Мы с женой поглядели друг на друга.
Может, и мне тоже в Польшу за подушечками?усмехнулся я.
Пожалуйста!обиженно сказала жена.Можем хоть вообще развестись! Выменяю я себе комнатку в центре и буду жить припеваючи. Еще умолять меня будешь, чтобы зайти ко мне на чашечку кофе с коньяком.
В таком разе, я думаю, придется приносить с собой не только коньяк, но и чашечку кофе!
Усмехаясь, мы глядели друг на друга, и вдруг резкая боль, почти забытая, скрючила меня.
Чего это ты?недовольным тоном спросила жена.
Я не ответил. Продолжая улыбаться, выпрямился. Но сам-то за эту секунду оказался совсем, можно сказать, в другой опере. Все понятно. Опять! Рецидив болезни! Какой-то я получаюсь рецидивист...
После завтрака, сказав, что помчался на работу, я пошел в поликлинику. И вот сновавыветрившийся почти из сознания медицинский запах, длинные унылые очереди с разговорами о болезнях. Что делать? В молодости мы все кажемся себе вечными и гениальными...
Нормальный ход человека: юностьсемьябольница. Еще, кому дико повезет,творчество. И мне повезло. Все-таки, положа руку на сердце, сделал кое-что,и в работе, и в жизни. О чем же, собственно, еще мечтать? Все нормально. Нормальный ход.
У кого двенадцатый номерок?
У меня!рыхлый мужчина ответил.
Подсел я к нему, и тут же он с больничной непосредственностью стал рассказывать:
Сейчас хирурги через какую-то трубу прямую кишку у меня смотрели... Говорят, какие-то полипы у меня там.
Да?
Я что думаю? Не рак ли это? Может, направление в онкологию у них попросить?
............
Но маленькие, говорят, полипы. Ноль два на ноль два. А у вас, извиняюсь, что?
Рак пальто!
Да-а. Веселая у меня теперь компания!
Другой мужчина, интеллигентный, элегантно одетый, к нам подсел.
Я, собственно, не по своим делам сюда,виновато улыбнувшись, говорит.Насчет сына узнал.
Ну и как?
Считают, не больше трех месяцев жить ему осталось. Да сын и сам уже об этом догадывается!
Ну... и как?
Просит все, чтобы мы брюки ему шили, с раструбами внизу, как модно сейчас. Мы шьем.
Было тихо, потом появилась маленькая красноносая уборщица, стала мести, стуча шваброю по ножкам кресел. Особенно она не усердствовала, половину оставляла,видно, процесс этот не особенно ее увлекал...
Двенадцатый номер, сидевший передо мной, вдруг стал изгибаться, сползать с кресла, болезненно гримасничать. Я хотел уже спросить его: «Что с вами?»но тут он дотянулся до бумажки, оставленной возле его кресла, и щелчком подбросил ее в общую кучу...
Наконец я вошел в кабинет.
Врачиха спросила мою фамилию, достала из папки мою карточку и стала читать. Долго, не шевелясь, она читала мою карточку, потом стала писать. Писала минут пятнадцать, не меньше, потом закрыла карточку, положила ее и захлопнула папку.
Все,сказала она.
Как все?!я был потрясен.
А что вы еще хотели бы?
Я?.. Да, собственно, ничего. Может, мне к хирургу на всякий случай зайти?
Зайдите,она пожала плечами.
Хирург, крупный лысый мужчина, размашисто ходил по широкому светлому кабинету.
Видели?он обвел рукою свой кабинет.
Как надо отвечать? Видел? Илинет?
А вы думаете, это они? Я все отделал своими силами! Благодаря старым связям с генеральными директорами предприятий. Вы видите,он постучал ногтем по стене,бак-фанера. Вы строитель, кажется,он мельком поглядел на мою карточку.
Да.
Вы представляете, что это значитдостать бак-фанеру?
Представляю.
И я, благодаря своим связям, достал бак-фанеру на всю поликлинику. Я говорю им: «Пожалуйста, берите!» И знаете, что они мне отвечают?
...Что?
У нас нет для этого транспорта!
Он сардонически захохотал, потом, обессиленный, брякнулся рядом со мною в кресло, посмотрел мне в глаза, умно и проницательно, как единомышленнику. Мы мило побеседовали с ним о бак-фанере, и я пошел.
Дома меня не ждало особенно сильное сочувствие. Жена, как я понял, отнеслась к болезни моей, как к мелкому недоразумению. Поведение мое вызывало у нее лишь недоумение и презрение: в то время как настоящие люди зарабатывают бешеные деньги и одевают своих жен, этот выдумал какую-то глупость, никому больше не интересную, кроме него!
Но поругаться мы в этот раз не успели: пришел Леха.
Вот что, старик, хватит дурака валять!сурово проговорил он.Один раз ты проэкспериментировал со своим организмом, теперь тебе надо к хорошему хирургу. Хватит! Дийка вот сговорилась тут через своих знакомых. Тут вот написано, к кому и куда. Скажешь, от Телефон Иваныча...
Я посмотрел:
Ядрошников... Интересно. И первый мой хирург Ядрошников был... Ну тот, который практиковался на мне.
Однофамилец!сурово Леха говорит.Этот классный специалист, все рвутся к нему. По полтора года в очереди стоят, чтоб под нож к нему лечь. Благодари бога, что у Дийки знакомые такие!
Благодарю.
Пошел по указанному адресу. Больница та самая, в которой я и раньше лежал! Говорю вахтерше:
Мне к Ядрошникову.
К Федору Ляксандрычу?
Тут только и понял я: это же Федя, который первую свою и одновременно первую мою операцию делал! Когда-то просил, чтобы оперировать его допустили, а теперь, наоборот, рвутся к нему. Надо же, какой путь проделал! И с моего живота восхождение его началось. Просто счастлив я был это узнать.
Счас он выйти должен,вахтерша говорит.
И появляется гигант Федя! Но выглядит потрясающе: бархатный костюм, сверху замшевая куртка, кожаное пальто переброшено через руку.
О,тоже обрадовался, увидев меня.Снова к нам?
Ну как?я на него внимательно посмотрел.Жизнь удалась?
Да,говорит.Пошли дела с твоей легкой руки.
Сели мы с ним в машину. Федя выжал на своем «жигуленке» под девяносто, потом говорит:
Домой надо срочно, дома меня ждут. Так что извини, около метро тебя выброшу.
Девушка, что ли?улыбаясь, спрашиваю.
Федю даже перекорежило.
Да ну!возмущенно говорит.Вот еще! Придумал тоже, девушка... Клиенты! Клиенты меня ждут. Рентгенограммы смотрю их, анализы. Решаем мирком да ладком, кто башляет мне за операцию, кто нет. Знаешь, как говорят: «Кто лечится даромдаром лечится!» Тебя на какое записать?
Вылез я у метро совершенно убитый. Знал бы я, что таким он окажется, не помогал бы ему карьеру начать. А он разогнался, гляжу, и вот как теперь использует свой талант! А где я возьму деньги (сто рублей)? Я и семье-то, уходя, семьдесят пять всего оставляю (все рассчитано). Да-а. Жизнь не удалась.
Прихожу домой. Жена спрашивает:
Ну что?
Договорился, в принципе.
Ну, а как тебе твой хирург?
Потрясающе!говорю.В твоем вкусе.
Вот это здорово, повезло тебе!радостно говорит.А где будешь оперироваться?
Да в той же самой больнице. На Обводном.
Ну-у, как неэлегантно!разочарованно жена говорит.
Ну ясно,говорю.Ты бы, конечно, мечтала, чтоб я в «Астории» оперировался или, в крайнем случае, в «Европейской».
Кивнула. Смотрели, улыбаясь, друг на друга.
Потом она в магазин отправилась, я на кухне сел, тупо в окно смотрел и по-новой вдруг загрустил.
Возвращается она, видит меня, говорит:
А когда тебе уходить-то?
Девятого,встрепенулся.
Ну,легкомысленно говорит,это еще черт знает когда!
Конечно, черт знает когда, но и я тоже знаючерез четырнадцать дней.
Стал в кабинете бумаги свои раскладывать: этосюда, этотуда. Стихи свои прочитал. Странные какие-то! Откуда взялись они, непонятно, куда зовуттоже неясно. Какая перспектива их ждет? Никакой! Прочитал еще рази безжалостно сжег! Но по одному экземпляру на всякий случай оставил.
Потом Дзыня приехал на немыслимом «шевроле», целый веер вариантов передо мной развернул: одна больница, другая, при этом одна лучше другой!
Ну прямо глаза разбегаются!ему говорю.И это все, чего ты в жизни добился?
Обиделся, ушел.
Оставшиеся дни отдыхал я, читал, чего за свою жизнь не успел еще прочесть, с дочкою разговаривал, театры посещал... Но настал все-таки последний день. У всех когда-нибудь последний день настанет!
Встал рано я, по квартире побродил. Жена с дочкою спали еще. Дочь, как специально, накануне тоже заболела, ангиной, в школу не пошла. Посмотрел я на нее: температура, видно, губы обметанные, потрескавшиеся, спит неспокойно.
Это только считаетсясчастливое детство. На самом деле самая тяжелая, пожалуй, пора. До сих пор самые тяжелые сныпро школу.
Теперь она в новой школе. Как радовалась вначале, но потом все так же сложилось, как и в прежней. Человека-то не изменишь!
Я вспомнил, как в один из первых школьных дней она вбежала ко мне в кабинет, торопливо натягивая халатик, радостно закричала:
А у нас гости!
И вот все расклеилось. Заболеланикто из «гостей» ее не навестил.
Почувствовав, что я смотрю на нее, дочка открыла глаза, улыбнулась.
...В этот день температура поднялась у нее до тридцати девяти. У меня все, что я ни съедал, тем же путем выходило наружу. И даже песик, желая, наверно, внести свою лепту, старательно наблевал посреди ковра.
Только одна жена, со свойственным ей легкомыслием, не унывала: приплясывала по квартире, подтирала за песиком, тормошила нас.
Ничего, продержимся!говорила она.
Потом я делал прощальные визиты.
Дзыня на этот раз не хвастался своими вариантами, поговорили нормально.
Как ты думаешь, жизнь удалась?Дзыня спросил.
Конечно!ответил я.Была ведь она? Была! Любовь... тоже. Работа была! Друзья есть. Самое глупое, что можно сделать,это не полюбить единственную свою жизнь!
Потом я к Лехе зашел, но Леха после ссоры с женой принял меня довольно сурово.
Ну все, старик, ухожу в небытие!сказал я.
Надо говорить: «в небытиё»!сварливо проговорил он, и больше никаких эмоций с его стороны не последовало.
Дома меня ждал необыкновенно изысканный ужин, жена подавала все торжественно, гордясь.
Балда!сказал я.Ведь мне ж всего этого нельзя!
Она обиделась. Бодро простившись с дочкой, я погасил свет, лежал на диване, рассматривал полки с книгами, любимые картинки на стенах. Ночь была светлая: возле самого окна светила луна. Потом раздался тихий стук, дверь отъехала, и в щель просунулась кудрявая головка жены:
Можно к тебе, а то мне страшно,сказала она.
Входи,приподнявшись на подушке, ответил я.
...Ой, ну ты где?услышал я потом ее голос.
Она уронила свою головенку мне на ключицу, и я ощутил, как слеза, оставляя горячий след, течет по коже.
Спокойно!сумел проговорить я.
Поцеловав меня, жена быстро ушла.
...Когда я поднялся, жена, дочка и песик лежали на кровати уютным клубком. Женщины не проснулись, а песик, молча, не открывая глаз, хвостом указал мне на дверь. Послушно кивнув, я зашагал на цыпочках.
В автобусе было битком. Едва я подстерег себе место, уселся, надо мной угрожающе нависла толстая женщина. Она нависала надо мной, как туча, дыхание ее напоминало отдаленный гром. Потом, воспользовавшись торможением, как бы случайно ткнула толстым пальцем мне в глаз.
Возмутительно!заговорили все вокруг.Совсем обнаглели, мест не уступают!
Я отвернулся, глядел в окно. Неткнутый глаз тоже почему-то слезился, все расплывалось.
...О, родной, великолепный, волнующий запах больницы! Федю я нашел в ординаторской: повернувшись к окну, он смотрел рентгеновский снимок.
О, привет, старик! Пришел?
Я кивнул.
...А принес?
Что я мог принести, когда и семье осталось всего шестьдесят пять рублей?
...Извини, старик, я занят,отворачиваясь к окну, проговорил он.
Я вышел из ординаторской, сел в темном коридоре на холодную батарею. Вот так! Пожертвовал своим животом для его учебыи вот результат! Знал бы я тогда... Ну и что? Все равно бы то же самое сделал. Правильно Леха говоритжизнь меня ничему не учит. Но, может быть, это и хорошо?
Никакой ошибки и нет. Просто ничего не опасался, ничего не остерегался, слишком верил в уютное и веселое устройство жизни,и, ей-богу, не жаль!
Здесь нельзя сидеть!сказал врач с широким лицом и узкими глазами (потом я узнал, что его фамилия была Варнаков)....Зайдите ко мне.
Понимаете,медленно заговорил он после осмотра.Заплату вам можно делать только из вашей же ткани. И главный вопросв каком состоянии сейчас эта ткань?
А так, до операции, этого нельзя узнать?
Он молча покачал головой.
Шансов на благополучный исходпятьдесят из ста.
Тогда, может быть, мне все же к Ядрошникову попроситься?
На лице его промелькнуло колебание. Конечно, приятно свалить тяжесть на другогопусть такую операцию, пятьдесят из ста, делает другой.
Нет!покачав головой, твердо ответил Варнаков.
Потом последовали процедуры, я глотал длинную толстую кишку, сдавая сок. Такая медсестра сок у меня бралая все бы ей отдал, не только сок!
Не пойму,говорит,что вы там такое гуторите, через зонд?
Я гуторю, не худо бы нам потом встретиться.
Надо же,восхищается.Одной ногой, можно сказать, уже в могиле, а лезет!
Потом я лежал в темноте, думал, вспоминал. Ведь и отца замучила эта же самая болезнь. Конечно, наследственностьвеликая вещь, но зачем же с такой точностью передавать и болезни?
Я заснул. Сон начался как-то сразу, ничем не отгороженный от яви. Мы с женой, самым любимым и самым ненавистным существом на свете (это остро ощущается даже во сне), идем по какой-то незнакомой улице, мимо серого здания без окон.
Я тут вчера умер,бодро, как обычно, говорю я,Тельце бы мое надо получить. А?
В темном помещении я протягиваю свой паспорт, обгрызенный по углам нашим любимым щеночком. Человек в пенсне поворачивается на крутящемся кресле, раскрывает шкаф за спиной и брезгливо протягивает мне мое тельцемаленькое, с болтающимися ножками.
Весело поблагодарив, я кладу тельце в карман. Потом мы выходим на балкон и оказываемся над каким-то городом, на страшной высоте.
Да... Вот и вся жизнь!глухо сбоку произносит жена и, уткнувшись в мое плечо, начинает рыдать.
Я проснулся испуганный. Что это за город, над которым мы стояли?..
Полежал в темноте, вытер горячие слезы на щеках. Второй сон тоже накатился неожиданно. Жара. Темнота. Я с закрытыми глазами лежу голой спиной на шершавых досках причала, ощущая поблизости присутствие друзей. Глаза закрыты (во сне!). Из окружающей тьмы по доскам передаются лишь крепкие, дребезжащие, учащающиеся удары пяток, потом пауза, и от воды доносится прохлада. Несколько ледяных капель шлепаются на живот, кожа блаженно вздрагивает... Я полежал так, потом вытолкал себя из этого сна со странной тревожной мыслью: такой прекрасный сон пусть досмотрит дочка!
Проснувшись, я лежал в палате, усмехаясь, удивляясь странному течению своих мыслей во сне.
Под утро я опять уснул и окунулся в сонтакой легкий, счастливый, что проснулся весь в счастливых слезах... Мы с любимыми моими друзьями (только сейчас я чувствую, как, оказывается, их помню и люблю) мчимся в открытой машине по влажной улице за серебристой цистерной «Пиво», подняв тяжелые пистолеты, стреляем и, вытянувшись, смеясь, ловим губами прозрачные струи, бьющие из дыр...
Утром я лежал побритый, готовый, собранный.
Открылась дверь, и в палату вошел Федя.
Ты?изумился я.
А!улыбнулся он.Онассисом с вами все равно не станешь!
...Общий наркозэто как будто лезешь сам, с каждым вздохом все дальше, в темную душную трубу, все больше затыкая собой приток воздуха, задыхаясь... и когда чувствуешь, что уже все, не вздохнуть, делаешь отчаянный рывок назад, но сознание медленно, как свет в кино, начинает гаснуть...
После больницы я лежал дома. Раздались звонки, явился Алексей.
Ты чего делаешь?
Лежу. А что?
Дзыня совсем плох, полное отчаяние! Подписал какой-то хитрый контракт,уезжает!
В Сибирь, что ли?
Угадал!
А где мы с ним встретимся? У него?вставая, поинтересовался я.
Нет. У негонет смысла. Решили на даче у меня, чтоб никого больше, только мы!
На тачке его поедем?спросил я, наспех собравшись.
Нет. Тачки теперь нет у него. Тачку он оставляет.
Ясно.
Дзыня, подтянутый, затянутый, натянутый, как всегда, стоял на платформе, личико его посинело, налилось злобой.