И что же? Слабо собрать манатки по всем своим хатам и взять за шкирку жену? Сам сдрейфил.
Лиходеев качает головой.
Нет. Я дал себе зарок периодически туда приезжать.
Сургуч задумчиво кивает. За шторами туч снаружи неотвратимо приближается ночь, но пока ещё светло. А здесь вечный аквамариновый полумрак. В баре нет часов, здесь у каждого своё время.
Молчат, каждый занят своими мыслями. В колонках играет «My December» Linkin Park. Очень необычная для этого места песня. Можно сказать исключительная. Лиходеев с лёгким недоумением смотрит на бармена; тот, болтая с кем-то из завсегдатаев, достаёт из пузатого холодильника лёд. Холодильник древний, советский, марки «Зеленодольск МИР», переделанный под нужды кафе. Говорят, из таких делали броню для танков. Или наобороттанки в них переплавляли. А возможно всё это просто утка. Сейчас уже не поймёшь.
Скрипит карандашСургучев что-то деловито строчит в блокнот. Лиходеев улыбаетсяи три года назад, когда они познакомились, он таскал с собой блокнот и обгрызенный с одного конца карандаш. Песни, стихи, большей частью в стиле раннего Летова и Дягилевой, которые мало кто видел, да и по большей части никому кроме автора не интересные. Впрочем, автор сам не стремился к всеобщей славе. Раньше Арс часто любил шутить, что в день, когда наступит конец света, они сыграют концерт, и в этот день репертуар «Странных снов» будет целиком состоять из песен Сургучева.
Блокноты были всё время разные, чистые странички кончались там с чудовищной скоростью. А может быть, он их просто терял. Или подтирался ими в минуты печали, безденежья или отсутствия пригодной газеты.
Серёг, у тебя нет такого чувства, что мы всё-таки потихоньку меняемся? Вот психологи говоряттвоя личность формируется только в процессе взросления. А в действительности ты как был рожей пять лет назад, так и остался. Мне тут подумалось, что мы, старики, всё же потихоньку меняемся. Конечно, тяжёлые, как пивные бочки, и ветер перемен нас не сразу сдвигает, но потихоньку-полегоньку начинает катить. То в одну сторону, то в другую. Что скажешь?
Подожди, дай мне дописать.
Написанные корявым почерком слова складываются в строчки, а тев куплеты. А может быть, в танка. Этот бородатый любитель чая не так прост, как кажется на первый взгляд. Лиходеев не может разобрать слов, да он и не пытается. Сургуч откладывает карандаш, морщится, как человек против своей воли втянутый в серьёзный разговор. Снимает очки.
Что ты имеешь ввиду?
Лиходеев ухмыляется, катая на языке пошлую шутку.
А я что имею
Сургуч хохочет, хлопая по столу ладонью. Показывает гнилые зубы:
Ладно, а теперь давай серьёзно.
Я говорю, даже рыба может выброситься на берег. Погреться на песочке.
Сургучев смотрит на приятеля как на затесавшегося в клетку к волнистым попугайчикам воробья.
Китаёзы вон любят рыбу. Хотя я не фанат их кухни.
У Лиходеева звонит телефон. Старенькая раскладушка верещит рингтоном, заглушая льющийся из колонок джаз. Он берёт трубку, слушает и отвечает:
На репе.
Сургуч понимающе ухмыляется. Выбивает пальцами на краешке стола ритм.
Сургучев пишет песни, я собираюсь сыграть. На чём? Он стучит по столу вилкой с насаженной на неё креветкой. Косится на девушек. Одна из них пьёт мартини, другая болтает с барменом. На клавишах чьего-нибудь сердца, например. Ты нашла Немилова? Нет? Ну, на меня-то зачем орать? Как мы будем репетировать без вокалиста и гитары?.. Да засунь ты знаешь куда этот свой минус!
Он захлопывает телефон. Морщится, как от зубной боли, на лбу собираются складки.
Второй раз подряд не приходить на репетициюэто вполне в его стиле. Непредсказуемо и глупо.
Некоторое время они с Сургучевым смотрят друг на друга.
Я мог бы потратить своё время с большей пользой, начинает Лиходеев. Он хмурится, вертит в руках стакан.
Сургучев утирается салфеткой. Смотрит в окно, где за лабиринтом жилых кварталов и гаражным массивом укрылась репетиционная база. Очень удобно, всего десять минут ходьбы.
Пошёл я, в общем, домой. Такие заведеница немного не в моём вкусе, а Арса ждать смысла уже нет.
Вставая, он прячет в могучей ладони чашку, запихивает в карман. Подмигивает товарищу:
Интересно, будешь звать охрану?
Не хочешь ей подработать? парирует Лиходеев. Я слышал, здесь набирают неотесанных бородатых неандертальцев. Не забудь, после завтра следующая репетиция.
Сургучев кивает, водружает на нос очки и начинает, раздвигая мебель и шумно пыхтя, пробираться к выходу.
* * *
Кирилл раз за разом слушает диск. Наушники-вкладыши впитали тепло тела и, казалось, стали его частью, этакими футуристическими имплантатами. Что бы там сказали на эту тему древние греки?.. Могли, например, обозвать Кирилла Homo Musician
Плеер журчит, воспроизводя треки, загнанные в клещи дорожек. Иные длятся с десяток секунд, другие по пятнадцать минут. Всего один голос, редко с простеньким музыкальным сопровождениемгитара или рояль, но чаще вовсе без него. Голос своеобразный, слегка гортанный, немного вяжущий, но очень нежный и мелодичный. Оставляет на языке вкус персика и хурмы.
Вот она поёт, а вот весело болтает с кем-то за пределами слышимости. На этих диалогах Кирилл, сам того не желая, заостряет внимание, цепляется сознанием за каждую интонацию, за каждое изменение в голосе.
Я хочу, чтобы эту запись не услышал никто и никогда.
Пауза. Чуть слышно играет гитара где-то на фоне «Knockin' On Heaven's Door» Боба Дилана. «It's getting dark, too dark for me to see», выводит рыхлый голос слегка в нос.
Я не хочу, чтобы эту запись услышали. Меня нет, следовательно, я не могу ничего хотеть и желать. Я просто точка зрения. Которой тоже нет, потому как нет и этой записи. Эта песня прозвучит только один раз и больше не повторится никогда.
Короткое колебание ощущается почти физически.
Сотри это потом, ладно?
Дилан тает, теряется где-то в фоновых шумах, пока Кирилл слушает песню. Колеблется несколько секундсколько раз он уже так колебался! Потом с виноватым видом отматывает немного назад и слушает последний куплет ещё раз.
Я ещё не думала, не знала о том
Как будет малоне врозь и не вдвоём
Когда же стало всё это остриём
Кинжала
Словно разговариваешь по телефону, бурчит себе под нос Кирилл.
С кем? мгновенно откликается голос.
Кирилл улыбается. Это его любимая часть. Загнанная в сознание бесчисленными реплеями, но всё ещё не надоевшая. Кнопка удовольствия.
С тобой. Приём-приём. Как слышишь?
Вроде, не очень, отвечают неуверенно.
Могу перезвонить. Или прибавить громкость.
Прибавь, легко соглашается «собеседница», Пусть меня услышит весь мир. Меня наконец-то выгнали из дома, представляешь? Мама сказалаиди к своим панкам. А я взяла, и ушла. По-моему, она не ожидала. Да что тамя и сама не ожидала.
Секунда тишины, пока глазок лазера ищет следующую дорожку. Ястребинин морщитсяот этой тишины воняет, как от дохлой вороны, потому как она на самом деле мёртвая. Глухая.
И снова нормальная тишина, с потрескиванием и далёким-далёким шумом. Не то шумит вода, не то где-то по дороге проезжают автомобили. Звякает ложечка, помешивая жидкость в чашке, и сквозь бусинки-наушники просачивается запах кофе.
Лишь единственный раз на записи проскакивает мужской (точнее, юношеский, потому как тонкий и до умопомрачения серьёзный) голос, он долетает до микрофона словно бы издалека:
Это же студия. Здесь должна быть абсолютная тишина. Абсолютная. Как на том свете.
Ну вот, дуется она. Нас отчитали. А того света нетуэто чтоб ты знал. Поэтому мы споём одну весёлую грустную песенку.
Кирилл закрывает глаза и представляет, как переливается под неумелыми пальчиками гитара. Боль, пульсируя, ручейком течёт через сознание. Струны вгрызаются в пальцы, оставляя под ногтями красные полосы.
По земле гуляет ветер, открывает глаза,
Отражаются планеты в придорожной воде
По шоссе идет бродяга озираясь назад,
И подняв свою ладонь он держит жизнь налегке.
За плечами пол батона, спальник, пара кассет,
Отражает его кеды придорожный асфальт.
Он не прав, но не спеши его судить по себе,
По земле гуляет ветер, каждый ловит свой кайф.
На дворе такое небо, что пищит детвора,
Над двором такое солнце, что слезятся глаза.
А ботаник сел в архивы еще позавчера,
И с тех пор не выходил он и не ел и не спал.
Он простые теоремы переделал совсем,
Он построил вечный двигатель буквально за час.
Он не прав, но не спеши его судить по себе,
По земле гуляет ветер, каждый ловит свой кайф.
Терпеть не могу фотоаппараты, жалуются там. Вот хочешь ты, допустим, заснять стрекозу. Фоткаешь, значит, проявляешь, распечатываешь И вот стрекоз уже целая куча, и какая из них настоящая, уже не разберёшь. А настоящая летает где-то с куста на куст или катается на карусели. А может быть, уже не летаета крестиком отпечаталась на лобовом стекле автомобиля. И вот нафига мне после такого мёртвая плоская стрекоза на фотокарточке?
Мне не хватает на костер огня,
Проносятся в дали
И вроде рядом, да не про меня,
Сигнальные огни.
А я опять бегу, кричу: «постой»,
Как морок, за тобой,
И ты бросаешь в придорожный зной
Моей душой.
Песня обрывается неожиданно на минуте с небольшим, и всё тот же голос начинает излагать, неожиданно ровно и вдохновенно:
Когда бродишь по городу, замечаешь, что его поделили на зоны влияния различные животные. Одними районами владеют собаки. Целые стаи лохматых собачонок, иногда они похожи друг на друга, как две капли воды, иногда нет. Зимой они греются на канализационных люках, летом валяются на траве. Машут хвостами и выкусывают блох. Иногда они собираются в стаи и куда-то бегут. В такие моменты я жутко боюсь. Особенно если бегут в мою сторону. Дети там строят будки и кормят щенят. Бабушки добрые, но кормить собачек уже отучены. Потому что когда их много, это по-настоящему страшно. А ещё, там не ездят на велосипедах. Даже дети. И крыс там нетих едят собаки.
Другие места заселили кошки. Куда не посмотришь, везде кошки. Тощие, толстые, мохнатые и наглые. Они такие милые! Откликаются на «кис-кис». Они без толку гоняются за голубями или собираются в группы по две или три животины и сидят, смотрят по сторонам. Если присмотреться, увидишь ещё животных вокруг. Рыжих, серых, чёрных, в полосочку, тигровых и леопардовых, всяких других
Есть ещё голуби и воробьи, которые собираются во всяких парках и около старушек, которые торгуют семечками. Голуби большие, напыщенные и глупые. Даже странно, как умные кошки всех их ещё не переловили. А вот воробьи наглые, как и положено воробьям.
Всё это городские обитатели. Гораздо более городские, чем мы. Если бы так случилось, что мы все исчезли с улиц на месяц, а потом появились бы вновь, мы бы не смогли отвоевать их обратно. Нам бы пришлось вести долгие переговоры. А потом была бы война, и было бы пленных не брать. Как в фильмах Абба, миленький, ну скажи, зачем ты всё это записываешь?
Track 14
Кто там?
Ей что-то отвечают.
А, привет! А мы тут поём.
Смех льётся через время, ложится по дуге бездушными строчками нулей и единиц.
Вишня, говорит она сквозь смех, Ну хорошо! Пусть будет вишня. Передай им, чтобы не испачкали одежду. И завари мне чаю. Сахара только не клади.
И, в микрофон:
Пока-пока!
Щёлк
Track 15
Глава третья
2003, июнь. Часть 4
Утро следующего дня. Тучи высохли до хрустящей корочки, гноятся молниями и тяжёлым, душным смрадом. По столице мечется ветер, унося с собой пакеты, листы фанеры и зонтики, пригибая почти к самой земле деревья. Накануне дождя ждали даже драные кошкино дождь так и не полил.
Больница, окружённая утопающим в зелени сквером с асфальтированными дорожками и потайными скамейками. Где-то там затерялся фонтан, в тихое время слышно его журчание, но отыскать стоит немалых трудов. В коридорах мерцают лампы дневного света, белесые как черви, и если на них долго смотреть, начинают извиваться, тыкаться друг в друга тупорылыми мордами. Стены выкрашены в бледно-зелёный цвет, кое-где намалёваны персонажи из мультиков. Кричащий слоган «НЕ ЗАБЫВАЙТЕ СОВЕТСКИЕ МУЛЬТФИЛЬМЫ», унылый фиолетовый Микки-Маус на стене напротив. Драный линолеум, а окна по-домашнему завешены белыми занавесками. Внизу они изрядно заляпаны детскими ручонками, а в потрескавшейся краске на подоконнике угнездилась пыль.
Молодой человек сидит на каталке, жёсткой, как гладильная доска, и с интересом смотрит по сторонам. Оттягивает кончиками пальцев воротничок белой рубахи, словно он давит на шею. Большие голубые глаза неожиданно удачно гармонируют с рисунками на стенах, и возникает ощущение, что он тоже часть обстановки.
Вокруг довольно людно. Спешат по коридорам медсёстры, оставляя за собою белоснежный шлейф халатов, острый запах лекарств и вишнёвого сиропа. Возле двери с табличкой «Педиатор» все стулья заняты, мамаши и бабушки с детьми пытаются организоваться в очередь, перестраиваются в разных комбинациях, спорят, напоминают гудящий по весне осиный рой. Периодически, внося дополнительный сумбур в хор женских голосов, кто-то патетически вопрошает: «Кто последний?»
Чада хнычут на руках, бегают кругами, заползая под стулья, хватают взрослых за ноги, исчезают и появляются из ниоткуда.
Борхес, бормочет голубоглазый мужчина под нос, и тогда на его губах обозначается намёк на улыбку.
Проносящийся мимо малец останавливается и, запихав в рот большой палец, разглядывает взрослого.
Привет, говорит мужчина. Болтает ногами, задевая босыми пятками пол.
Здравствуй неуверенно говорит мальчишка. Думает, и прибавляет:те. А ты тоже кровь сдавать?
Не-а. Я хочу зашить обратно свою печень.
Петень, повторяет мальчишка и подходит ближе. А что это? Ты на доктора учишься?
Не важно. Смотри, мужчина тычет пальцем в складку на занавеске на ближайшем окне. Видишь?
Мальчишка вытянул шею.
Бабочка!
Ночной мотылёк.
А что он тут делает? Это ты принёс?
Прячется от солнца, говорит мужчина, словно бы не заметив вопроса.
Зачем?
Свет им глазки режет.
Но тут же всё время светло, рассуждает паренёк. Даже ночью. Мы с мамой лежали тут, когда я болел. Ночью свет не выключают!
То-то и оно, кивает мужчина. Ну, беги уже. Тебя, наверное, уже потеряла мама.
Бабушка, сурово поправляет мальчишка. Не потеряла, вон она сидит. С красной сумкой. Мы пятые кровь сдавать! Вон за той девочкой. Правда, она плакса?..
И, чуть поколебавшись, спрашивает:
А ты его спасёшь? Мотылька?
Конечно, уверяет пацана мужчина. Трёт затылок, глядя ему вслед. Каталка слегка поскрипывает, когда он вновь начинает болтать ногами.
Вяло текут секунды, сходят с ума от духоты и несмолкающего шума. Откуда-то выныривает врач в небрежно накинутом поверх бежевой рубашки халате. Невысокий, с залысинами, открывающими пронзительно-жёлтую кожу. Очки в роговой оправе придают обезьяньему лицу неожиданную строгость. В руках у него огромная пурпурная папка и плюшевый слон такой кричащей расцветки, что о стране его происхождения не остаётся сомнений.
Заметив мужчину, он останавливается, так резко, что идущая следом тучная женщина едва на него не налетает.
А вы, голубчик? Откуда такой важный?
Мужчина разводит руками. Кивает на окно.
С улицы. Жарко там. Настоящий ад.
А почему босиком?
Морщится.
Бахилы дорогие. Как пиво стоят.
Врач понимающе кивает. На бэйджике у него написана фамилия: Милюта, и инициалы, слишком мелко, чтобы их можно было разобрать.
У вас здесь вкусно пахнет, сообщает мужчина. Приятно. Только курить всё время хочется.
Поэтому мы все здесь и работаем, авторитетно сообщает врач. А курить, это да. Курим мы по расписанию. Как вас зовут, голубок? Случайно не Чарли?
Мужчина извлекает из кармана сигарету. Крутит между пальцами, с сомнением глядя вниз, на свои пальцы.
Ага.
Доктор отступает на шаг, оттянув большими пальцами пояс халата, разглядывает собеседника с головы до ног.