И вот день, которого я ждала больше, чем ничего не знающая Светка, наконец, настал.
Мама пришла особенно рано. Мы с Сулимом Евгеньевичем как раз обсуждали, сексуальны ли француженки с волосатыми подмышками.
Не знаю, сказал Сулим Евгеньевич. Когда мы в одной постеличто-то есть, природный запах, такая дикая природа, но когда, к примеру, встречаешь на улице девушку, и она тянется за чем-то или, например, поправляет шарфик, а там So, Rita, let`s look forward to the lesson.
Я несколько растерялась и подумала, что, может быть, я сплю или нахожусь в фильме у Дэвида Линча. Я обернулась, чтобы убедиться, что простыни на моей кровати не алые и не атласные. Тут дверь распахнула мама.
I mean today we have a lot of work to do О, Алевтина Михайловна, какая встреча! Как Виктор Николаевич? Как сами?
Вот это у него слух, подумала я с восхищением. Мог бы работать летучей мышью.
Если бы, конечно, вообще был приспособлен к работе.
Все хорошо, Сулим, спасибо. Кстати, у нас тут намечается интересное мероприятие, я тебя приглашаю! Рита, все готово!
Все готово? переспросила я.
От сердца отлегло. В конце концов, никто не знал, какой день будет у Светки последним.
Сегодня вечером я постараюсь всех выцепить, сказала мама. Кого смогу. Сулим, у нас тут выставка таких как бы рисунков одной больной девушки.
О, сказал Сулим Евгеньевич. Я бы с радостью, но мне надо уехать на выходные, у меня больна мама.
Господи, какой ужас! мама всплеснула руками. Может быть, тебе нужна помощь?
Нет-нет, сказал Сулим Евгеньевич. Вы очень добры.
Сулим Евгеньевич потупил взгляд, но его ложная скромность не возымела на маму должного эффекта, слишком она была увлечена Светкиной выставкой.
Тогда я пойду вызвоню всех, кто мне обещал! Конечно, лучше бы в воскресенье, но
Но воскресенья могло не быть, я упрямо помотала головой.
Хорошо, солнышко, пошла заниматься! И ты занимайся!
Я вскочила с качелей.
Толя! крикнула я.
Рита, мы еще не закончили урок, строго сказал Сулим Евгеньевич. Надеюсь, презрение к его профессиональному лицемерию в полной мере отразилось на моем лице.
Да, занимайся, Рита, я сама с Толей поговорю. Уверена, он обрадуется!
Когда мама ушла, Сулим Евгеньевич сказал:
Ну что, так вот, волосатые подмышки
Ты зря не пойдешь. Она правда очень талантливая. Сейчас мама все ее рисунки забрала, но ты бы только видел. Может, пофоткаю тебе.
Не могу смотреть на человеческие страдания.
Я тоже думала, что не могу. Присоединяйся к нашей секте, тебе все равно делать нечего.
Я тут же пожалела о сказанном, ведь суть нашей с Толиком команды заключалась в том, что это дуэт. Я не хотела ни с кем, кроме него, делить свой духовный путь.
Впрочем, Сулим Евгеньевич к душе, своей или чужой, никакого интереса не проявлял.
Нет, спасибо. Если захочу вступить секту, выберу кришнаитов, у них вкусные сладости.
Тут в комнату заглянул Толик, он оказался рядом со мной так быстро, что я вздрогнула.
Ритка! сказал он. Ну ты приколись! Обрадуется она ваще просто! Все в ажуре теперь, и помирать не страшно!
Он положил руку мне на плечо, и я долго, завороженно рассматривала его желтые от никотина пальцы.
Сулим Евгеньевич сказал:
Вообще-то у нас урок.
Толик сказал:
А че я не знаю что ли, че за уроки у вас?
Он дернул плечом, засмеялся и развернул меня к себе.
Приколись, как мы ей скажем?
Толик метнулся к моему столу, снял с зарядки мобильный.
Ща, подожди, я ее наберу!
Выражение лица Сулима Евгеньевича означало примерно (сильно, конечно, облагораживая его несказанные слова): какое мещанство.
Толик включил громкую связь, и мы втроем слушали долгие, тягучие гудки. Сердце у меня билось так, что я испугаласьумру я, а никакая не Светка, умру и не увижу ее сияющих глаз, и маминой кропотливой работы.
А нельзя осчастливить раковую больную не при мне?
Тшшш! Толик прижал палец к губам. Тихо, Юра Шатунов!
Что?
Че?
Тут я услышала голос Светки, искаженный динамиком моего телефона, и оттого еще более слабый.
Да?
Светик, это Толя! У нас с Ритой для тебя такие новости!
Я подбежала к столу, склонилась над телефоном.
Мама все устроила! Сегодня будет твоя выставка! В музее естественной истории! Мы заберем тебя и поедем в Че!
Да, реально, Алечка все обещала в лучшем виде. Какие-то важные люди будут, журналисты с телика вроде тоже! И винище! Ну, тебе нельзя. Но бутеры можно, да?
Светка молчала. Я даже испугалась, что все пошло именно так, как в моем кошмаре. Светка погибла из-за нашей беспечности, ее хрупкое сердце не выдержало радости.
Затем я услышала ее глубокий вдох.
Вы серьезно? спросила она.
Более чем, ответила я.
Господи, не могу поверить. Просто не могу.
Снова долгое молчание, потом Толик сказал:
Ну до созвона тогда. Я тебе звякну, когда выезжать будем. Ты ж без планов сегодня?
Без, конечно, Господи.
Мы с Толиком улыбались, но, самое удивительное, немножко улыбался и Сулим Евгеньевич. Так, словно тоже был причастен к Светкиной радости. Я думаю, это очень позитивное наблюдение для человечества.
Мы со Светкой распрощались, и я сказала:
Господи, по-моему она счастлива.
У нее, в натуре, слов нет, сказал Толик. И мы обнялись. Толик был так близко и так крепко прижимал меня к себе, что все свело в животе, невольно напряглись даже пальцы на ногах.
День прошел очень суматошно, мама носилась по дому с телефоном, расхаживала, словно генерал по плацу, и отдавала распоряжения.
Мы с Толиком тоже не могли успокоиться, хотя от нас тут ничего не зависело, все время следовали за мамой, как утята. Иногда мама к нам оборачивалась и выдавала загадочные комментарии вроде:
Как вам малиновое вино?
Или:
Будет заместитель мэра Верхнего Уфалея.
Или:
Одна очень умелая женщина даже сумела приспособить их к подрамникам! Как настоящие картины!
Рано, относительно обычного своего расписания, приехал и папа. Он тоже был в приподнятом, азартном настроении. Они с мамой долго целовались, так что мне даже надоело на это смотреть. Мама кокетливо приподнимала ножку в кожаной балетке от "Сальваторе Феррагамо".
Я посмотрела на Толика, но лицо его не выражало никакого расстройства или ревности, он думал о своем.
Часов в пять папа уже вывел машину из гаража.
О! сказал Толик. Боевая машина вымогателей.
Они оба засмеялись, папа сказал:
Кое-что никогда не меняется.
Толик огладил блестящий, черный бок папиной "БМВ".
А ща уже другое модно?
Ага, сказал папа. Порше Кайен, там. Но я человек привычки.
Папа с нежностью потер значок "БМВ", будто нос у собаки.
В машине мама все говорила о том, как волнуется, как хочет, чтобы все прошло идеально. Они с папой выглядели моложе, чем были, и я подумала: делать доброэто здорово, это значит делать что-то значимое.
Но в какой степени добро искупает причиненное зло?
Если так подумать, то ни в какой.
Мне хотелось показать родителям мой Вишневогорск, но, в то же время, я не хотела, чтобы мы появились там на "БВМ". Я слишком привыкла, что в Вишневогорске меня считают своей. Так что, когда мы въехали в город, я легла на сиденье, чтобы меня не было видно. Ноги я положила на Толика.
Да ладно тебе, че стесняться-то? сказал он. Будда во ваще был принцем. И ниче, никто не вякал.
Я сказала:
Но я не Будда.
Как не Будда? Во, вышла из дворца, смотришь на смерть, болезни и старость, решаешь, как жить. Чем ты не Будда? Есть мнение, что все мыБудды.
Я засмеялась, легонько пнула его пяткой. Толик, тем не менее, держался крайне достойно. Не в последнюю очередь, наверное, из-за наличия зеркала заднего вида, в которое папа периодически посматривал.
На мне было красивое, длинное платье, и я подвела глаза, и накрасила губы, и даже мазнула щеки румянами. Я тешилась мыслью, что меня не узнают без моего вечного красного спортивного костюма да еще и с макияжем.
Светку я дожидалась в машине, вместе с родителями. Когда Толик вывел ее, я ахнула и припала к стеклу, больно ткнувшись в него носом.
На ней тоже было платьезолотистое платье в пол, великоватое, конечно, но оттого казалось волшебным, фейным. На голову Светка повязала легкий алый платок, повязала красиво, так, что и не сказать, будто под ним нет волос.
Светка нарисовала себе тонкие, неожиданно хорошо выглядевшие брови, тронула бледные губы красной помадой, придав им сочности и цвета.
Когда она села в машину, я почувствовала приятный, легкий, совершенно летний аромат, исходивший от нее. Светка казалась волшебной королевой, в ней было что-то сказочное, фантазийное. И очень царственное.
Ты такая красивая, выдохнула я. Невероятно.
Я тут же испугалась, что Светка подумает будто я, молодая и здоровая, говорю это неискренне, но Светка все поняла правильно, улыбнулась легко и незаметно.
Спасибо, Рита.
Толик что-то зашептал ей на ухо, засмеялся, усаживая ее рядом со мной.
Да уж, подумала я, моя соперница за сердце сорокалетнего бывшего зэка не какая-нибудь там стерва, а вполне себе раковая больная. Жизнь, в конечном счете, не любовный роман.
Хотя я читала только "Цветы на чердаке", и там все тоже было не очень просто.
А это мои родители, сказала я. Мама, этоСвета, Светаэто моя мама, Алевтина Михайловна, а это папаВиктор Николаевич.
Очень приятно познакомиться, Светлана, сказал папа. Вы сегодня звезда.
А мама обернулась к ней и зачастила:
Наконец-то я тебя увидела! Надеюсь, тебе все понравится! Я так старалась!
Какая ты, Алечка, непосредственная, сказал Толик. Светка положила голову ему на плечо.
А ты что не приоделся?
Хочу чувствовать себя в своей тарелке. Да я во всем одинаково выгляжу, так что и стараться без мазы.
Там очень красиво, говорила мама. Сейчас все увидишь.
Мы неслись по мокрому асфальту, проложенному между двумя вечностями, разделявшему красно-золотой, нерушимый лес.
Я вдруг подумала, что Светка тоже осенняя, алая и золотая. И это, наверное, так и задумывалось. Как художественное решение.
Светка была веселая, но тихая, как и всегда, на этот раз будто бы и не от слабости, а от страха, что на самом деле все это происходит не с ней.
Мне казалось, мы будем ехать по пустой трассе в блокаде осени вечно, и я, думаю, не хотела, чтобы это кончалось, но вот вдалеке показались очертания Че.
Теперь я хотела побывать в Че по-настоящему и узнать его изнутри, ноне сегодня. Сегодня я была в этом ветреном и монументальном городе чужой, как и всегда.
Мамин музей был крошечным, подвальным закутком в ничем неприметном серо-коричневом здании, чуточку старообразном, но ровно настолько, чтобы не особенно выделяться среди себе подобных. Таких построек в Челябинске было много.
Напротив маминого музея стояла церковка, коричневая с зелеными куполами и удивительной красоты окнами, и со слепыми арочками. Вся вздернутая, запутанная, нервная, она являла собой полную противоположность унылому и серьезному музею естественной истории.
Мама говорила, что это борются два мировоззрения, два взгляда на жизнь на Земле, борются с переменным успехом.
Я подумала, что, увидев унылую зелено-серую вывеску с черепом тираннозавра и гордой надписью "Челябинский музей естественной истории", набранной пухлым, некрасивым шрифтом, Светка расстроится, но она только заулыбалась ярче и заметнее.
Мы вышли из машины, было зябко.
Совершенно ясно чувствовалась неизбежность снега и холода. Даже Толик, наконец, достал из своей спортивной сумки пусть тонкую, но куртку, судя по всему, из-под спортивного костюма.
Я запахнула пальто и пожалела, что не надела колготки потолще. А вот на Светке ни куртки, ни пальто не было, только платье, оттого она, не боящаяся холода, казалась еще сказочнее.
Готова, Светик? спросил Толик.
Светка сказала:
Господи, я не знаю.
Она прижала бледные руки к тронутым румянами щекам. Мама сказала:
Пойдем, дорогая. Сейчас сама все увидишь.
Пока мы спускались по узкой лестнице, я все думала, понравится ли Светке то, что сделала для нее мама.
Я была в ее музее пару раз, и считала его одним из самых убогих мест на планете. Все серое, коричневое или, хотя бы уж, казенно-зеленое. Всего два зала, один теснее другого. В первомэкспозиция, разрозненные кости с неинтересными пояснениями "для любознательных", которые я ни разу не прочитала. Был в этом зале и небольшой скелет раптора, правда, все, кроме одной, кости в нем были поддельные.
Настоящая таилась где-то в лапе, еще и не на виду.
Во втором зале был круглый стол, за который обычно усаживали детишек, чтобы обсудить с ними увиденное.
Впечатленных ребят не видела ни разу, но, может, просто не застала, в конце концов, не так уж и долго я здесь, к счастью, пробыла.
Ничего особенного я не ожидала. Но, во всяком случае, что-то всегда лучше, чем ничего вовсе, в таких вопросах уж точно. Я только боялась, что Светка подумает, будто это все несерьезно, просто игра.
Но, когда я увидела, во что мама превратила свой унылый провинциальный, никому в целом мире неинтересный музейчик, у меня дыхание перехватило.
В большом зале среди костей динозавров под стеклом были удивительные, цветные, яркие картины. Именно картины. Листы из альбома вырезали и, аккуратно натянув на подрамники, поместили под стекло.
Проделано все это было с такой любовью, что нельзя было сказать, будто эти картины (да-да-да, картины) произошли из детского альбома для рисования.
Когда-то Маршалл Маклюэн, великий исследователь медиа (его книгу я читала, чтобы окончательно прояснить для себя вопрос, буду ли я журналистом), сказал, что картинка в большей степени определяется рамкой, чем собственным содержанием.
В тот момент я его не поняла, но, когда увидела картины Светки, мне все открылось.
Рамка делала их не удивительной диковинкой, а произведением искусства. Все неровности скрылись за стеклом и золотистыми перекладинами, обхватывавшими его.
Мама завесила зеленые стены белой тканью, и картины Светки смотрелись удивительно ярко на этом снежном фоне. Теперь они показались мне еще прекраснее. Я подумала о россыпях драгоценных камней, сложившихся в удивительные узоры волею случая, того же случая, что заставит однажды обезьяну случайно набрать текст «Гамлета».
Картин висело великое множество, они сливались в один психоделический, дрожащий от напряжения цветной мир Светки.
Такой яркий по сравнению с ее белизной.
Этот пульсирующий от красочных переливов мир затянул меня в свой вечно смещающийся центр, в причудливую пляску зверей, людей, птиц и чего-то совсем уж неописуемого.
И тогда я поняла, что имею честь знать великую художницу. Удивительно талантливую и прекрасную женщину, которая, по недосмотру судьбы, умирает такой молодой.
В ее картинах больше не было ничего любительского, только сила и страсть, которые она оставляла здесь, на Земле.
Я подумала, что Светка умирает. Как никогда ясно я видела эту мысль. Да, Светка умирала, это правда, просто правда и все, но вот она была, ее жизнь, прямо передо мной.
Среди костей динозавров.
У дверей, с той и с другой стороны, были ламинированные листочки с ее краткой биографией.
"Логвиненко Светлана Александровна родилась в 1973 году в городе Вишневогорск. Единственный и поздний ребенок в семье инженеров, она с детства проявляла тягу к языкам. Окончила институт лингвистики и международных коммуникаций в Южно-Уральском государственном университете, изучала китайский и японские языки. Некоторое время работала в бюро коммерческих переводов, затем в туристической фирме. До постановки страшного диагнозарак, Светлана никогда не занималась рисованием, однако борьба с болезнью подтолкнула ее к творчеству. Светлана погрузилась в поиск новых форм и фактур, результаты ее работы вы можете увидеть здесь, на нашей выставке".
Текст был не очень профессиональный, но милый. Кроме того, я сомневалась, что так уж Светка и занималась поиском новых фактур и форм.
Поразило меня совсем другоекак много белого осталось на листке с ее биографией.
Какая короткая жизнь.
В зале было много людей, относительно, во всяком случае, размера помещения. Стало даже чуть тесновато.
В соседней комнате на столе расположились яркие пятна каких-то закусок, бутылки с вином.
Женщины в строгих костюмах прохаживались у картин с бокалами в руках, будто на каком-нибудь воображаемом ими биеннале. Глубокая провинциальность сочеталась в них с королевской серьезностью.