Да и сам Балашов выглядел строже. Приобрел компьютер, усадил за него парня, тоже какого-то родственника. Тот больше гонял по экрану забавные фигурки, чем занимался делом. Да и нагрузки пока небольшие. Работали по старинкечерез записные книжки, личные знакомства, быстрые ноги и телефон. Время золотоев стране скопилось великое множество товаров, учтенных и неучтенных, и деньги в учреждениях были серьезные и неосвоенные
Приближался конец рабочего дня. В конторе стало потишекто подобрал партнера и вышел на улицу договариваться без посторонних ушей, кто отправился домой ухватить кусочек субботы, кто побежал к уличному телефону-автомату согласовывать детали предложения. Двух телефонов, что стояли в арендованной квартире, было маловато, тем более один подключили к факсукакой-то очередной придумке то ли японцев, то ли американцев. За все время пустого стояния факс вдруг раза два ожил и принял какие-то сведения из Москвы. Балашов купил эту игрушку«Кенон-230»у моряка, правда, далеко не новый, поэтому и недорогой. В Москве факсы уже входили в моду Маклеры недовольно ворчалии так к телефону не пробиться, а тут стоит никчемный аппарат. И использовали факс как обычный телефон.
Вот и сейчас его занимал Ашот, довольно удачливый маклер, не по годам подвижный и энергичный, родственник того армянина, которому Балашов передал в аренду свой тир в Сестрорецке.
Ашот, что делать, Ашот, проговорил Балашов. Лес нужен.
Ашот задержал корявый палец в отверстии телефонного диска.
Есть лес, хозяин, вежливо ответил Ашот. Только береза и тополь. Для шахты нужны хвойные породы, северные. На той неделе у меня был
А еще армянин, называется, пошутил Балашов. Ваш брат из-под земли достанет, если надо.
Из-под земли нас самих достали, криво усмехнулся Ашот. В Сумгаите. Еле отряхнулись Вернется Чингиз, что-нибудь придумает.
Эх, вздохнул Балашов. Одна надежда то на Ашота, то на Чингиза, то на Арона Наш Иван ни черта не придумает.
Старшему брату думать не надо, засмеялся Ашот, если есть младшие братья.
Балашов улыбнулся, он любил шутки, особенно этих, «кавказских пленников», и во многом на них надеялся. Очень шустрые ребята, сбежавшие в Ленинград кто из Молдавии, кто из Азии, кто с Кавказа.
Балашов достал из портфеля термос и сверток с бутербродами. Налил в кружку темный, густой чай. Перед уходом с работы он всегда подкреплялсянеизвестно еще, когда попадет домой, вечер прибавлял всякие заботы, рабочий день у председателя кооператива «Маклер» ненормированный.
Ашот так и не дозвонился. Взял тетрадь, что напоминала растрепанный кочан капусты, и сунул ее в папку.
Я говорю тебе, хозяин, это выгодное дело, у Ашота был обиженный тон.
Надо обдумать, Ашот. Сейчас такие законы. Сегодня тебе сдадут в аренду, завтра отнимут. И налог снять забудут. Балашов приканчивал бутерброды и торопливо отхлебывал чай.
Ашот переминался с ноги на ногу, раздумываяпозвонить еще раз или переждать.
Поезжай в Сумгаит, хозяин. У любого спросикто шил модельную обувь, даже для райкома и директора химзавода? Любой тебе ответитАшот-армянин Если ты возьмешь в аренду эту мастерскую на Охте, этот заплеванный сарай, ты через год забудешь о маклерской конторе, от которой, как мне кажется, больше болит голова, чем трещит карман.
Ха! растянул толстые губы Балашов. Ты сбежал из Сумгаита, а мне советуешь туда поехать.
Я сбежал из Сумгаита, верно. Но все начальники отделов и лично товарищ Гасанов, которого, кстати, эти мерзавцы-еразы убили топором за то, что он защищал армян, все они носили на ногах мою обувь. Специально заказывали на свадьбы.
Что такое еразы?
Так называли ереванских азербайджанцев, что устроили резню в Сумгаите Так что, хозяин, насчет аренды мастерской?
Надо подумать, Ашот, надо подумать.
Пока вы думаете, кто-нибудь вас обскачет.
Понимаю, тебе не терпится.
Стар я становлюсь, хозяин. Маклеру нужны ноги. К старости ноги первыми устают. А в сапожном деле нужны руки. Руки у меня крепкие, успеть хочу. Хорошее дело начать. И вам была бы выгода, клянусь могилой братьев.
Каких братьев, Ашот? Твой брат у меня в Сестрорецке, в тире, «капусту» стрижет.
Нас было четыре брата. После Сумгаита осталось двое.
Знаю, знаю, пробормотал Балашов. Я так сказал, вырвалось Хочешь чай? Иди, садись.
У меня режим. Я кушаю рано утром, потом бегаю по заводам, потом ужинаю, потом спать. Спасибо, не хочу, Ашот собирался что-то добавить, но его отвлек гневный вопль племянницы Балашова, что сидела у входа в контору, «на билетах».
Трое крепких парней в одинаковых широких джинсовых куртках задвинули билетершу, вместе со стулом, в глубину помещения. Один что-то ей прошептал, криво ухмыляясь плоской рожей, слитой с широкой шеей в какую-то болванку. Он так и остался рядом с билетершей, загородив спиной дверной проем. Двое других, не торопясь, с достоинством, направились к столу Балашова. Один придвинул под свой мускулистый зад ближайший табурет. Второй, усатый, более интеллигентного вида, чем его спутники, приблизившись к столу, бесцеремонно сдвинул в сторону бумаги.
Приятного аппетита, Игнатич, произнес он. Меня зовут Ангел.
Лицо Балашова залилось краской. Он смекнул, в чем дело. Ашот ухватил папку и бочком потянулся к двери. Загородивший проход парень даже не взглянул на Ашота, продолжая стоять затычкой в дверях.
Что это вы себе позволяете? Балашов уперся руками о край стола.
Это вы что себе позволяете, Игнатич? мягко проговорил Ангел. Который месяц работаете
Работаю, приятель, перебил Балашов. И плачу налоги.
Кому? живо переспросил Ангел.
Государству. Балашов был недоволен собой, никак не мог собраться с мыслями.
Государству, Ангел улыбнулся. Ему дорогу не перебежали. Как хитрит этот лох, что-то обмозговывает. А кому надо? Не догадываетесь? От времени отстаете, Игнатич. Ни одно налоговое управление не знает о вас то, что знаю я Кстати, соседи по дому весьма недовольны: каждую среду и субботушум, дети слышат нехорошие слова.
Что верно, то верножильцы дома без устали строчили письма, жаловались на контору Балашова, хотя тот и подъезд выкрасил за свой счет, и стекла вставил. Толку от жалоб было мало. Балашов исправно платил кому надо. И арендовал он квартиру в соответствии с законом о кооперации. Но, признаться, нервы ему жильцы портят.
Так вот, Игнатич, мы с вами полюбовно Каждую последнюю субботу месяца я получу от вас конвертик. В котором найду двадцать тысяч. Просроченная неделяеще десять тысяч. Месяц неуплатыприменим санкции. И еще одно замечаниеесли вам на пятки наступят какие-нибудь нахалы, скажите, что вы уже под «крышей», можете назвать меня. Во избежание двойного налогообложения. И соседей мы утихомирим, потолкуем с самыми писучими, есть у нас списочек некоторых квартир. Безобразие, не дают развернуть в стране цивилизованную кооперацию. Словом, Игнатич, оформим договор. Даже не договор, так, расписку.
Ангел вытащил из кармана листок и положил перед Балашовым.
Расписывайтесь. Читать не стоит, все уже оговорили, обо всем договорились.
Балашов продолжал жевать бутерброд.
В коридоре раздались шаги, возвращался кто-то из маклеров.
Переучет, лениво обронил парень, что стоял в дверях.
Какой переучет?недоуменно воскликнул голос из коридора. Катя, что такое? Я купил билет на весь день.
День уже закончился, повысил голос парень. Беги отсюда, дядя. Может, тебе повезет. Советую.
В коридоре притихли. Билетерша сидела оплывшая от страха.
А не многовато ли просите? Балашов опустил плечи. И до него добрались. Многих знакомых кооператоров обложили данью. Уже были случаи трагические, Парамонова, из кооператора «Монумент», нашли в парке Победы с пробитой головой. Милиция бездействует, считают все это не организованной преступностью, а просто хулиганством. В Москведа, появились какие-то группировки, а, мол, в Ленинграде пока спокойно Прошел слушок о каком-то Фиоктистове, то ли правда, то ли так, болтовня. К тому же, говорят, его с дружками уже повязали
Многовато? Вы взгляните на моих опричников, Игнатич. Их, чтобы прокормить Все рассчитано, до рубля. Может быть, и придется повысить оброк. Но потом, не сейчас. Цены-то растут. Сколько стоит килограмм приличного мяса? Восемь рублей. Они же, черти, жрут сырое. И парное. От мороженого мяса, что лежит в магазинах, у них животы стягивает. Верно, Глеб? Двухрублевое мясо ведь не жрете?
Чурбан по имени Глеб кивнул в знак согласия и выложил на стол какой-то плоский пакет. Прикрыл его чугунной ладонью.
Рановато, Глебушка, обронил Ангел. Есть еще шанс договориться Кстати, не так уж и дорого, Балашов. У вас еще тир в Кавголово. И в Сестрорецке сарайчик Так и быть, их тоже возьмем под охрану от нахалов. Вон, в ЦПКиО сгорел тир. Как коробок. А почему? Упрямцу достался
Балашов вспомнил, был такой случай. Писали, что пацаны баловались спичками
Красиво говоришь, Ангел, буркнул Балашов. Университет кончил?
Кончил, дед. Истфак, кивнул Ангел. Я расскажу вам свою биографию, когда подружимся А пока подписывай. Что-то ты стал меня утомлять. И Глеба тоже. Да, Глеб?
Глеб вновь кивнул, точно на затылке у него висели гири.
Ты, Игнатич, не думай, это он с виду точно шкаф. Глеб может с пятого этажа спрыгнуть и на ноги встать Он в Афгане танки в гору подталкивал, если не шли
Парень, что стоял у двери, заржал.
Цыц! одернул Ангел. Так что, дед, не тяни, ставь факсимиле. Из коридора донесся негодующий ропот, видно, еще людей прибавилось
Какие это люди, подумал Балашов, одного свиста этих костоломов хватит, чтобы свалить десяток маклеров
А если я откажусь
Не валяйте дурака, Балашов, в тон ответил Ангел. Впрочем мы с ребятами покинем вашу халабуду, что, кстати, посоветую сделать и вам. А этот пакет Ангел указал на сверток под ладонью Глеба. Через три минуты наступит взрыв. Пластиковая бомба. Слышали? Придумали алжирцы против французов. Или наоборот. Глеб в своем Афгане навострился ласкать такие пакетики В случае, если вы восстановите свою контору из пепла вновь, клянусь, вам это будет стоить гораздо больших денег Впрочем, вы ведь можете увеличить процент с ваших маклеров, покрыть убытки. Получится так на так Кстати, и ваших оба тира могут Ладно, не стану продолжать. Все, как написано у классика: «Экспроприация экспроприаторов!»Ангел говорил, весело, он видел, как Балашов выводит на бумаге свою подпись. Вот так, Ангел обвел комнату крупными печальными глазами и остановился на Ашоте. И ваша подпись, уважаемый, будет залогом нашего общего дела.
Почему я?! заволновался Ашот. Я посторонний.
Посторонних тут не бывает. Девушка продает билеты по пятерке. Посторонних тут не бывает.
Крупное лицо Ашота сморщилось, подобно каучуковой маске.
Я по-русски не знаю, захрипел Ашот. Я по-русски не могу. Я армянин.
Пишите по-армянски, вежливо предложил Ангел. Мы все дети дружной семьи народов.
Подписывай, зараза! буркнул Глеб. Ты тоже, Ангел, развел митинг.
Правильно, Глеб. Другие были более покладисты.
Глеб протянул свободную руку, ухватил Ашота за плечо и подтолкнул к столу.
Не буду! Не хочу! Ничего не подпишу, заорал Ашот.
Это не твой родственник откупил тир у нашего Игнатича в Сестрорецке? вскользь проговорил Ангел. Тоже вроде армянин.
«Все знают, собачьи дети», подумал Балашов и произнес:
Подписывай, Ашот, черт с ними. Не мы первые.
Почему я, хозяин? поник Ашот. Я сапожник, я маленький человек, обеими руками он прижал к животу свою замызганную папку с делами.
Глеб полез в карман. Все произошло вмиг. Из его кулака со стуком взметнулась телескопическая короткая дубинка, и он без размаха, коротким ударом, жахнул по спине Ашота. В рассеченной рубашке полосой лопнула кожа.
Ашот взвыл.
Что ты делаешь, собака?! завизжал он. За что ты бьешь, я тебе в отцы гожусь
Второй, скользящий удар содрал кусок рубашки со спины.
Балашов вскочил на ноги.
Ты что, сволочь?! заорал он на Ангела. Тебе мало моей подписи, сука?!
Ангел повернулся спиной к Балашову, подобрал листок и положил его перед Ашотом. Глаза Ангела налились желтизной. Казалось, кроме этого пожилого армянина, сейчас для него нет никого в комнате.
Ашот, всхлипывая и вытирая ладонью нос, начертал какие-то каракули.
Ангел взял листок, сложил и спрятал в карман куртки.
Спасибо, Петр Игнатич, произнес Ангел через плечо каким-то вялым тоном. Мы позвоним через месяц, он обернулся, поддел пальцем ремень подтяжек Балашова, оттянул и отпустил. Ремень резко хлопнул по толстому животу.
Все трое покинули комнату. Катя-билетерша прижалась к стене, раскинув руки, точно распласталась. Тотчас в комнату стали входить притихшие маклеры. Никто ничего не спрашивал
Балашов подошел к Ашоту, положил руку на его плечо. Ашот втягивал воздух тяжелым пупырчатым носом и размазывал ладонью по щеке какую-то грязь.
Клянусь, как в Сумгаите, клянусь. Посмотрите, здесь будет, как в Сумгаите, еще хуже будет, клянусь могилой брата. Бежать надо отсюда. В Америку надо. В Калифорнию Там есть город, где мэрармянин, говорил Ашот тихим голосом. Зачем им моя подпись, скажи? Зачем?!
А я знаю зачем, вдруг произнесла от двери Катя. Если что, они вашего брата, что в тире, схватят за глотку, заставят платить.
В Калифорнию ехать надо, все повторял Ашот. Там мэр, говорят, армянин Такую рубашку порвал, негодяй. Новая была совсем
В глубине квартиры раздался низкий «шаляпинский» бой часов работы немецкого мастера Винтера. Часыпоследнее, что не пропил Федоров, жилец коммунальной квартиры в доме по Большой Пушкарской. Часы шли секунда в секунду. Соседи договорились между собой и сообща откупили у Федорова часы. Установили в коридоре для общего пользования. Протрезвев, Федоров, рыдая, возвращал часы на место, в свою полупустую комнату. В подпитии исправно таскал их в коридор, он был честный алкаш. А так как Федоров в последнее время не просыхал, то часы в основном стояли в коридоре
«Сколько же сейчас? Один удар, подумала сквозь дрему Татьяна. Час? Или половина чего-то?»она приоткрыла глаза, чтобы взглянуть на свои, комнатные, и увидела Павла. В затуманенном сном сознании проявились все события сегодняшнего утра. И приход Павла, бывшего мужа, и возвращение Чингиза, что лежал рядом с ней, отвернувшись к стене, и спящая на кушетке Маша.
Павел опустил тяжелый подбородок на сжатые кулаки, на его мослатых здоровенных плечах топорщились густые рыжеватые волосы, а на лбу темнели пигментные яростные пятна.
Уйди, полушепотом произнесла Татьяна. Дай мне одеться.
Это твой хахаль, после долгой паузы проговорил Павел.
Он мой муж Я тебе говорила о нем.
Ты говорила «вроде муж». Когда он возник?
Утром. Я не ждала. Он вернулся утром из Москвы.
Такой мозгляк
Голос Павла, хриплый, рваный со вчерашнего возлияния, крепчал, зрачки рыжих глаз сужались, точно у кошки.
Татьяне знакома была эта картина.
Моча в голову ударяет? проговорила она. Не выделывайся, Павел. Уходи. Я же не касаюсь твоей жизни, Татьяна откинула одеяло и поднялась.
Тело просвечивало сквозь тонкую вязь ночной рубашки, завернутый подол оголял красивые круглые колени.
Павел зверел.
Хочу знать, кому ты доверяешь мою дочку?
Твою дочку? Татьяна шагнула к столу и приблизила лицо к Павлу, вдохнув терпкий запах грубой кожи. Чем она твоя? Сунул и вынул?! А потом сбежал?
Я алименты платил, буркнул Павел.
Из тебя их вытаскивали щипцами, пока я и вовсе не отказалась получать эти крохи Уходи, говорю, не доводи до крика.
Это моя дочь, слышишь, подстилка кавказская. Чтобы мою дочь отдавать в руки черножопым?!
Татьяна отпрянула от стола и зашлась в сдавленном смехе, прижав ладони к губам.
Павел грохнул о стол кулаком.
Вот, блин, хозяин нашелся! в голос крикнула Татьяна. А ну, выметайся отсюда, пока милицию не вызвала.
Тонкий, капризный со сна голос Маши проколол начатый скандал.
Ма-а-а Что опять
Чингиз не шевелился. Он явно не спал, изгибы одеяла, казалось, отвердели.