Тут опять пошли работы, пшеница поспела, стали убирать, некоторые мужчины вернулись домой, но рожь так и осталась некошеная, осыпалась, её потом скосили на корм скоту.
На следующий год я уже стала дивчина взрослая, начали заглядывать сваты, и вот опять бедагод выдался такой сухой, ничего не выросло, ни хлеб, ни овощи. Голод, люди стали разъезжаться, кто куда, но меня отдали замуж по соседству, сказалимы уедем, а ты будешь присматривать дом. Я осталась в чужих людях, мне было семнадцать лет и я стала тосковать, плакать. Семья была не как наша, работы много, свекровь больная, дети у неё были маленькие, пять человек, и всё это навалилось на меняи голод, и все заботы: траву рвать, сушить, толочь в хлебы. Всё это на мне отыгрывалось, а мы были уже в колхозе, муж мой Пётр был трактористом. Три года мы прожили, у меня уже было трое детей, и опять пошла засуха, но в колхозе стали помогать тем, кто работал, стали давать по пятьсот грамм хлеба и двести грамм пшена, наш Пётр стал носить паёк, и так мы выжили...» Я отложил тетрадку, прислушался. Была уже глубокая ночь, но на кухне кто-то брякал посудой. Я пошёл туда. Дед сидел за столом и пил молоко.
Да-а!проговорил я, показывая тетрадку.А я и не знал всех подробностей, как всё это происходило. И про многих людей тут не знал: про прадеда Ивана и про прапрадеда,я заглянул в тетрадку,Андрея.
Да ты и про меня-то ничего не знаешь!обиженно проговорил он.
А ты же не рассказываешь ничего!выкрутился я.Значит, в семь лет ты уже пахал на быках в коммуне?
Не пахалтолько погонял!весело глянув на меня, сказал дед.
А гражданскую войну помнишь?
А как же! Помню, начался в деревне боймы все, дети и женщины, залезли в подпол, и вдруг я зачем-то вылез во двор. Не помню зачемпомню только, чей-то цыплёнок в огород забежал, суматошно так бегает, вокруг пули свистят, а я почему-то этого цыплёнка ловлю. Очень даже хорошо помню, словно было вчера.
А помнишь, как твой отец коммуну организовал?
Многое помню. Однажды сидим мы дома, вдруг сосед прибегает: «Там отца вашего в правлении убить хотят!» Мать села на скамейку и встать не может. А я побежал туда, вбегаю в правление, гляжутрое мужиков на отца наступают! «Батя!я тут как закричу.Там Мишка на коне прискакал, тебя зовёт!» А Мишкаэто был старший брат, намного старше меня...
Знаю.Я уже солидно потряс тетрадкой.Знаю. Читал.
Он уже в Красной Армии служил. Он давно уже всё соображал. Помню, начинал учиться я, в первом классе. Тогда мы ещё по дореволюционным учебникам учились. И была там, помню, такая стихотворная строчка:
И молитву люди в простоте творят!
Я учу наизусть.
Михаил рядом стоит и смеётся: «Ты лучше так скажи: «И молитву люди в глупости творят»!»
Я снова учу: «...в простоте творят!» А Михаил: «В глупости творят!»и хохочет.
А тут он уже в Красной Армии были мужики это знали.
Отошли от отца: «Ладно. После договорим».
Пошли мы с отцом на улицу, он говорит: «Ну спасибо, вовремя поспел. Надолго ли Мишка приехал?» Я радостно ему: «А он не приехаля наврал!»
Вдруг он мнебац!подзатыльник: «А врать не учись!»
Ну ладно.Дед встал.Спи иди!
Проснулся я очень рано, оттого что услышал, как дед собирается. Я вышел в прихожуюдед уже натягивал пальто.
Ты куда?удивился я.
Надо,сказал он.
Так воскресенье же сегодня!
Люди там меня ждут. Посевная у нас идёт.
Как посевная? Сейчас же осень?
Ну и что?
А посевная ведь весной только бывает!
Ты уверен?
Конечно!
Эх ты... внук агронома, правнук крестьянина!с жалостью поглядев на меня, проговорил дед.
А можно... я поеду с тобой?
Дед как-то по-новому посмотрел на меня.
Ну, иди тогда родителей своих буди!проговорил он.
Через полчаса мы ехали с дедом в электричке.
А Я БЫ СМОГ?!
Ну а потом как ты жил?когда электричка тронулась, спросил я.Школу-то кончил?
Ну, до этого ещё много чего произошло. До этого мы ещё всей семьёй (кроме Насти, которую замуж выдали) в Среднюю Азию ездили.
Зачем?
Дело в том, что тогда, в двадцатые годы, небывалая засуха началась и из-за этого неурожай и страшный голод. Все стали разъезжаться, чтобы спастись, и наш отец предложил в Среднюю Азию поехать: там у него знакомые оставались с той поры, когда он от полиции туда убегал. Ну, собрали, что было, оставили Настю дом сторожить, а сами сели в поезд и поехали.
Ну и как там было?нетерпеливо спросил я.
Да погоди, дай сначала доехать!усмехнулся дед.Это сейчас поезда так быстро ходят,он кивнул за окно электрички, где мелькали деревья,а тогда... до Средней Азии мы, наверно, три месяца ехали. И ничего не ели почти, только был у нас хлеб из лебеды, разломишь егоон чёрный такой. И главное, если быстро бы ехали, а то загонят наш состав в тупик, паровоз отцепятдля других, скажем военных, нужд срочно понадобилсяи мы стоим неделю-две. Все выйдут из вагонов, костры вокруг разведутцелый табор. Потом вдруг, непонятно почему, снова прицепят паровоз, все загалдят, снова в вагоны полезут, и, главное, все перепутают, кто где ехал,ругань, драки! Наконец угомонились, поехали. Поезд тогда медленно шёл, паровоз еле тянулуголь, что ли, плохой был? Ну, я за это время освоился уже с поездом, перезнакомился со всеми, во всех вагонах. Всё равно скучно было ехать. Тогда я такую штуку придумал: сходил с последнего вагона и пешком за поездом шёл, по сторонам поглядывал. Потом нарочно стал метров на десять отставать, потомна сто... интересно, сердце колотится... думаю: догоню, нет? Такой своего рода спорт! Далеко отстанупоезд уже в точку почти превратитсятут страшно мне станет, брошусь догонять. И однажды так чуть не отстал. Далеко поезд упустили вдруг вижу: дым из трубы сильней повалил, там впереди подъём был, и он решил разогнаться, чтобы влететь на него. Ябежать. Бегу, бегу, сердце в горле уже колотится, а поезд не приближается ничуть! И понимаю: если останусь тут, погибну, вокруг пустыня уже, и поезда ходят раз в месяц, наверное... Как догнал я состав, не помню, в глазах абсолютно черно было, ухватился за задний буфер, а залезть не могу, держусь и бегу, ноги уже переставляю, как автомат, и задыхаюсь. Хорошо, там какие-то беспризорники курили, помогли влезть. Ну, и с того раза я как-то сразу повзрослел, почувствовал, пока там сидел и на пустыню вокруг смотрел: всё, кончились детские игры, серьёзно пора к жизни относиться! А было мне тогда девять лет. Ну, так вот, с горем пополам, доехали до станции Голодная Степьтам у отца знакомые жили. Выделили нам там участок, стали всей семьёй его обрабатывать. Я не рассказывал тебе, как я сома в арыке ловил?
Нет, ну когда же?сказал я.
Мотыжил я наш участокподсолнухи выращивали,а рядом был арыкканава с водой. Там орошаемое земледелие, воду подводят по арыкам, но не всегда, то пускают её, то перекрываютэкономят, вода там самое ценное. И вот уже почти спустили в арыке воду, вдруг слышу я, что-то плещется, и не так, как вода, так часто-часто и неритмично: шлёп!потом часто: шлёп-шлёп-шлёп! Заглянул я в арык, а там огромный сомсерый в чёрненьких точках. Ну, я бросил мотыгу, ринулся туда, прыгнул на него животомон выскользнул, извивается как змея, далеко уполз. Я туда, снова кидаюсьон опять выскальзывает! Так раз, наверное, пятьдесят прыгали представляешь, не поймал!
Надо было мотыгой его оглушить!тоже разгорячившись, сказал я.
Вот не догадался!Дед азартно улыбался, и я, глядя на него, вдруг ясно почувствовал: а ведь он тоже был мальчишкой, весёлым и шустрым, и, главное, ему кажется, что это было совсем недавнобудто только позавчера ловил он в арыке сома.
Дед задумчиво улыбался, и пассажиры, которые оказались с нами рядом, тоже тихо улыбались, один толстый дядечка даже произнёс неопределённо:
Да-а-а...
Ну вот, днём я работал... или сомов ловил,продолжил дед,а вечером ещё подрабатывал: мать заставляла. На станции Голодная Степь холодную воду продавал пассажирам. Подходил к поезду с бидоном и кружкой, в тюбетейке на голове, и кричал с азиатским акцентомсмекнул, что так пассажиры больше любят!Дед озорно улыбнулся.«Холодный вода! Ошень холодный вода! Один кружкатыща рублей!»
Так дорого?изумился я.
А что?улыбался дед.Тогда деньги мало стоили, буханка хлеба стоила чуть не миллион!
Так ты, выходит, миллионером побывал?Слегка отодвинувшись, я посмотрел на деда.
Побывал!Дед весело кивнул. Все вокруг с ещё большим интересом смотрели на него.
Ну вот, прожили мы там два года, собрали хороший урожай, продали, купили на вырученные деньги нужных продуктов и в двадцать втором году обратно в Берёзовку поехали.
Ну и как вы ехали?спросил я.
Да с приключениями, как всегда!Дед разошёлся, разговорился.В городе Самаре на Волгетам у нас пересадка былаукрали у нас мешок кишмиша и мешок риса.
И как же это произошло?
Да довольно хитро, там уж своего рода мастера работали. Вышли с вокзала мы с мешками, договорились с извозчиком. А в Самаре тогда всех приехавших в санпропускник направлялину, в баню, проще говоря. В стране тогда эпидемия брюшного тифа была, поэтому без бумажки из санпропускника дальше ехать не разрешали. Ну, довёз нас извозчик до бани, там разделись мы, одежду нашу тут же на санобработку унесли, а мешки мы не отдаём, прямо так с мешками мыться и пошли. Ну, вышли чистыенаш извозчик ждёт нас, как и сговорились. Но только вдруг стал он снова торговаться: мол, долго нас не было, так он и разориться может, требует надбавки, иначе отказывается везти на вокзал. А мы уже мешки к нему нагрузилии тут такое! И здесь вдруг подскакивает другой извозчик, тоже с лошадью, с санями, и начинает первого ругать: «Как не стыдно тебе: люди издалека едут, с детишками, а ты с них три шкуры дерёшь! Живодёр ты!»«А ты голодранец!»первый второму говорит. «Ладно, я голодранец,говорит второй,но зато я не живодёр. Садитесь ко мне, я вас задешево до вокзала довезу!» И начинает хватать наши мешки и перетаскивать в сани к себе. Первый не пускает, кричит: «Это мои седоки!» Мы только сидим, глазами моргаем, а они уже драться начали, разодрались чуть не в кровь, живодёр от голодранца убегать начал, вскочил в свои сани и уехал. Стали мы пересчитывать мешки, которые второй к себе перетащил, смотрим, двух мешков недостаёт: одного с рисом, другого с кишмишем.
Тот первый увёз?спросил сидевший с нами толстый дядька.
Ну да,сказал дед.Второй, как узнал, вообще разъярился. «Под землёй его найду!»кричит и всё собирается куда-то тоже умчаться. Еле удержали его, уговорили, чтобы до станции нас довёз. Но всё успокоиться не мог, дрожалпришлось нам ещё успокаивать его, мать ему горсть кишмиша подарила, чтоб не расстраивался. Только в поезде мы понялидеревенская простота!что наверняка эти двое заодно были, в паре работали: один вроде бы нехороший, зато второй хороший, и вроде ограбленным уже и не так обидно. Как поняли мы это, так начали хохотать, до самой Берёзовки вспоминали да хохотали. Семья, вообще, у нас весёлая была: часто хохотали, когда плакать бы нужно было.
А дорого этот... мешок кишмиша стоил?
Да порядочно. Могу сказать: как приехали, так на один мешок кишмишану, это изюм такой, сушёный виноградцелую корову выменяли, а на мешок рисалошадь! Стали снова в Берёзовке жить. Ну, тут уже колхоз стал организовыватьсякоммуна во время голода распалась,и я в колхозе уже работать стал, лет двенадцать мне тогда было. Бывало, запряжёшь коня в плуг, перевернёшь плуг, чтобы за землю не цеплялся, и скачешь на какой-нибудь дальний участокпахать. У нас странно там места назывались... Ураль! Потом было такое местоКуток. Уезжаешь на весь день, до глубокого вечера, берёшь с собой котелок, пшена и сала кусок. Попашешь, потом разведёшь костерок, нарежешь сала, насыплешь крупы, палкой какой-нибудь сало растолчёшь да ещё дикую луковичку туда бросишь. А когда утку подстрелишьбросишь тудаили хотя бы грача,объеденье! Я уже охотился тогда вовсюбез особого, правда, успеха. Помню, однажды забрался в болото по шейку, ружьё зубами держу из последних сил. И вижу: на чистом месте плавает стая уток. Я вынул ружьё из зубов, стал осторожно наводить... Ба-бах! Дробь по воде, брызги. Утки улетели, а одна, гляжу, ранена: одним крылом машет, а другое висит. Но всё равно быстро-быстро уплывает. Я ружьё положил в развилки камышаи за ней. Плавал, нырялтак и не догнал! Исчезла куда-то. Утки часто, когда их ранят, ныряют глубоко, хватаются клювом за стебель камыша и не выныривают к охотникутак, клюва не разжимая, и погибают.
Не нашёл, значит, её?
Не-а!весело проговорил дед.Ружьё и то еле потом разыскал! Выбрался из болота весь в грязи. Я, вообще, довольно чудаковатый был, взрослые часто надо мной смеялись, поэтому я не рассказывал никому, как я утку ловил. Тебе, наверное, первому рассказываючерез шестьдесят пять лет!
А почему мы раньше с тобой так не разговаривали?удивился я.
Вот не знаю,ответил дед.То тебе всё некогда было... то мне. А рассказывал я тебе, как однажды куропатка обманула меня?
Нет, ну когда же?сказал я.
Шёл я как-то по высокой траве. С косой. Ну да, косить! Вдруг выскакивает передо мной куропатка, и вижу, одно крыло волочитне может лететь. Як ней! Она так боком отпрыгнула и сидит. Я снова к нейона снова отпрыгнула. Так весь луг я за ней пробежали тут вдруг она как ни в чём не бывало взлетелафыр-р!и только её и видели!
Так зачем она раненой притворялась, крыло волочила?удивился я.
От гнезда своего отвлекалавот зачем!вдруг нетерпеливо вмешался толстый дядька.Ну и дети нынче,обратился он к деду,ничего в сложностях жизни не понимают!
Да откуда у них сложности?откликнулся дед.Да-а!проговорил он.Много тогда птицы в степи водилось. Самые крупныедудаки!
Дудаки?переспросил я.
Дудаки. Их в других местах называют «дрофы». Размером с хорошего гуся. Их поздней осенью на конях гоняют. Дожди пойдут, потом морозы ударяту них крылья намёрзнут, лететь не могут. Тут собираются мужики на конях и гонят их по степи и так и загоняют прямо во двор. Большие, вкусные! Однажды отец дудака застрелил. Тот над плетнём летел, отец выстрелилдудак упал и плетень до самой земли прошиб!
Да, здорово!проговорил я.Ты так аппетитно про всё это рассказываешь!
Да голодный всё время был, оттого и с аппетитом!откликнулся дед.Ну это всё так, эпизоды. Основное время работал и всё! Мне уже тогда на конной жатке поручали работать. Такая коса ходит, от колеса, косит хлеби нужно успевать его вилами вбок отбрасывать. Потому и называется эта жатка лобогрейкой: не успеваешь пот стирать со лба, заливает глаза. Вот тáк вот, до зимы работал, а зимою учился.
И как ты учился?
Только на «отлично», представь себе! Думаешь, профессора просто так, шаляй-валяй получаются? Нет, брат!
Я слегка понурился.
И как ты... закончил?проговорил я.
Подожди! Так уж сразу и закончил!усмехнулся дед.Ты вон до середины школы ещё доучилсяи то тебе уже кажется, что ты целую жизнь прожил. А у меня, думаешь, по-другому было? Тем более сколько событий тогда происходило!
Каких событий?
А ты не знаешь? Организовался у нас колхоз. Тяжёлый это был процесс. Кулаки против были. На отцаон начальником сельсовета сталдаже покушение однажды было.
Да? А я и не знал!
Да ты и про деда-то не знаешь ничего, не то что про прадеда!Он весело пихнул меня в плечо.А покушение, к счастью, не удалось. Ночью кто-то постучал в дверь. А время тогда такое было: богатые мужики угрожали отцу за то, что он их батраков в колхоз переманил, а также скот и зерно у них отбирал. Тогда ходили бедняки по дворам, отбирали у богатых всё лишнее. А им, естественно, это лишним не казалось. Отсюда и вражда. И вотясно помню этот моментвдруг ночью раздался стук. Луна, помню, очень яркая былавсю избу освещала. Отец пошёл открывать. А ночью, надо сказать, его часто тогда поднимали: то и дело возникали разные экстренные вопросы, с которыми до утра никак нельзя было ждать. Отец пошел к двери, а мать вдруг поднялась с лежанки и говорит: «Погоди, Иван, не открывай! Спроси: кто?» Как она тогда догадалась, что это недобрый был стук, неизвестно. Много ещё загадочного в человеческой психике есть. Но что жизнь она спасла отцуэто точно. Отец остановился, спросил: «Кто?» И вдругещё никакого ответа не раздалосьон вдруг от двери отскочил и к боковой стенке прижался. Как он об опасности догадался, опять же в точности неизвестно. Наверное, пауза оказалась чуть длиннее, чем нужно. И тут же выстрелы раздались. Три выстрела. Ясно их слышу: сразу два, а потом ещё один. И топот убегающих ног. Пули прошли через дверь и в стенку влетеликак раз над лавкою, на которой я лежал,с ног до головы я штукатуркой был осыпан. Вот так! А ты хочешь, чтобы я сразу тебе сказал, как я школу окончил! История длинная!.. Но только скажу, что, несмотря на все эти события, учился я всегда хорошо. Видно, тогда уже твёрдо решил профессором стать!улыбнулся дед.Тогда же у нас в деревне комсомольская ячейка организоваласьи я сразу же в неё вступил, хотя и опасно это было тогда, но мы и гордились тем, что опасно! Помню, даже театр свой организовали, пьесы ставили против белогвардейцев, против священников.