Кирюнь, там к тебе, Мари выглядит растерянной, мужик какой-то, говорит, что он твой друг.
Кирилл запускает в волосы пальцы.
Такой небритый, голубоглазый, и выглядит так, как привет из девяностых?
Насчёт глаз не знаю, он в тёмных очках. Но именно так и выглядит, улыбается Мариша. Она ещё не понимает, что открыла дверь почти что дьяволу во плоти.
Можешь сказать ему, что я сплю?
Не может. Маришу отодвигают в сторону, в дверях возникает Арс в своей вечной джинсовой куртке и с незажжённой сигаретой в зубах. В ушах бусинки плеера. Синяки под глазами закрывают спортивные тёмные очки. Собирайся, мы едем творить историю рока.
Прямо сейчас?
Кирилл натягивает до подбородка простыню.
Если ты заплатишь за простой такси, то можем ещё попить чайку и покурить. У вас здесь можно курить?
Нет! хором говорят Кирилл и Мари.
Девушка настойчиво берёт гостя под руку.
Видишь ли, у нас спит ребёнок
А, спиногрыз, кивает Арс и позволяет вывести себя из комнаты. Понимаю или она имеет в виду тебя? Кирилл?..
Кирилл и Мариша одновременно шикают. Но поздно. Наташка стоит в дверях, в пижаме, выглядывая из-за своего огромного оранжевого покемона.
Дядя! говорит она.
Делает шаг, толкая впереди себя игрушку.
Словно бы не боится. Хотя все дяди и тёти, которые пытались с ней когда-то заигрывать, получали в награду недоверчивое выражение, надутые губки и дулю в кармане. Исключение делалось только для людей, переодетых в пингвинов и львов, рекламировавших свой товар в супермаркетах. Наташка радостно хватала у них из лап листовки и лезла таскать льва за гриву либо дёргать за хвост. Монстры стояли, потупившись и обильно потея в своих скафандрах. И то, иных Наташа разглядывала долго, а потом с подозрением пыталась проковырять в плюшевой шерсти дырочку.
Им, можно сказать, ещё везло. Дед Мороз уходил с детсадовских вечеринок с приклеенной жвачкой к бороде, о чём неоднократно сообщали воспитатели, с подозрением оглядывая потупившихся родителей. Наташа бесхитростно признавалась дома: Это я звачку лепила. Он такой противный!..
Он сейчас уходит, говорит Мариша. Она тоже вроде бы удивлена.
С папой? сурово спрашивает Наташа.
Я его не сломаю, говорит Арс, опускаясь перед ней на корточки. Берёт жёлтого монстра за лапу. Поиграю немного и отдам. Как тебя зовут?
Наташа представляется, на щеках её начинает играть румянец. Арс называется в ответ, важно раздувая щёки. Его лицо, похожее на окаменелость, волшебным образом оживает, и Кирилл наблюдает за этой метаморфозой с открытым ртом.
А его?
Арс трясёт лапу, как будто здороваясь.
Это Пикачу.
Наташа кладёт подбородок на плечо жёлтого монстра, наступая на хвост в виде молнии. Он уже смят в нескольких местах и напоминает сломанную гармошку.
Выглядит круто.
Мариша бросает красноречивый взгляд на Арса, но он не обращает на неё никакого внимания. Раскачивается на пятках.
По-моему, вам уже пора, Мариша настойчиво берёт гостя под руку. Поднимает его на ноги. Бери моего мужа и вали отсюда. Нам уже пора спать.
Арс поднимает ладонями вперёд руки, словно говорявы хозяйка.
А ты придёшь ещё? кричит вслед Наташа.
Его ответ слышится уже из прихожей.
Да, конечно. Береги своего Пикачу. Он реально крут.
Мариша возвращается в комнату, стоит и смотрит, как Кирилл натягивает штаны.
Тебе обязательно ехать?
На ней синий халатик, на ногах белые пушистые тапочки. Русые волосы накручены на бигуди, чёлка тщательно расчёсана. Кирилл подумал, как же сильно её любит. Почувствовал, какая она тёплая, даже на расстоянии.
Да, пропал соблазнительно приятный вечер в компании любимой женщины, лимонного чая и, может быть, бокала вина.
Кирилл вздыхает и роется в шкафу в поисках чистой футболки.
Арс курит у лифта. В темноте тлеющий огонёк сигареты выглядит почти мистически. В молчании они спустились вниз, погрузились у пивного ларька в такси.
* * *
Машина остановилась возле срубового дома на опушке соснового леса. В воздухе плавает густой хвойный запах, под ногами хрустят шишки. Кое-где в вечерней дымке купается россыпь огоньковтам, на довольно-таки приличном расстоянии, соседские дачи. Арс извлекает из багажника найковскую спортивную сумку, и они смотрят, как растворяется в темноте такси; задние фонари ещё какое-то время мелькают среди деревьев, а потом, повинуясь повороту дороги, скрываются из вида. Водитель торопится домой.
Арс пинком распахивает незапертые ворота, щёлкает рубильником. Двор тонет в облаке света. Кирилл щурится на прожектор, опускает взгляд и качает головой. Морщится. Сад зарос огромными, с рост человека, кустами крапивы и зелёными в красных пятнах лопухами. У забора, в травекакой-то ржавый металлолом. От сваленных в кучу мешков с мусором разит тухлятиной и пищевыми отходами.
Дача нашего менеджера, поясняет Арс. Здесь мы записывали почти все альбомы.
Ага. Соседи не жалуются?
Съехали давно.
С дверью в помещение музыкант возится дольше, гремя связкой ключей и клацая многочисленными замками. Наконец, они внутри. Здесь гораздо приятнее, пахнет кофе и хорошими сигаретами. Кирилл уверен, что здесь давно никто не появлялся, но запах увлечённых работой людей намертво впитался в стены. Под кожаными диванчиками таятся уютные тени, в окна лезут еловые лапы. Окна, к счастью, все смотрят в сторону леса, а не во двор.
Сумка остаётся валяться у порога. Арс сразу топает на кухню и гремит там чайником. Кирилл робко исследует первый этаж, топчется перед закрытыми дверьми в жилые комнаты, потом поднимается по лестнице наверх. Студия, огромная, как стадион, неряшливая, полная аппаратуры и растянутых прямо по полу проводов, встречает его нестройным гудениемАрс, проходя мимо электрического щитка, включил напряжение сразу во всём доме.
Кирилл щёлкает светом и оглядывается, следуя взглядом за зажигающимися одна за другой лампами низкого напряжения. Маршалловские усилители поблёскивают в их свете чёрным хромом. На неказистых треногах, словно шахматные фигуры в разгаре партии, покоятся гитары, против них выстроились несколько микрофонов. У дальней стены пульт, возле противоположнойраскорячивается барабанная установка. За пультом Кирилл видит кресло-качалку с высокой спинкой и свернувшимся, как большая змея, на седалище пледом. Ещё здесь батарея синтезаторов на изящной и слегка гротескной конструкции, духовые инструменты в чехлах и фотографии известных музыкантов на обшитых панелями стенах.
Кирилл проходит к окну под портретом Леннона, чтобы впустить немного ночной свежести, опрокидывает по дороге забытую кем-то кружку. На остатках кофе буйно цветёт растительность.
Столько аппаратуры не думал, что «Сны» такие богатые, говорит он пришедшему следом Арсу.
Это всё хобби Сандры. Она старая сифилитическая сука, но богатая, и настоящий фанат своей работы.
На одном из мониторов две исходящих паром кружки, и Кирилл тянется за своей. Арс плюхается за барабаны. Руки у него сцеплены за головой, в упор смотрит на Ястребинина.
Можешь начинать.
Что начинать? А ты?
Если нужно, я создам фон, он ударяет в бочку. С потолка сыпется пыль, величаво колыхнулась в углу паутина.
Так вот просто взять и сесть писать музыку?.. Кирилл ощущает странную, неловкую беспомощность. Мне нужны идеи, эмоции, какой-то материал, который я смогу взять за основу.
Можем пойти и поискать приключений по соседним дачам. У них там собаки, и у всех есть оружие. Тебе понравится.
Я всё же не понимаю, Кирилл перекидывает через голову ремень гитары, подключает джэк. Почему ты не попытаешься сам?
Этот диск для меня сейчас значит больше, чем всё моё сраное творчество. Одна из причинчто я не хочу его им портить.
Арс курит, стряхивая пепел прямо под ноги.
Потому что всё моё сраное творчество сводится к тому, что я бухаю после концертов, нюхаю порошок, чтобы что-то написать, отвешиваю кому-то пендалей и провожу ночи в ночлежках у голубых фуражек. А наутро боюсь вспоминать, что же там было вчера. Я хочу услышать радио в сердце. Я давно его не слышал.
Кирилл всмотрелся в полыхающие голубые глаза.
Ты под кайфом.
Нет. Под кайфом я не такой разговорчивый. Играй давай.
Они раз за разом прокручивают диск, пробуя на вкус одну песню за другой, и опять по кругу, пока высокий голос певицы не стал казаться чем-то очень обыденным, вроде пачки кефира или грязной тарелки в раковине. Курят, теперь уже оба, не заботясь о пепельницах и щедро удобряя паркет бычками. Молчат, но это молчание плодороднее любой беседы. Кирилл играет, вплетая в женский голос композицию, то плавную и предсказуемую, то нарочито сумбурную. Мелодии перетекают друг в друга, от одной песни к другой, сливаясь в нечто совершенно новое к третьей. Педали эффектов и различные примочки сползаются к Кириллу со всего зала, как будто обрели собственную жизнь. В данный момент Арс аккомпанирует на барабанах, в перерывах пьёт крепкий переслащенный чай.
Кирилл хмурится, глотает просроченные энергетики, которые в изобилии водятся в местном холодильнике. Бросает гитару, сбитые за ночь пальцы тонут в клавишах синтезатора. И снова гитара, в звук которой вплетаются одна за другой примочки и вау-вау.
Наконец, в изнеможении падает в кресло-качалку.
Я должен увидеть её лицо.
Что? спрашивает Арс, но Кирилл продолжает:
Поговорить с ней. Узнать, что ею движет, и какие мысли вращаются в её голове. Прекрасной, бля, головке.
Он осознаёт, что сказал, замолкает. Рот открывается и закрывается, как будто Кирилл надеется, что матерное слово одумается и вернётся к нему. Залетит обратно. Арс отставляет кружку и следит теперь за ним с интересом, как энтомолог за редкой бабочкой.
Кирилл краснеет и говорит чуть тише, теперь тщательно подбирая слова:
Понять, как ей это удалось Из того, что мы сегодня записали, мне нравится от силы пять-десять минут, но ни одна секунда не подходит к этим песням. Они либо слишком просты для них, либо слишком сложны. Разве я не прав?
Он смотрит на Арса.
Прав. Получилось дерьмово.
Довольно долго они сидят в молчании, хмуро наблюдая, как светлеет за окном. Потом Кирилл вдруг расхохотался:
Кассета.
Что?
Помнишь японский фильм про кассету, которая убивала тех, кто её посмотрит? Так вот, меня сведёт в могилу этот твой диск.
Арс пинает барабаны, сплевывает под жалобное гудение тарелки.
То, что ты не можешь написать музыку на хорошие стихи значит только, что ты хреновый музыкант. Езжай домой, выспись. И завязывай с истериками.
Да уж, бормочет Кирилл, и его разбирает смех. Она меня уже не отпустит.
На этой оптимистической ноте подкрался рассвет.
Глава вторая
2003, июнь. Часть 3.
В помещении шелестит музыка. «Испанское Небо» Криса Айсека, настолько ненавязчивая, что подчас кто-то за укрытым тенью столиком или у стойки ловит себя на мысли, что эта мелодия звучит у него в голове.
В этом кафе считают дурным тоном навязывать музыку. Поэтому место назойливого рока и дёрганой, нервной электронике здесь занимает блюз или джаз. Иногда включают рокабилли, соул и проверенный поп, вроде Мадонны. Изредка.
Люди приходят сюда разговаривать вполголосас кем-то, или даже сами с собой; дремать над горько-сладким коктейлем. Стучать кончиками пальцев по столу, конечно же, в такт музыке. Здесь сине-зелёный, прохладный полумрак, будто на дне океана. Зашторенные лампы водят белыми стрелами по помещению. Точно залётные лучики света, пробившиеся сквозь толщу воды, они бросают блики-монетки на поверхность круглых столов.
Это место бывало популярным. Бывало, как сейчас, почти пустым. Мода меняется, бары, не успевшие предугадать её прихоть, разоряются или превращаются в дешёвые разливайки. Но в это заведение мода периодически возвращается, заходит выпить кофе или кампари из высокого стакана.
Должно быть, послушать музыку.
Здесь тесно. Десять в беспорядке разбросанных столиков, и когда встаёшь и отодвигаешь стул, едва хватает места, чтобы не наткнуться на соседний столик. Поэтому тут так ценится вежливость. Встализвинись перед соседями за причинённое неудобство. Официантки снуют меж посетителями, словно стрекозы или маленькие юркие рыбки.
Под ногами что-то шершавое и уютное. Если продолжить аллегорию с морским дномнаверное, это песок. Барная стойка загромождена всякими приятными предметами. Здесь старинный проигрыватель с целыми стопками винилок. Он не работает, родные колонки Audiowood подключены к компьютеру у бармена. Несколько декоративных курительных трубок на подставках. Книги в массивных обложках; книги также стоят среди бутылок и кранов с выпивкой. Кальян, на этот раз действующий.
Двое мужчин сидят за одним из дальних от двери столиков. Лысый здоровяк довольно поглаживает бороду, когда он двигается, протягивает руку за кусочком лимона или орешками, стул скрипит под его массивным задом. Глаза закрывают огромные тёмные очки, неуместные в этой атмосфере. Белая майка и потёртые шорты, на ногах сандалии. Сургучев пьёт крепкий чёрный чай, и его товарищ периодически косится на чашку в мясистых пальцах, словно не может в это поверить.
Вообще люблю я это дело, говорит Сургуч. И прибавляет:Чайку приляпать. С лимончиком вприкуску.
Лиходеев качает головой. Пиджак на его плечах беспокойно шевелится при этом движении, не то тёмно-синий, не то зелёный, не разобрать. Галстук не затянут, чтобы не давил на шею.
Они мало разговаривают. Мужчины, пережившие вместе в прошлом немало пьяных приключений.
Как идут дела? спрашивает Сургуч. Подбородок и щёки морщатся от широкой усмешки. Вроде, неплохо.
Вроде, неплохо, как эхо повторяет Лиходеев. Сам знаешь, то так то сяк. Моя меня уже запилила. Мол, все музыканты как музыканты, бухают и блюют в подъезде.
Бизнесмен, мать твою, усмехается Сургучев. Ковыряет в носу. Ей просто скучно. Своди её куда-нибудь, трахни в общественном туалете.
Без тебя разберусь.
Лиходеев хмурится, болтая в стакане остатки рома с колой. Смотрит в окно, где ветер комкает мусор, усопшие листья, и швыряет их на решётку, которой затянуто окно полуподвального помещения. Дождя нет, однако всё небо затянуло тучами. Так, должно быть, выглядят лёгкие заядлого курильщика.
Я бы на твоём месте давно уже того, не унимается Сургучев.
Чтотого?
Свалил отсюда. С таким-то капиталом.
Ты и на своём месте вполне можешь это сделать. Ты ведь очень неплох в своём деле. Такие люди везде смогут устроиться.
Сургучев откидывается на спинку стула.
Это верно. С удовольствием съездил бы в какую-нибудь басурманию, попугать ихних девок. Но это ведь надо суетиться. А я суеты не люблю.
Лиходеев морщится, закуривает.
Ты как говно, Серёга. В какую сторону понесёт, туда и следуешь.
Не. К немцам я не поплыву. Сам подумай, ну кому я там такой нужен? Возьмут меня на работу как барабанщика или как программиста на Java, будут платить реальное лавэ. Буду ходить, как ты, в этих пидорских шмотках. На работу не опоздай. На вокзале не спи. Пива на рабочем месте не пей там даже жигулёвского нет! Буду заказывать из-за гранцы. Писать мамаше: мамаша, вышлите-ка мне пару палеток жигуля, соскучился я по родной «Балтике». Это ещё и к тому, что буду я ругаться матом, и никто не будет меня понимать.
Секунд десять Лиходеев размышляет, при чём тут Германия, и, наконец, понимает что под немцами Сургучев имеет ввиду всех иностранцев вообще. Говорит:
Будешь пить экспортное.
Да ну тебя, Сургучев с шумом отхлёбывает из чашки, оставляя на донышке чаинки и сахар. Привстаёт, отчего стол и стул разъезжаются в разные стороны, распираемые его пузом. Машет бармену, требуя наполнить чашку снова.
Хороший у тебя тут чаёк. Настоящий.
Лиходеев не реагирует, и Сургучев прибавляет всё с той же усмешкой: «Это ведь тоже твой бар. Никто не знает, а на каждой офицанточке здесь отпечаток твоего хрена. И на каждом столе. Вот здесь», он хлопает ладонью. Салфетница покачнулась и опрокинулась набок.
Да нет, вяло отмахивается Лиходеев. Просто мне нравится сюда приходить.
Через некоторое время он говорит:
Мне довелось побывать в Лондоне. Настоящая мечта. Если бы у меня был выбор, где родиться, я бы выбрал этот город.