Насколько я помнила, то была песня про то, как мужик укокошил свою женщину из ревности, зарезал ее на берегу реки, потому что она не хотела быть его женой.
Мама вдруг вскочила, притянула меня к себе и покачалась в такт неслышимой музыке. Я приняла ее приглашение, мы стали танцевать. Мама пела мне на ухо, нежно, интимно, в чем-то интонация была даже похожа на Толикову. Я вполне представляла, как поет он и маме.
And only say, that you'll be mine.
In no others arms entwine.
Down beside where the waters flow,
Down by the banks of the Ohio.
I held a knife against her breast,
As into my arms she pressed.
She cried: Oh, Willie, don't murder me,
I'm not prepared for eternity.
And only say, that you'll be mine.
I started home 'tween twelve and one,
I cried: My God, what have I done?
Killed the only woman I loved,
Because she would not be my bride.
Мотив был узнаваемый, я помнила его. Мама вдруг остановилась, засмеялась.
Тогда мне это показалось ужасно романтичным. Совсем не напугало. Теперь немножко пугает. Не знаю уж, кто ему перевел. Наверное, Эдя. А потом, когда умер Жорик, это он был рядом всю дорогу. Он приехал первым, когда все случилось, когда мы с Витей ничего не соображали. Он занимался похоронами. И так обо мне заботился. О нас.
И я вдруг подумала, что Толик в самом деле не так сильно изменился. Я имею в виду, он стал другим, но скорее пропорционально, чем качественно.
А можно ли превратиться в какого-то совсем уж чужого тебе человека? Да нет, наверное. Может, родители с самого начала были правы, когда говорили, что Толик все тот же.
Но почему ты не стала с ним встречаться? спросила я, отпив еще кофе. Мама отстранилась, прошлась по комнате, раскинув руки.
Потому что я его не любила. А любила Витю. Вот и все. Такая история.
Я долго глядела на маму, а потом спросила:
Тогда зачем ты с ним переспала?
Мама посмотрела на меня так, словно я ее ударила. Мне не хотелось быть безжалостной, я поставила чашку на стол и развернулась, чтобы уйти. Уже у самой двери мама меня окликнула.
Рита!
Мне стало жаль ее до слез, до горячего сердца в груди.
Мама сказала:
Он спасал мне жизнь, чуть не умер. Я была так ему благодарна. Так хотела дать ему что-то взамен.
И, в итоге, дала.
Я сказала:
Ты не жалеешь?
Мама пожала плечами.
Я почти сразу рассказала Вите.
Она посмотрела на меня, в маминых глазах читался вопрос: ты ведь достаточно взрослая, чтобы мы об этом говорили?
Я кивнула ей, хотя мама так меня и не спросила. Мамино лицо разгладилось, и я подумала, что недостаточно взрослая она.
А ты думала, что я его дочь?
Мама засмеялась.
Да, конечно. Конечно, думала. Но это все неважно, тыВитина дочка, посмотри на себя.
Господи, мама думала, что я волнуюсь из-за того, что я не папина дочь. Мне захотелось засмеяться, но вместо этого я сделала скорбное лицо.
Посмотри на себя, ты рыжая, у тебя папины глаза, папины губы. У тебя даже папино сердце, помнишь, тебе делали УЗИ? Толик не твой отец.
Господи, подумала я, ну разумеется, я папина дочь. Я же его полная репродукция. Женская ипостась.
Но мне нравилось, что мама думает, будто я общаюсь с Толиком, как со своим предполагаемым отцом. Это избавляло меня от многих проблем.
Да, сказала мама. Рита, это все было очень непросто. С Витей, с Толиком. С теми мальчиками вообще. Я бы не хотела, чтобы у тебя были такие проблемы.
Сейчас таких проблем и нет, сказала я. Я тебя люблю.
Я люблю тебя, но не понимаю.
А ты любишь меня и не понимаешь меня.
Когда у людей рождаются дети, думают ли они о той бездне, которая когда-нибудь проляжет между ними и теми, кто еще так отчаянно нуждается в их любви.
А о том, что дети вырастут и умрут? Нельзя рожать детей, если вместо колыбельки видишь гроб.
Что я почувствовала, когда мама мне все это рассказала?
Наверное, ревность. Мне хотелось, чтобы Толик любил меня не меньше. И печаль, ведь мамина молодостьэто то, чего я никогда не увижу, потому что время не оборачивается вспять.
Кроме того, мне было смешно, потому что Толик остался прежним.
Неожиданно для себя, я отлично выспалась, мне не хотелось возвращаться в постель, и я читала, слушала музыку, наконец, шлялась по дому.
Катя сказала, что я принесу в подоле и опозорю родителей. Кажется, она единственная воспринимала меня всерьез. Как женщину, так сказать.
Толика все не было, я оделась потеплее и засела с книжкой в саду, там долго караулила его. Потом решила, что должна быть самодостаточной и ушла в свою комнату смотреть документальный фильм о странных религиях. А вы знаете, к примеру, что во вьетнамской околоспиритической религии Каодай (что переводится примерно как "великий глаз") дух Виктора Гюго почитается, как святой. Мир куда более непредсказуем, чем все мы можем представить.
И предсказуем в то же время, если учитывать, например, наследие французского колониализма во Вьетнаме.
Толик появился только в сумерках, заглянул ко мне в комнату, широко улыбаясь. Он покачивал в руке бумажный кораблик.
Хочешь? спросил он. Просто подумал, типа когда я пацаном был, мы с батей такие во Владике пускали. Очень празднично, капец как.
А потом он убил своего отца. Но, конечно, я хотела. Мы с Толиком пошли на озеро, Катя сказала, что все расскажет маме, но проблемы с мамой были, хотя бы отчасти, улажены. Она думала, что Толик мне как отец.
Лорд Кунсайт, так перевели у нас одну из драматических реплик в одной из иконических серий Сейлормун, я любил вас, как отца.
Надо ли говорить, что отцы тут были совершенно ни при чем.
Я рассказывала Толику о вьетнамской любви к Гюго.
Это который мягонькую порнушку писал? Типа эротику, но как котик лапкой.
Э? Что?
Предположение его вызвало у меня только недоумение, никаких ассоциаций.
А, не, сказал Толик. Это тот мужик, который как леденец.
Потом я поняла, что Толик, вероятнее всего, имеет в виду Ги де Мопассана.
Толик иногда качал перед моим носом бумажный кораблик. В исчезающем свете дня кораблик поблескивал.
Смазал его парафином, чтоб не распался и не утонул. У меня так батя делал. Просто захожу в магаз, а там типа парафин жидкий, ну, я сразу про кораблики и вспомнил. Шу-ух! Шу-у-ух!
Что?
Ну, он по волнам так.
Я засмеялась, Толик улыбнулся, блеснул красноватыми в сумерках золотыми клычками.
Просто я когда маленький был, если мы во Владик ездили, всегда корабли пускали. Типа смотрели, как они уплывают в море. Знаешь, как во Владике хорошо? Амурский виноград на заборах.
Не знаю, почему уж он вспоминал про виноград, не про архитектуру, не про значимые для него места, а про оплетенные виноградом заборы, наверное, в пригороде.
И море, сказал Толик. Серо-синее.
Как Толиковы глаза, подумала я, так бы стоило написать в книжке.
Хочешь историю расскажу?
Хочу, сказала я, выхватила у него кораблик, белоснежный, неожиданно для Толика аккуратный, блестящий от парафина, и на ощупь отдаленно напоминавший свечку. Я вытянула руку и пристроила кораблик к небу. Словно на голубых, вечерних волнах океана с белыми барашками.
Короче, жили были два мужика, типа президентов таких, Севера и Юга. Только не Кореи, там. А реально Севера и Юга Вселенной. Звали их Поспешный и Внезапный, ща поймешь почему. Короче, их часто приглашал на чай Хаос, ну, типа, такой первозданный Хаос, где всенепонятно что и ничто не ясно чего. Ну, он нормально так ребят угощал, и они хотели его поблагодарить. И вот такая у них была идея: сделать ему рожу. Рожи у хаоса не было ваще. И они стали сверлить ему по отверстию в морде за раз. Типа хотели глаза сделать, уши, рот, нос. Семь дней сверлили, на седьмой помер он, Хаос, и с тех пор все стало слишком сложным, поэтому мы так и живем. А надо назад, к корням. Назад к природе, как Руссо говорил. А то без это пикапец.
Что?
То, сказал Толик. Знающийне говорит, говорящийне знает. Дао дэ дзин, так сказать.
В лесу было темнее, уже почти ночь. Корабль выглядел призраком, мертвой крошкой, душой плода.
А знаешь, как на зону трудно книги передавать, какой гемор это?
Представляю.
Не представляешь.
А ты передашь Фиме зарядку от мобильного?
Это ж не на зону. Сама передашь, сказал Толик так, словно это даже не обсуждалось. Я улыбнулась. После вчерашнего мне было чуточку неловко, причем как-то приятно неловко. Словно мы знали друг о друге какую-то важную тайну.
Мы спустились к озеру, когда уже стемнело, быстро, словно на небо набросили тяжелое покрывало. Наш кораблик, казалось, светился.
Я сказала:
Холодновато.
Толик только закурил новую сигарету и выхватил у меня кораблик. Почему-то я вдруг подумала, что Толик прожжет его сигаретой, но Толик только засмеялся.
Ты увидишь. Это красиво.
Он волновался. Знаете, как бывает, когда показываешь другу свой любимый фильм?
На озере влажно и терпко пахло, совсем глубокой, смертной осенью. Толик сел на корточки у илистого берега, вода облизала его кроссовки.
Иди сюда.
Он дернул меня за руку и усадил рядом, по-хозяйски разделил со мной кораблик, заставил меня взять его вместе с ним.
Загадай желание, сказал он.
И я загадала. Хочу найти себя, подумала я, и узнать, какая я.
Хочу быть счастливой.
Хочу быть с ним.
Столько разных желаний, я не была уверена, что все они поместятся на одном маленьком бумажном кораблике.
Толик? спросила я неожиданно для самой себя. А как, по-твоему, выглядит Бог?
Теперь он был у меня для таких странных вопросов. Высоко над нами сияла, будто театральный прожектор, Луна. От нее шла по озеру дорожка, на которую мы и хотели пустить кораблик. Подтолкнули его, и он покачался на воде.
Иди-иди, крикнул Толик и пнул воду, кораблик медленно покачался в сторону дорожки.
Тут Толик разозлился.
Да ну! сказал он. Все так думают типа, ой, как выглядит Бог, вот это загадка, какой он! Борода у него есть или нет? Да все знают, как он выглядит! Онсвет! Все знают! Даже мужики всякие, которым мозги отшибло, с клинической смертью. Ишрак, исихазм, на зоне я всем этим занимался. Богэто кислородное голодание, поняла? Просто свет, который приходит, когда ты задыхаешься! Надо идти к людям с Богом, а не к Богу, вот че я про это понял. Богэто просто свет, без тебя он просто свет и ниче больше. Это с тобой онлюбовь. Только через тебя!
Мы глядели на уплывающий кораблик, легкие волны, мягкие, как складочки на простыни, уносили его все дальше и дальше, к Луне по ее желтому свету.
Толик поднялся, следом за ним поднялась и я.
Любовь, сказал он. Люди другие. А светну свет и свет. Че ты света, что ли, не видала? Не так уж он и прекрасен даже. Я видел. А вот любовь его, милосердие еготвое, мое, нашеоно прекрасно.
Мы стояли и все глядели на белый кораблик, беззащитный и маленький, но сильный, не боящийся воды, гордящийся своими напарафиненными боками.
Стояли мы долго, а он все плыл и плыл под Луной. Как-то неожиданно наши руки соприкоснулись, и мы переплели мизинцы так, будто поссорились, и вотмирились.
Глава 8. Стоит ли завидовать умирающим?
После этого мне еще долго казалось, что Толик меня избегает.
Нет, формально все было абсолютно в норме, мы ездили в Вишневогорск прилежно, иногда Толик вытаскивал меня погулять в лес, он все мечтал найти в нем труп и раскрыть убийство, я ему помогала. Палками мы ворошили все сильнее краснеющие листья.
Не было другогослучайных прикосновений, долгих взглядов, даже в лифте он стоял от меня как можно дальше. Конечно, я чувствовала обиду.
Все исчезло так же внезапно, как и возникло. Я была счастлива, у меня имелась тайна, но теперь оказалось, что она просто дымка, рассеявшаяся к утру.
Может быть, я вообще себе все напридумывала. Я уже не была уверена в том, что в самом деле спала рядом с ним, что он обнимал меня.
Что ж, пусть, в таком случае, он думает, что я тоже его разлюбилатаково было мое решение.
И я держалась как можно более нейтрально, старалась ничем не выдать своих чувств и, по возможности, вовсе о них забыть.
Я даже не жаловалась Сулиму Евгеньевичу на всю чудовищную несправедливость моей жизни. Он, безусловно, мог бы этому порадоваться, если бы вообще вспомнил хоть раз о моих любовных проблемах.
Я старалась не злиться слишком сильно. В конце концов, я не знала, может быть, путь Толика не подразумевает любви со мной.
Но не очень-то он был суров в аскезе, вечно голодный, частенько пьяный и, во всяком случае по ночам, пребывающий в этом странном, возможно наркотическом полусне.
Если уж он трахался со Светкой, то вполне мог уместить в свой пространный план просветления и меня.
Но я туда не умещалась.
Однажды я сказала Сулиму Евгеньевичу:
Может быть, мои родители тебя наняли, чтобы мы, в конце концов, поженились. Они думают, что я не найду себе парня сама.
Упаси Бог, сказал Сулим Евгеньевич, глядя в окно на лес, превратившийся в пожар. Я качалась на качелях и тут резко затормозила, так что пятки мои стукнулись, будто на мне были волшебные туфельки Дороти.
Что?
Ты слишком молода, пояснил Сулим Евгеньевич. С юными девушками всегда очень много проблем.
Может быть, подумала я, дело в этом?
Жаль я не могла в мгновение ока стать такой же старой, как Толик. Может быть, я начала бы лучше его понимать.
И почему я не влюбилась в Сулима Евгеньевича? Почти каждый день я рассматривала его и пыталась решить эту загадку.
Он же красивый, такой изящный, скуластый, всегда ухоженный. Он интеллектуальный, знает два языка. У него даже имя экзотическое.
С Сулимом Евгеньевичем было бы много проще, мы ведь в чем-то похожи.
Наверное, сказала я как-то раз. Ты недостаточно обаятельный.
Недостаточно обаятельный для чего?
Для того, чтобы я в тебя влюбилась.
Сулим Евгеньевич ответил, что у меня просто не слишком хороший вкус.
Это бывает, сказал он. Люди живут с таким годами. Даже десятилетиями.
А ведь у него было отличное чувство юмора.
Я даже думала над тем, чтобы заняться сексом с Сулимом Евгеньевичем. Дать ему, так сказать, сорвать мой цветок любви, или как там называют эту пленку с сосудиками?
Если Толик меня все-таки хоть чуть-чуть хочет, он расстроится, думала я, и поймет, что потерял такое сокровище, как Рита Маркова, и хоть чуть-чуть, но станет ему обидно. Пропорционально силе желания, естественно.
Однако мысль о сексе с Сулимом Евгеньевичем в лучшем случае не зажигала во мне ничего, а в худшем вызывала даже тошноту.
Мне было противно представлять, как он будет ко мне прикасаться и, тем более, как что-нибудь в меня засунет.
Я много думала, почему тогда Толик? С общечеловеческой точки зрения он был неухоженным сорокалетним бывшим зэком, больным, к тому же, легочным заболеванием. Решительно во всем Толик проигрывал Сулиму Евгеньевичу, но одна мысль о нем заставляла мое сердце биться сильнее и радостнее, возносила меня высоко и обрушивала резко, будто я слишком сильно разогналась на качелях.
Мне совсем не хотелось Сулима Евгеньевича, я была такой холодной рыбиной, когда думала о нем, словно во мне вообще не было ничего женского. Я чувствовала себя просто предметом, который может исполнять определенные функции, но ему самому это не нужно.
В общем, Сулима Евгеньевича я так и не захотела. А ведь у меня был хороший план: я думала убедить родителей дать ему оплачиваемый отпуск по болезни в обмен на секс. Такой ход Сулим Евгеньевич бы непременно оценил.
Не сложилось. Все мои мысли были заняты Толиком, и я не понимала, почему все так.
Как бы сильно я ни обижалась, все равно ездила с ним в Вишневогорск, потому что у меня было так много дел: переводить песни Битлов для Фимы (иногда я забирала у нее телефон и записывала ей еще больше музыки), слушать удачи и неудачи Вована с телефоном доверия. Он очень расстраивался, что его, по-видимому, не слишком-то мечтают увидеть на работе, в прямом смысле. Толик советовал Вовану заворачиваться в платок, как моджахед, на что один раз получил в рыло. У меня было подозрение, вероятно небеспочвенное, что даже эта шутка за гранью фола, получившая справедливое возмездие, была Вовану необходима, чтобы сбросить какое-то напряжение, поговорить, хотя бы с самим собой, о чем-то важном. Почему-то мне казалось, что другому человеку в похожей ситуации Толик бы такого не ляпнул. А, может, Толик просто не особенно думал о том, что он несет.
Светка возилась с мозаиками, я гуляла с Принцем, пока Толик трахал его хозяйку.
Натаху я увидела в чуть более адекватном состоянии, и она показалась мне не такой уж конченной: плакала и винилась. Оказалось, что даже Натахапросто человек, запутавшийся, глупый и эгоистичный, но в целом не так уж сильно она отличалась от меня.