И ты играл?
Не!вдруг весело признался дед.Не выходило у меня!
«Конечно,подумал я.Когда станешь профессором, известным учёным, можно и признаться в том, что в детстве не получалось у тебя что-то,скажем, на сцене не мог играть. Это те, у кого в жизни не получилось ничего, вынуждены врать, что когда-то и где-то они блистали!»
Не выходило у меня!с каким-то даже удовольствием повторил дед.Так что я там в основном на побегушках былдостать, принести... Помню такой эпизод: должна была ставиться антирелигиозная пьеса и нам с другом Саньком поручили иконы из монастыря привезтипо ходу действия нужны были иконы. А монастырь, брошенный после революции, стоял за рекой, на Краишевской горе. Помню, приплыли мы туда на лодке, вошли в монастырь. Там пусто всё, брошено, темно,только святые с икон страшными глазами смотрят на нас. Ну, схватили мы пару самых больших икон, ростом примерно с нас, и на воздух выскочили, с облегчением вздохнули. Потом плыли мы через Терсу обратносолнце уже садится, река тёплая, сверкает. Санёк вдруг говорит: «Иконы, наверное, вымыть надогляди, в паутине все да в пыли!» Ну, перевалили мы иконы через борт, сами на них перебрались, стали мыть, и так уютно оказалось на них: солнце греет, волны покачивают. Потом стали с них нырять. Вечер этот помню, словно недавно совсем он был: солнце светит с заката, вода блестит, а мы нырнём туда, потом выберемся на икону, отдышимся и снова ныряем.
Ну а как пьеса прошла?
А этого я уж не помню!улыбнулся дед.Но помню, очень часто мы собирались тогда все вместе, мечтали о том, как жизнь переменим!
Ну и что вы хотели переменить?
Ну, тогда это очень конкретно было. Я, например, больше всего хотел, чтобы голода больше не было, такого, как только что прошёл, от которого маленький брат мой умер и ещё полдеревни. Мечта у меня была уже тогдасделать так, чтобы всегда хлеба хватало для всех! Тем более голод ещё продолжался, лепёшки из лебеды обычная была еда... Поэтому, когда сестра Татьяна из Саратова приехалаона там уже в педагогическом училасьи сказала, что набирают в сельскохозяйственный институт, я сразу же сказал: «Еду!» Дали мне с собой курицу, одеяло, денег три рубля, и Настя, старшая сестрану, чью тетрадку ты ночью читал,дала от себя ещё десять рублей. И всё. Пошёл на разъезд Марец, сел в поезд и поехал.
И приехал в Саратов?
Погоди ещё!усмехнулся дед.Это только в голове у тебя... всё так сразу и рядом, а жизньона большая. На поезде я доехал до Камышина, там сел на пароход и поплыл в Саратов. Ну, естественно, на палубе плыл, купить билет в каютуза пять рублей!мне и в голову не приходило. Нашёл на корме какой-то свёрнутый канат и на нём сидел, по сторонам смотрел. И здорово, помню, меня Волга поразила. До этого я только Терсу видел, а тут плывёшь и плывёшь и всё берегов почти не видно! От восторга, помню, на месте не мог усидеть, то и дело вскакивал, подбегал к кому-нибудь из попутчиков: «Эк, гляди, какая река-то!» Ну, все отвечают: «Ну какая река? Обыкновенная!» А я посижу опять на своём канатеи опять не выдерживаю, подскакиваю к другому кому-нибудь: «Эк, гляди, река-то! Гляди!» Скоро меня, наверное, за сумасшедшего какого-то стали на палубе считать. Я тогда абсолютно простодушный былнаивный, как сейчас бы сказали. Но горячийнепременно считал своим долгом своими переживаниями со всеми поделиться. Ну, доплыли наконец до Саратова, взял я свою котомку, сошёл на берег. Стал у всех спрашивать, как до сельскохозяйственного института добраться, наконец разыскал. Зашёл в дирекцию, сказал, кто я и откуда, записали меня на подготовительные курсы, потом дали бумажку: «Это коменданту общежития отдай!» Пришёл я в общежитие. Огромное количество коек в гигантском каком-то залеконца и не видно. В жизни ещё таких больших комнат не встречал. Ну, нашёл наконец свободную кровать, котомку под голову положили сразу уснул. Проснулся, не знаю уж через сколько часов, и понять со сна не могу: где же это я нахожусь? Кругом шум, кто ест, кто на гармошке играет, уходят, приходят... И главное, не могу понять: утро сейчас или вечер? А спросить боюсь, понимаю: на смех поднимут, сразу за чудака у них числиться буду. Народ, гляжу, бойкий вокруг, как в деревне говорили у нас, на ходу подмётки рвут, а я не особенно бойкий был тогда. «Ну,думаю,заклюют!» Но постепенно освоился, понял, что уже побольше знаю откуда-то, чем большинство из них, а сначала они мне какими-то просто богами казались. Но разобрался постепенно, что к чему. Это всегда сначала кажется, куда ни приди: господи, как же я тут буду? Вон все вокруг какие бойкие и знающие! Но начнёшь постепенно разбираться и видишь: большинство хорохорится просто, а умеют не больше тебя, если не меньше!
Точно, это я замечал!оживлённо перебил я деда.Всегда, когда в новое место придёшьв новую школу или даже в кружок,кажется, что к каким-то гигантам попал или, наоборот, в какое-то дикое племя, но постепенно начинаешь разбираться и видишь: ничего особенного, обычные люди, как и везде.
Вот хорошо, что ты это понял! Причём раньше, чем я. Но это потому что ты в таком городе живёшь, а я до приезда в Саратов трёхэтажного дома ни разу не видалсовершенно был ими поражён. Ходил по саратовским улицам, голову задрав, пока на столб фонарный не налетел. Но освоился постепенно, друзей среди своих однокурсников завёл. Многие из них признавались потом мне, что страшно были перепуганы в первый момент и оттого как можно развязнее старались держаться: мы, мол, не лыком шиты, нас не удивишь!
Ну и как вы жили?
Весело!на секунду задумавшись, ответил он.Думаю, что молодёжь всегда весело должна житьвне зависимости от того, какие бы трудные ни были времена.
А трудно было?
Ну, вообще-то, конечно, да. Но мы сразу же организовали коммунучетырнадцать человеки легче стало жить, да и веселей. Все деньги, что получали, и если кому посылки приходили из домав общий котёл! Никому даже в голову не приходило прятать от друзей деньги или, скажем, кусок. Большего позора просто себе представить было нельзя! Всё вместе. Вместе, собрав в кучу все деньги, решали, кому что в первую очередь надо купить: у этого сапоги каши запросили, у тогопальто украли, замёрзнуть не дадим!
Трудно, значит, жили?
Чудесно!ответил дед.Более весёлого времени не помню. Днём в институте, потом вагоны разгружаем с углем, а вечером по всему общежитию пыль столбомпляски, песни. Помню, там в углу зала высокая кафельная печка стояла, метра три высотой, и я, уж не помню как, вдруг взлетел на неё, стал филином оттуда гукать, филина изображать! Нет, весёлое было время! Откуда что бралось?Дед покачал головой.
Энтузиасты были потому что!вздохнув, проговорил толстый дядька, который сделался уж участником нашего разговора.
Да, видно, от этого!повернулся к нему дед.Потому что еда быланоги, казалось, должны были протянуть! Обед стоил пять копеек в студенческой нашей столовой, и давали нам на них жидкий супчикну, фактически водичкуи в нём плавала половинка зелёной помидорины или кружок морковки. Кусочек хлебца, прозрачный почти, и ещёгорсточка чечевичной каши. И ещё один обед съесть нельзя было: в специальной такой карточке клеточку зачёркивали. Ну, выйдешь после такого обедав животе петухи поют,вздохнёшь, сотрёшь с клеточки крестик и снова заходишь, в очередь встаёшь. Иногда проходило, но редко, чаще в шею выгоняли. А на рынке всё страшные деньги стоило, а стипендию нам давали восемь рублей, да ещё рублей по десять в месяц зарабатывали на разгрузке вагонов. Один у нас был, самый ушлый, ходил на станцию он, у него уже были там свои люди, договаривалсяи мы приходили разгружать. Скажем, арбузы или дыни грузитьещё ничего, порой уронишь как бы случайно, разобьёшьнакинемся все, съедим. А вот уголь грузить или хлопок не приведи господь: глотку пылью забьёт, не продохнуть, а останавливаться нельзяты звено цепи, из-за тебя вся работа остановится, ребята денег не получат. И не останавливаешься, часов по десять!
Да-а!вздохнул я.
Зато гляди, какие мышцы у меня!Дед напружинил руку. Я потрогал.
А они теперь мышцы гирями накачивают!проговорил сосед.
Вот так вот!тараща, по своему обычаю, глаза, задумчиво проговорил дед.Многие не выдерживали, конечно, такой жизни, уезжали. Но я твёрдо решил: выдержу, не уеду. А знаешь почему?
Почему?
Потому что почувствовал я сладость узнавания нового. Впервые открылось передо мной, какой мир огромный и сколько в нём такого всего, о чём раньше я и не подозревал. С этого учёный, я думаю, и начинаетсяс ощущения радости узнавания, познания нового, неизведанного! Надо сказать, нам повезло в те годы: преподавательский состав тогда в саратовском институте на высочайшем мировом уровне находился. Потом уже, читая зарубежную литературу, понял я, каких корифеев в своей жизни повидал. А тут они ходили просто по коридорам, охотно с нами разговаривали обо всём, делились.
И кто же там у вас был?
Ну, в основном их специалисты знают, но среди специалистов имена их стоят очень высоко! Академик Тулайков был тогда крупнейший специалист по засушливому земледелию.
А там что, засушливое земледелие было?
А чего я тебе про засухи толковал?рассердился дед.Глухой, что ли?
Ну, извини, пожалуйста,спохватился я.
На всю жизнь первую тулайковскую лекцию запомнил,проговорил дед.Про земледелие он сначала не говорилсначала он другой нам урок преподал.
Какой?
Рассказать?
Ну конечно!
Дед хитро улыбался. Любил он такна самом интересном месте поиздеваться!
Ну ладно, расскажу!наконец сжалился он.Вошёл академик Тулайков на кафедрув безукоризненном чёрном костюме, в белой крахмальной сорочке, в галстуке бабочкой. Впервые я тут, наверное, стал догадываться, что такое элегантность. Поздоровался, краткое вступительное слово сказал: надеется, мол, что мы не опозорим стен славного учебного заведения. Потом говорит: «А сейчас выполним первое задание. Возьмите карандаши!» Ну, карандаши нам выдавали там. «Откройте тетрадь в клетку. И на листе нарисуйте десять маленьких кружков, чтобы помещались в клеточку».«А где их рисовать?»кто-то спрашивает. Ну, фантазия у нас всех не очень развита была. «Где хотите, лишь бы они располагались на листе,Тулайков вежливо говорит.Как можно аккуратнее рисуйтеэто важно». У многих, гляжу, от такой задачи пот закапал! Другое дело стог сена сметать или рожь молотитьтам всё ясно, а тут... где размещать эти десять кружков, в каком месте? Ну, наконец все нарисовали по десять кружков, тогда Тулайков вдруг говорит: «А теперь положите этот лист аккуратно перед собой... Положили? Возьмите в руку карандаш... удобней возьмите... теперь крепко закройте глаза...Все тут удивились, но стали закрывать, раз надо.Теперь, не открывая глаз, постарайтесьпо памяти, только по памятипоставить точки карандашом во все десять кружков. Даётся десять минут». Тут такая тишина в аудитории насталаредко когда в жизни я такую тишину слышал. «Вот,думаю,история! Куда же я наставил кружки?» Долго так неподвижно просидел, потом вспомнил вроде один кружокткнул, второй вспомнил вродеткнул. Так чувствуется просто, как минуты уходят. Незаметно приоткрываю один глаз. На свой листок не смотрюпонимаю, что нечестно было бы,но к соседям подглядываю. Гляжу, у одного пять попаданий, у другого уже семь. Быстро зажмурился, стал тыкать карандашом. «Всё,голос Тулайкова раздаётся,время истекло, больше точек не ставьте. Откройте глаза, напишите свою фамилию и несите листочки мне». Открыл я быстро глаза: ни одного попадания! Понёс я листочек к кафедре, гляжу, люди даже с десятью попаданиями листочки сдают! «Ну всё,думаю,пропал! Посмотрит Тулайков мой листок и тут же обратно в деревню меня прогонит: нет у меня никаких способностей». Тулайков долго молча листочки разглядывал. Гляжу, соседи мои хорохорятся, перья распускают: «У тебя сколько?»«У меня восемь!»«А у меня девять!» Ну, я как в воду опущенный сижу, сейчас, думаю, скажут: «Вон из аудитории!» Тулайков что-то долго молчит,видно, чем-то огорчён. «Дело в том,наконец хрипло как-то заговорил,что мировой наукой установлено, что попасть в эти кружки карандашом практически невозможнопри любой памяти и координации. Статистика допускает, что может быть случайное одно попадание... ну два. Фамилий я никаких называть сейчас не буду, но пусть те, кто в пять кружков попал или даже больше, скажут сами себе сейчас, как они это сделали!»
Гляжу, несколько человек вокруг прямо багровыми стали. Постучал Тулайков по кафедреподошла к нему молодая лаборантка. «Пожалуйста,Тулайков ей говорит,сожгите эти листки прямо здесь, и пусть навсегда тайной останется, кто сколько кружков поразил. Только хочу я вам сказать, дорогие мои ребята, что таким путём добиваться успехов в жизни, как некоторые сегодня пытались добиться, бесчестно и, мало того, бесперспективно! С таким подходом можно чего угодно добиться: чинов, славы, но учёным, настоящим учёным так никогда не сделаешься. Засим прощайте, до завтра!» И с кафедры сошёл.
Обычно при выходе из аудитории толкотня шла, возня, гогот,а тут тихо все выходили и молча расходились.
Ну и что?нетерпеливо спросил я.Из тех... кто сжульничал тогда... так ничего и не получилось?
Да нет,после долгой паузы проговорил дед.Некоторые из тех даже в академики вышли... поняли после этого, что к чему.
Так... а потом что было? В деревню свою ты больше не приезжал?
Нет, почему, приезжал, конечно же, много раз. Но в принципе с момента отъезда в Саратовто есть с шестнадцати с половиной летвёл уже полностью самостоятельное существование, на своих корнях: никогда ни у кого ничем не одалживался, понимал, что только на то ты имеешь право, что заработал! И прожил так до семидесяти трёх лет... И отлично себя чувствую!улыбнулся дед.Вомускулы какие!Он снова согнул руку.Ну, а в следующее лето, после окончания первого курса, послали нас всех на уборку урожая, в заволжскую степь. Там, где вырос я, сухие были места, но Заволжье!.. Это сейчас там мелиорация, трубы с водой,а тогда воду для питья за сто километров в железных бочках возили. Представляешь, какой у воды вкус, когда её за сто километров по раскалённой степи в железной бочке везут?
Представляю!проговорил я.
Да чего ты там представляешь!Сморщившись, дед с досадой махнул рукой.
Обидевшись, я смотрел в окно электрички. Долгое время там шли сплошные жёлтые колосья, потом мелькнул разъезд, возле него стояли несколько железнодорожных рабочих в жёлтых жилетках, словно специально поставленных, чтобы желтизна не прерывалась,и снова закачались колосья.
Вот скажи тогда...Дед кивнул за окно.Рожь это, пшеница или ячмень?
Подумав, я пожал плечом.
A y нас многие в классе не смогут отличить, где рожь, где пшеница, а где ячмень!защищаясь, сказал я.
Что ж, очень плохо это,вздохнул дед.Что люди, от которых вся наша будущая жизнь зависит, не знают ржи, пшеницы и ячменя! Ну, другие не знаю, почему такие тёмные, а ты ведь внук агронома!с упрёком проговорил он.
Ну и что?Мне не хотелось признавать своего поражения.Зато я много знаю такого, чего ты не знаешь!
Сказал и испугался. А вдруг он спросит: «Ну что? Чего я не знаю?» Дед, вообще, хоть живёт на селе и в основном сельским хозяйством занимается, удивительно много всякого знает: и историю, и географиютакие города называет, про которые я никогда и не слышал, а он в них побывал и подробно рассказывает. Ну, что он химию там, физику, ботанику, зоологию, даже математику знаетэто понятно. Но он ещё и в живописи сечёт, знает, в каком музее мира какая картина какого художника висит, и поэму Пушкина «Евгений Онегин» от первого слова до последнего чешет наизусть! Это я недавно узнал. Был день рождения отца, дед из своей деревни приехал, посидели они с отцом, разговорились, и у деда вдруг лицо такое нежное стало, восторженное, и он вдруг стихи начал читатьи весь вечер не переставая читал! Я потом спросил у него: откуда он всего так много знает? Ведь в сельскохозяйственном институте этому его не учили, да и потом стихи с его работой не были связаны. Спросил я у негоон вдруг так задумался. Надо признать: никогда он общих ответов не даёт, лишь бы отделаться,всегда задумается сначала, потом отвечает конкретно и точно. «Знаешь,подумав, он мне сказал,когда мозг одной работой овладевает в совершенстве, то он и другую работу делает уже намного быстрей. Скажем, научился мой мозг разбираться с растениями и сортаминелегко было научиться, но всё же я этим овладел,и тут я стал замечать, что мозг мой вообще разработался, чётче стал: и стихи запоминает сразу, и любые мысли, и во всём соображает быстрей, чем раньше,раньше я не то что тупой, но несколько чумоватый был, новое медленно воспринимал. А тут, благодаря моей работе, я и искусство быстрее стал понимать, и жизнь. Так чтоработай, в этом спасение!»