, Петька, разомлев, клевал носом, изредка вяло кивая своим мыслям, я же с удивлением обнаружил на столе полную бутылку коньяка, и с азартом взялся за ее изучение.
"Мужики, бегущие со свадеб, детские праздники с брёвнами, ещё какая-то ерунда думал я, так ли я представлял себе жизнь, когда сидел там, на краю школьного стадиона, и смотрел, как здорово бегут мои одноклассницы? Или это Толик сидел? Да какая разница Алкоголизм и цинизм, прикрывающие вонючую мусорную кучу комплексов, как фиговый листок прикрывает срамное место, и ещё какие-то совсем уж безумные стремления, принципы Раньше было любопытно сесть в первый-попавшийся трамвай, и ехать на нем, получая удовольствие от самого процесса, от неизвестности, от ощущения необыкновенного приключения, организованного самим для себя из ничего. А теперь, предположим, выйду я, пошатываясь, из этого кабака, сяду в незнакомый трамвай, и что? Буду ехать, прижавшись лбом к стеклу, и все повторять: "Куда же ты? Ну куда же?". А предположим даже, что конечная у этого трамвая- край света. Самый настоящий, с которого слонов, стоящих на черепахе видно Ну здорово же! Только ехать мне туда уже нельзя. Ещё вчера, кажется, было можно, а сегодня все, уж извините, поезд ушел. Почему? Да потому что завтра с утра на работу, а рейса "край света-работа" небесными логистами не предусмотрено".
В одиночку изучив бутылку коньяка до половины, я тронул Толика за плечо, прервав, тем самым, какой-то очередной патетический монолог.
Слушай, говорю, а тут где-нибудь поблизости трамваи ходят?
Про трамваи не знаю, Толик пожал плечами, зато знаю один восхитительный магазин.
А зачем нам магазин? не понял я, разве отсюда нас уже гонят?
Просто мне кажется,что это место себя уже исчерпало. К тому же, у нашего сбежавшего из-под венца спонсора явно подошли к концу финансы. А радоваться жизни за свой счёт лучше и правильнее в магазине, а не в кабаке.
***
Весь остаток дня мы провели праздно, то есть пьянствуя безо всякой меры, и уж тем более без оглядки на завтрашний день. Петька очень быстро устал, сослался на неотложные дела и ушел- отряд не заметил потери бойца, лишь Февраль туманно высказался о тепличном подрастающем поколении, не нюхавшем жизни. Машина с инструментами была брошена у самого первого чекпоинта, и далее наш отряд перемещался исключительно пешком. Вкакой-то момент, уже под вечер, мы оказались у места нашей работы, ибо, как рассудил Толик, грешно будет не поглумиться над коллегами, которым ещё работать вечерний концерт. Сказано- сделано. Больше всех глумиться понравилось Семену- беглый жених вошёл в такой раш, что не стоило большого труда надоумить его обложить трехэтажным матом инспектора оркестра, курящего у входа. Инспектор, разумеется, удивился, но, как нам показалось, не сопоставил незнакомого пьяного хулителя с нашим дружным молодецким гоготом, доносящимся из-за угла.
Молодец! похвалил Семена Февраль, наш человек! А у нас ведь как? Один за всех, и все
И все идут за коньяком, закончил Толик.
Неожиданно стемнело. Обойдя ещё несколько магазинов и употребив колоссальное количество огненной воды, перед нами встал серьезный вопрос, требующий осмысления- в чьем жилище довести праздник свободы до логического завершения?
У меня жена дома, сказал Февраль.
У меня тоже, к тому же, несостоявшаяся, кивнул Семён.
У меня бабушка после операции, икнув, сообщил Толик.
Что ты несёшь? попробовал протестовать я, какая, к хренам, бабушка?!
Не веришь? сразу оживился Толик, а поехали- посмотришь? Знакомься, бабуля, скажу я, это мои коллеги, так?
А что такого?
Да ты свою рожу видел? Бабушка-то, святая душа, думает, что я в оркестре работаю, а на тебя посмотрит, и сразу догадается.
О чем?
Что я на ликероводочном заводе стеклотару фасую, вот о чем! Или что граблю круглосуточные магазины! Вот тогда пульс скокнет, старое тельце не выдержит, и бабке кирдык! А за похороны ты, что ли, платить будешь?
В общем, поехали ко мне. Во дворе на лавке сделали привал, отправив Толика в магазин, закурили.
Слушай, а чего тебе жена не звонит? поинтересовался Февраль.
Звонит, наверное, но я телефон выключил, ответил Семён.
Мудро.
Ещё до того, как из темноты выплыла фигура Толика с распухшим пакетом в руках, до наших чутких музыкальных ушей донеслось знакомое бутылочное позвякивание.
Одна не звенит, а две звенят не так, глубокомысленно изрек Февраль, молодец, Толян, понимает в жизни.
Представляете мужики, с грустью сообщил Толик, едва поравнялся с нами, я все купил, расплатился, а продавщица, зараза, даже не поблагодарила за покупку! О времена, о нравы!
Конечно, Февраль улыбнулся, за что же ей тебя благодарить-то? Ты в ее глазах алкаш, без роду, без племени, и может даже наркоман. За что ж алкашей и наркоманов благодарить?
В принципе? спросил я.
В принципе, подтвердил Февраль.
В принципе, хотя бы за красивую музыку и хорошую литературу.
Глубоко копаешь! искренне восхитился Семён.
Вошли в подъезд, молча дождались лифта, втиснулись в крохотную кабинку, и пока она, поскрипывая, ползла вверх, я предупредил, что чаша терпения моих соседей уже давно переполнилась, и если никто из присутствующих не готов поделить со мной свою жилплощадь, шуметь не стоит. Разумеется, все отнеслись к моей просьбе с пониманием, что не помешало Февралю споткнуться в темной прихожей о брошенную кем-то обувь, и шумно рухнуть, опрокинув в падении ящичек с принадлежностями для чистки обуви, а Толику при входе в мою комнату грохнуть пакетом с бутылками о косяк так, что эхо жалобного звона, как мне показалось, долетело до соседнего района.
За что пьем? спустя несколько минут осведомился Семён, уже разливая по стаканам коньяк.
За искусство ещё не пили.
Значит за искусство!
А за любовь? За любовь тоже ещё не пили.
Тогда за любовь к искусству!
И за искусство любви!
За окном игриво подмигивала фонарями ночь.
Хотя о каком, к черту, искусстве может идти речь, Толик пригорюнился, прижал стакан к щеке, искусство уже давным-давно мертво, и мы же сами его похоронили.
Да ты кто такой? растягивая гласные, заплетающимся языком пробормотал Февраль, ты щенок, птенец желторотый, а туда же. Искусство он похоронил, видите ли Да когда ж ты успел его похоронить, если от сиськи мамкиной только вчера оторвался?
Я, заблудившийся где-то в своих мыслях, не сразу распознал назревающий конфликт, а когда всё-таки сообразил, к чему все идет- было уже слишком поздно.
Ты сам-то кто такой, чтобы со мной так разговаривать?! подстреленным мамонтом ревел Толик.
Я?! Да я тебя, сосунка неблагодарного, в коллектив привел, опекал тебя, жизни учил! Без меня бы ты об искусстве с бомжами вокзальными философствовал! хрипло вопил Февраль в ответ.
Я поежился, буквально физически ощущая проклятия, которыми щедро снабжают меня сейчас проснувшиеся посреди ночи соседи по квартире.
Подставляй харю, сейчас я ее тебе ваксить буду! Толик вскочил, отставил пустой стакан, и принял боксёрскую стойку.
На!
Февраль тоже встал, широко развел руки в стороны, словно хотел обнять взбунтовавшегося коллегу, и действительно вытянул голову вперёд, подставляя лицо под удар.
Отставить мужики! рявкнул я, с размаху врезав кулаком по тумбочке.
Кулак пронзила острая боль, зато ребята одновременно повернули головы в мою сторону, забыв о рукоприкладстве.
У кого пиписька больше выясним, когда на следующей неделе в баню пойдем, уже не так громко добавил я, массируя ушибленный кулак, а сейчас успокоимся и выпьем.
Мужики, я домой поеду.
Теперь уже все повернули головы в сторону Семена.
Мужики, вы очень классные. Вы настоящие! Но я люблю ее, понимаете? Мне к ней надо
В повисшей тишине мне показалось, что я различил тихий, полный страдания стон математика дяди Володи из соседней комнаты.
Хорошо подумал? первым прервал паузу Февраль.
Семён кивнул.
А как же умереть стоя, и не жить на коленях? Ленин, он ведь плохого не посоветует! подал голос Толик.
Это не Ленин, это Че Гевара, тихо поправил я.
Не знаю, мужики. Лучше на коленях- но с ней. Она ведь, наверное, сейчас волнуется, морги обзванивает Вообще, она у меня такая замечательная
Да, Февраль вздохнул, и моя, наверное, волнуется. Слушай, Сема, давай-ка такси вызывать.
Я сидел на кровати, массировал кулак, и все никак не мог понять, что происходит, а на душе внезапно сделалось тоскливо и одиноко. И ещё нестерпимо захотелось вызвать такси и тоже поехать к кому-нибудь, кто волнуется и обзванивает морги.
Спустя пять минут мы душевно попрощались, и я запер за внезапно прозревшими мужьями входную дверь, после чего вернулся в комнату. Толик сидел на подоконнике, обхватив руками туловище, и по лицу его бродило выражение какой-то детской обиды.
Слушай, тихо и не слишком разборчиво обратился он ко мне, давай ещё о чем-нибудь выпьем, ладно?
Ладно.
Только не о любви, хорошо?
Хорошо.
И мы выпили не о любви. Молча и не чокаясь.
Они вот к своим титькам уехали, пожаловался Толик, и сразу чего-то такого захотелось Тепла какого-то что ли?
Может, позвоним кому-нибудь? предложил я.
Кому? Три часа ночи. Знаешь, если есть, кому позвонить в три часа ночи, значит и жизнь не зря прожита. Только вот нам некому
Ну, я, например, тебе позвонить могу. А ты- мне, я улыбнулся.
Да, конечно, Толик тоже улыбнулся, но как-то не весело, а знаешь что? Давай падших женщин вызовем, а?
Шлюх что ли? я пожал плечами, вызывай, если хочешь. Только я не буду. Понимаешь, не этого хочется, а другого
Ну, это будет как заменитель другого! Как более бюджетный аналог!
Нет, Анатолий, я зачем-то заглянул в пустой стакан, не будет.
Надо же, какие мы нежные и разборчивые, Толик скривился, нас, видите ли, метафизика интересует А с физикой как быть?!
Дурак вы, сударь.
Я развернулся,и, дав понять, что разговор окончен, вышел из комнаты, а когда уже закрывал дверь, до меня долетело:
Так себе-то вызвать можно?
Вызывай. А я на кухне посплю.
Пошатываясь доковыляв до кухни, я сел за стол, с минуту вертел в руках телефон, перебирая в уме номера друзей, подруг, и просто случайных знакомых.
Решился. Набрал. Приложил холодную трубку к уху.
Гудки- невыносимо долгие, однообразные, безразличные И, наконец, тихое, сонное, но такое теплое, родное "алло"
Я вдохнул поглубже, собрал остатки мыслей и чувств воедино, зачем-то закрыл глаза, и старательно выговаривая каждое слово, каждую букву, прошептал:
Привет, мама. Это я
Гл. 6. Первый снег.
Сижу, смотрю поверх пульта на дирижера. Приезжая знаменитость, прямиком из солнечной, винной Италии. Как звать-то его? Хоть убей, не помню. Какой-нибудь Джованни, или, например, Лоренцоне все ли равно? Чуть ли не приплясывает на своей подставке, энергия плещет через крайто хохочет заливисто, то ругается, мол, о, мама Миа! Больше всего он напоминает мне Горьковского Данкокажется, что вот-вот вынет из груди ослепительно пылающий комок своего сердца, и поведет вперёд, освещая дорогу вопреки всему. Однако, вести нас за собой, даже с пылающим сердцем в руках, ох как не просто, ибо на лицах моих коллег явственно проступает след сурового, нордического характера. "Италия, вино, круглогодичное солнце, загорелые, ослепительно улыбающиеся мужчины за столиками кафе, и женщины в коротких платьях, выгуливающие своих маленьких собачек, это, безусловно, хорошо, словно говорят их взгляды исподлобья, торчащие, как дуло пулемета из амбразуры дзота, а ты попробуй, поживи у нас, где холод собачий шесть месяцев в году, где от зарплаты до зарплаты дотягивает сильнейший, где, чтобы снарядить детей к новому учебному году, приходится брать кредит, а ко всему ещё и нужно за что-то есть, и, разумеется, пить, а так же кормить кота и заправлять машину. Поживи в наших широтах, старина, и посмотрим, так же ли ты лихо будешь доставать из груди свое сердце"
Где и при каких обстоятельствах наш Главный отыскал этого Чиполлиноодному богу известно. Да и не яснозачем? Скорее всего, не обошлось без корысти и известной всему миру отечественной смекалкивы, мол, подирижируете у нас, как приглашенный, а я, стало быть, у вас. Не знаю. Слухи, конечно, ходили разные, но кто, скажите, верит оркестровым слухам? Стоит тебе уйти с работы вместе с какой-нибудь миленькой коллегой, проводить ее до остановки, или, не дай бог, выпить с ней кофе, как на следующий же день всем будет известна точная дата вашей свадьбы, и, к тому же, свадьбы по залету.