Человек был создан Богом по образу и подобию Его. Бог сотворил человека совершенным, но и вольным выбрать несовершенство. Но несовершенства обратимы, возврат к совершенству возможен. Если мы иногда называем себя совершенно справедливо жалкими грешниками, мы всегда должны помнить, что мы сами захотели стать такими, что не такими нас сотворил Божественный Создатель, что это плод свободной воли. Но свободная воля, позволяющая нам грешить, является величайшим даром Отца Небесного. Мы должны учиться объединять эту волю с Его собственной, а не с волей его Врага. В этом, в двух словах, и состоит смысл жизни человека. Побуждение к греху пребывает в нас, но грех предполагает наличие уже предсуществующего зла, и это зло лежит не в нас, но в Силах Тьмы, нападающих на нас. Возрадуйтесь, ибо Бог пребывает в вас. Возрадуйтесь в битве, которую Бог назначил. Легион имя мне, потому что нас много. Да, но воинство божественной милости бесконечно больше, сверкает доспехами сильнее миллиона солнц, грозит оружием невыразимо ужасным. Не бойтесь. Даже из самого громогласного зла может родиться самое лучистое добро. Мы сражались со зверем в Эфесе и в других местах и мы будем сражаться с ним и его потомством, мелким и крупным вновь и вновь. Он не одолеет нас. Бог добр и мир Его добр, и дети Его добры. Возрадуетесь и возвеселитесь во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Дон Карло, занявший главную спальню, в то время как я по своей воле, которой никто не сопротивлялся, спал в гостиной на диване, сразу возомнил себя главой семьи и буквально приказал мне идти к мессе, где была прочитана эта проповедь. Ну и я, собрав все чувство юмора, пошел туда вместе с моим потенциальным зятем. Ортенс, которую дон Карло очень одобрил, назвав милой невинной девушкой-католичкой, пошла к ранней мессе, чтобы успеть приготовить для дона Карло большой английский воскресный обед, состоявший из ростбифа и йоркширского пудинга с горчицей. Она хорошо умела готовить йоркширский пудинг: он получился пышным и хорошо пропеченным. Дон Карло ел с таким наслаждением, что изгнанные им бесы Шушу, Ранран и Пикмесье млели от удовольствия.
XXVIII
Он не может выразить своих чувств, сказала синьора Кампанати, но я знаю, что он счастлив.
Она имела в виду своего мужа, уже пять лет парализованного и прикованного к креслу-каталке. Он являлся неподвижным центром очень оживленного свадебного торжества под открытым небом.
Я теперь переношусь в лето 1919 года и на этом скоро окончу повествование о первых послевоенных годах. В то лето Олкок и Браун совершили первый трансатлантический перелет, а интернированный германский флот был затоплен в Скапа-Флоу. 28 июня Германия подписала мирный договор в Версале, а днем позже Доменико и моя сестра были обвенчаны доном Карло в семейной часовне дома Кампанати в пригороде Горгонзолы, маленького городка к востоку от Милана. Наш отец, чье разрешение на брак было необходимо, прислал короткую телеграмму из Баттл, в которой сообщил, что он не возражает. Вести невесту под венец он предоставил мне. Я покинул Монако и поселился в Париже, где снимал квартиру на рю Бонапарт. Ортенс и Доменико, больше он, чем она, поговаривали о том, чтобы после медового месяца в Риме и краткой остановки в Горгонзоле, где они жили в последние два месяца, тоже поселиться в Париже. Так что, все мы будем в Париже, Карлов Като, яв атмосфере литературного модернизма, Доменико же собирался, по его словам, делать себе имя джазовыми вставками в произведения Шестерки, возможно, беря уроки у Нади Буланже и Мартину, для развлечения и заработка играть на фортепиано с неграми-саксофонистами в ночных кафе. В Париж, куда ж еще, сказал он. Что же касается Горгонзолы, читателю известно, что там делают знаменитый сыр, и своим богатством семья Кампанати была обязана производству и экспорту этого сыра. Про сыр знают многие, а вот городок мало кому известен, поэтому название вызывает в памяти лишь острый вкус и скверный запах, но ничего не говорит о местности. Я приехал в спальном вагоне с Лионского вокзала в Париже в Милан, пообедал телячьими котлетами с рисом и бутылкой Вигинзано вместе с Элио Спаньолом, опубликовавшим две моих книги, переночевал в гостинице Эксцельсиор Галлия на пьяцца Дука Д'Аоста и на следующее утро был отвезен на виллу Кампанати в специально нанятом открытом автомобиле; путь лежал через Чернуско суль Навильо и Кассина де Пекки. Хорошо откормленный шофер презрительно отзывался о крестьянах, говорил о тяжких послевоенных испытаниях, выпавших на долю Италии, в которых он винил, главным образом, британцев, и считал, что вся надежда теперь только на коммунистическую революцию. День стоял великолепный, в небе летали жаворонки, в которых никто не стрелял. Он плохо выговаривал букву р, редкий дефект в остальной Италии, но обычный в Ломбардии. Йиволюция, йиволюционный дух. Это сильно смягчало грозный смысл этих слов. А вокруг красота, пахнет магнолией и кедром.
Буржуи, сказал он, когда мы подъехали к высоким стенам виллы Кампанати, падут эти стены, вот увидите.
На столбах ворот были огромные каменные шары, которые в Англии называют жуликами.
На их месте будут головы бывших хозяев, пообещал шофер. Он долго торговался по поводу платы. А денек был великолепный, и даже ветерок, дувший из города, не пахнул по специальности.
Но я знаю, что он счастлив.
Мое место за огромным квадратом стола на большой лужайке было рядом с нею. Дом позади нас являл собою причудливое смешение стилей. Это был небольшой особняк, построенный, как я понял в тот год, когда последний истинно английский король пал на поле Босворта, в прошлом принадлежавший младшей ветви семейства Борромео. Эксцентричный князь Драгоне сходил здесь с ума сраженный сифилисом вплоть до своего отчаянного самоубийства, после чего дом был продан. Семейству Кампанати он достался целиком, вкупе с несколькими художественными сокровищами, включавшими Венеру с Купидоном Аннибале Карраччи, Благовещение Бернардино де Конти и Кающуюся Магдалину Антонио Больтраффио. Говорили, что в подвалах дома хранится в замурованном виде большая библиотека редких эротических книг, но в парке в тени кипарисов был, все же, оставлен на своем месте неприличного вида скачущий сатир работы, кажется, Таллоне. Семейная часовня, в которой состоялась торжественная церемония бракосочетания моей сестры, находилась за домом по другую сторону широкого двора, в ней были четыре иконы работы Ланцеттии Снятие с креста, приписываемое кисти Дзенале и впоследствии забранное семьей Борромео (его можно увидеть в палаццо Борромео в Лаго Маджоре). Кампанати пристроили к дому два совершенно безликих флигеля, просто две огромные оштукатуренные коробки американского вида, в которых располагались похожие на гостиничные номера гостевые комнаты; предвосхитили стиль Холидей Инн. В первом этаже левого или восточного флигеля находились апартаменты парализованного главы семейства, а также меньшего размера жилье его сиделки американки мисс Фордэм.
Счастлив, сказала синьора Кампанати, дама в возрасте шестидесяти с небольшим, итало-американка, чья семья была родом из Ливорно, с легким очаровательным косоглазием, как и у Ортенс, отчего последняя больше походила на ее дочь, чем на новую невестку. Она была стройна и элегантна на американский манер. Строго говоря, устройство свадебного пиршества является традиционной обязанностью семьи невесты, но несмотря на мое предложение устроить банкет в ресторане (деньги у меня были, я получил царские гонорары в тот год) семейство Кампанати настояло на том, что они всем распорядятся. Для всех, включая слуг, было большим облегчением узнать, что Доменико, наконец-то, остепенится.
Он и Ортенс пробыли некоторое время у меня в Париже, она занималась своим свадебным нарядом и приданым. Платье было пошито у только восходящего тогда Уорта и было очень современным, то есть с трубчатым поясом, низкой талией, юбкой со сборками, доходящей лишь до колен, длинными как у рубахи рукавами с расширяюшимися кружевными манжетами, низким округлым вырезом и фатой из тонкого шифона с вышитым краем. Именно тогда, в Париже, когда Доменико ушел на встречу с композитором и пианисткой Жермен Тайфер, она сказала мне, что никогда не простит мне этого.
Чего этого? искренне удивившись, спросил я. Мы обедали в ресторане Пелей и Мелисанда на рю Бюффон с южной стороны Ботанического сада, давно исчезнувшем; я только было начал свой стейк. Бога ради, чего именно?
Твоей вульгарности. Это было совершенно по-скотски вульгарно, так торопить события. Я чувствую себя так, будто меня окунули в грязь, и Доменико тоже. Это было не твое дело говорить, когда нам жениться и настаивать на том, что он будет негодяем, если не спасет честь твоей сестры и все такое.
Но ты же говорила, что хочешь за него выйти замуж.
Лишь тогда, когда сочту это нужным. Я должна была его к этому решению подготовить, а тут влезаешь ты со своим беспардонным ханжеством и дурацкими благословениями и прочей дрянью.
Я не понимаю, честное слово. Я хотел, чтобы у тебя все сложилось хорошо с человеком, которого ты, по твоим словам, любишь и
Я тебе в тягость, хочешь сбыть меня с рук поскорее и продолжать свою мерзкую пидорскую жизнь. К тому же, я не уверена, люблю ли я его.
Ну, это обычное дело перед замужеством, осознание того, что это на всю жизнь и тому подобное. И не смей употреблять подобные выражения, говоря о моей жизни. Моя жизнь это моя жизнь.
А моя принадлежала мне до тех пор пока ты не начал ею распоряжаться.
Ты еще девочка, несовершеннолетняя.
Это только закон так гласит, а закон дурацкий. И теперь я чувствую себя как в западне, в мешке, несвободной. И все по твоей вине.
Я не виноват. Ты сама его затащила в постель и сказала, что хочешь его и
Тут рядом сидят англичане. Они все слышат. Говори потише.
Ты все это начала. Послушай, сказал я, кладя нож и вилку, ты ведь не обязана, знаешь ли. Сколько женитьб расстраивалось прямо перед алтарем.
Нет уж, я пройду все до конца, ответила она, ковыряя вилкой в салате. И буду очень, очень счастлива, добавила она с горечью.
Твои чувства, они ведь довольно обычны, знаешь ли.
Тебе, конечно, все о них известно.
Я немного знаю жизнь. Вынужден знать. Я ведь писатель.
Она отпихнула от себя салат и сложила руки, как будто в молитве.
Я его боюсь, сказала она.
Кого, Доменико? О-о, это невоз
Не Доменико. Карло. Меня от его взгляда бросает в дрожь. Как будто он читает мои мысли. Он смотрит на меня, потом скалится и кивает.
Да, я это заметил. Но он просто кивает удовлетворенно. Ты ему нравишься. Доменико, как тебе известно, был довольно непутевым. А теперь остепенится.
Ну да, с Доменико все будет в порядке, всегда только чьи-то желания имеют значение, а о моих никто не думает. И потом Карло начинает рассуждать о том, какие у нас будут дети так, будто они уже родились. Всякая добрая католическая семья посвящает кого-нибудь Богу. Что он имеет в виду? Ну, в общем я чувствую, что попалась и мне никогда не выбраться. Никогда тебе этого не прощу.
Это совершеннейшая чушь.
Это не чушь, и ты это знаешь. Ты посмотри, что стало с нами, с нашей семьей? Нас больше нет, а тут эти Кампанати со своей Церковью, цветут как
Вертоград?
Нет. Да. Живут несмотря на то, что старик при смерти, и теперь я им отдана на съедение.
Ты можешь отказаться, сказал я, хоть сейчас.
Я знаю, что не могу. Этот проклятый Карло мне не позволит. О, наверное, это и вправду чушь.
Более, чем наверное, ответил я и снова приступил к стейку, хотя и без особого аппетита.
И вот теперь я сидел рядом с синьорой Кампанати и ел кусок свадебного торта, великолепнейшего многослойного сооружения в стиле рококо, украшенного тут и там толстозадыми фигурками херувимов, которые облепили его словно мухи, шедевра миланских кондитеров. Я запивал его бокалом Дом Периньон. Парализованного главу семьи кормила крошками торта сиделка Фордэм. Ортенс слегка опьянела, что было в порядке вещей, но куда меньше, чем Доменико, так и лучившийся экстравагантным весельем, хотя и с типично итальянской усмешкой, по адресу дядюшек, тетушек, кузенов и кузин, школьных друзей, монсиньоров, слуг, рабочих сыроварни, монахинь. Среди монахинь находилась и единственная дочь семьи Луиджа, сестра Умильта, крупная девушка с усиками в возрасте около двадцати пяти лет, много пившая, но почти не пьяневшая. Карло произнес длинный скабрезный тост на местном диалекте, затем под всеобщие аплодисменты залпом опрокинул в себя пол-литра шипучего. Синьора Кампанати с вымученной улыбкой стала мне объяснять, что вообще-то это не в традициях семьи, что онистепенные и бережливые люди, говорящие на нормальном итальянском языке, то есть на тосканском его варианте принятом за культурную норму, и что Карло из чувства пастырьского долга устроил это представление, повенчав земную речь с небесной. Еще я заметил, что толстяк Карло резко отличается от всех прочих стройных и изящных членов семьи. Я вдруг вообразил себе, что он был в детстве подменен и подброшен домовыми в семейство Кампанати. Он был совсем не похож на старшего брата Раффаэле.
Раффаэле находился в Италии не потому, что приехал специально на свадьбу, а потому, что в это время года он всегда приезжал из Чикаго домой. Он выглядел как типичный представитель международного делового мира, но был в нем какой-то намек на утонченность и даже благочестие, словно те импульсы, что сделали Карло священником, а Доменикомузыкантом, застыли в нем, не получив дальнейшего развития, и породили сложный и противоречивый характер, для которого, как я понял, коммерческий успех был превыше всего. Ему было тридцать восемь лет, но он уже успел овдоветь. Жена его, католичка англосаксонского происхождения из Сент-Луиса, умерла от послеродового сепсиса после третьей преждевременной попытки родить наследника семейства Кампанати. Он не женился снова, заявив, что останется вдовцом до самой смерти. Продолжать род предстоит Доменико и моей сестре, потому и отнеслись к этой свадьбе с такой серьезностью.
Он не может выразить своих чувств, сказала синьора Кампанати, но я знаю, что он счастлив.
Имелся в виду, опять-таки, ее муж, высохшая копия Раффаэле, утративший всякое соображение, не понимающий происходящего, но, теоретически, счастливый по случаю того, что род не прекратится.
Мы счастливы, объяснял гостям Раффаеле по-итальянски. У него была пышная черная шевелюра и пышные усы, как на рекламных этикетках бритвы Жиллет. Он был миловиден, хотя и старомоден, как будто из начала векаизящен, суров, без малейшего намека на игривость и сердцеедство. Мне сказали, что он от природы непорочен, аппетит его по сравнению с таковым Карло был очень умеренным. Он мало ел и еще меньше пил. Из всех присутствующих за столом только он, я и его отец были совершенно трезвыми. La nostra felicita, очень серьезным тоном произнес он.
Счастливая чета должна была отправиться в Рим вечерним поездом. Они смогут пообедать в поезде, если успеют проголодаться, и осуществить брачные отношения на узкой полке купе. Но они этого ожидали и подождут, лицемеры, до следующего дня, когда можно будет затворить ставни большого номера римской гостиницы Рафаэль на ларго Фебо неподалеку от пьяцца Навона. Впрочем, какое мне или кому-то еще до этого дело.
Да и до меня, думал я, никому не должно быть дела, в конце концов, свой или отцовский долг я выполнил. Я свободный писатель. Я собирался уйти вместе с другими гостями и провести следующую ночь в Милане в гостинице Эксцельсиор Галлиа. Вещи мои остались там.
Доктор Маньяго был готов доставить меня туда в своем лимузине с шофером, никаких проблем, ему все равно по пути. На другой день я собирался совершить небольшую экскурсию по островам Лаго Маджоре и затем сесть на поезд, направляющийся в Лион, в Асконе. Но Раффаэле стал настаивать на том, чтобы я переночевал у них дома на вилле Кампанати, что они очень расстроятся, если я уеду. Комната в западном флигеле для меня приготовлена, туалетные принадлежности на месте.
Нам необходимо поговорить, сказал он.
О чем?
Просто поговорить.
Мы все стояли у распахнутых больших ворот, был ранний вечер, воздух был наполнен ароматом лимона и магнолии, в небе светила персикового цвета луна. Приехала машина за счастливыми молодоженами, чтобы отвезти их на станцию. Я поцеловал невесту уже переодевшуюся в серое дорожное платье с низкой талией и легкий атласный жакет расстегнутый по случаю теплого вечера.