А я думала, ты мусульманин.
А я думал, ты фригидная. Тоже непонятно, почему.
Чуть погодя, Сулим Евгеньевич добавил:
Тебе просто нечем тут заняться. Вот ты и ударилась в народные религиозные практики, гендерно обусловленные, притом.
Мой папа, кстати, был бандитом.
Позднее у тебя, Рита, зажигание.
Я глубоко затянулась, выкашляла облачко дыма.
А как твоя мадам?
Хочет развестись с мужем и приехать ко мне, в Вишневогорск. Учит русский. Видимо, дошла до пословицы "с милым рай и шалаше". Жаль, что с милойтолько в Париже.
Сулим Евгеньевич отложил джойстик, откинулся назад, улегся на полу.
Не знаю, сказал он. Рита, мне двадцать восемь лет. Я чувствую, что должен что-то сделать в этой жизни. Не знаю только, что.
О нет, подумала я, только не чувак с проблемами, похожими на мои.
Я сказала:
Что-нибудь великое?
Да не обязательно, хотя бы что-нибудь.
Сулим Евгеньевич почесал ровный, красивый, почти скульптурный нос.
Да уж. Жизньсложная штука. Только, умоляю тебя, на лингвистику не поступай. Отец твой с меня три шкуры сдерет.
Он может, сказала я. Как я теперь понимаю. Если честно, у меня нет никаких идей, куда поступать, и кем быть. Никем не хочу быть.
Ты и сейчас никто. Все по-прежнему.
Пошел ты, сказала я беззлобно. На Сулима Евгеньевича сложно было обижаться, он как-то так говорил всегда, словно и сам своим словам значения не придавал. И оскорбления не получались.
Я сказала:
Люблю его.
Он сказал:
О этот безрадостный космос русских женщин. Да люби, только потом он тебя топором зарубит.
Я пожала плечами.
А ты любишь Франсин? спросила я. Сулим Евгеньевич тоже пожал плечами.
Сложный вопрос. Не знаю, люблю ли я хоть кого-нибудь. Наверное. Если кого и люблю, так это ее.
Ответ меня удовлетворил. Любовьсложное, противоречивое чувство. Мы еще немножко поиграли на приставке, затем урок закончился.
Когда Сулим Евгеньевич ушел (на крыльце он еще долго о чем-то разговаривал с Люсей, иногда клонясь к ней совсем уж близко), я выкурила еще одну сигарету и решила все-таки пойти к Толику. В конце концов, если я любила его, значит я страдала. А страдатьвредно для психики, вредно для сердца, по возможности, надо сокращать время страданий до минимума. Нужно было разобраться с Толиком, сказать, что, если он не любит меня, я его тоже больше не люблю.
Я спустилась вниз, Толик сидел на диване в гостиной, перед плазмой. На экране я увидела какое-то мельтешение телесного цвета. Толик смотрел порнуху без звука. Наверное, он решил никому не мешать. В зубах у него была сигарета, рядом на диване стояла тарелка с подтаявшим апельсиновым мороженным, грязная ложка валялась рядом.
Толик вздохнул, скинул пепел в тарелку, ложкой зачерпнул мороженое, съел, облизнулся и запустил руку себе в штаны.
Я думала посмотреть, как он это делает, но мне вдруг стало мучительно стыдно. Я сказала:
Толик, вы вернулись.
Теперь я решила быть с ним на "вы", снова. Раз уж я ему неинтересна.
Толик тут же вытащил руку, впрочем, без суеты, помахал мне.
Здорова! Мороженое хочешь?
Здравствуйте. Вы все время пропадаете. Я думала, что увижу вас в воскресенье, на литургии.
Ну ты барышня прям вся. Че ты выкаешь?
Я продолжала гнуть свою линию, упрямо и механически.
Раз уж вы такой религиозный, почему не посещаете церковь?
Толик, наконец, не без тоски, выключил порнуху.
Точно мороженого не хочешь? спросил он, развалившись на диване и закурив новую сигарету. Тарелку Толик поставил себе на живот, на мороженом осел пепел, зрелище это почему-то (развеселое, оранжевое мороженое и разводы пепла, бычки, сложенные на краю тарелки) казалось мне очень удручающим.
А в церковь, сказал Толик. Я уже находился. До конца жизни, на. Утром проснусь, перекрещусь, покурю и еще лучше посплю. Это Богу угоднее. Хотя я все равно не сплю. Так, дремлю только. Ну и ладно! Бог в курсах.
Толик поцеловал крест, затянулся сигаретой и выпустил дым в мою сторону.
У вас извращенные понятия о Боге.
Нормальные понятия. Все в ажуре, Толикволшебный. Помогает людям всей земли.
Он помолчал и добавил:
Начал, однако, с малого. Ну че ты, Рита, киснешь, а?
Вас совсем не бывает дома.
Гость хорош три дня. Будет вариксъеду ваще. Выше нос, все путем.
Я сделала пару шагов к нему и увидела, что порнуху он не выключил, а просто поставил на паузу. Потная блондинка широко раскрыла рот, нос у нее блестел.
Вы сказали, вы поможете мне.
А я помогаю, он пожал плечами.
Высокого вы о себе мнения.
Толик затушил сигарету в мороженном, с хрустом потянулся, закашлялся, едва не перевернув тарелку.
Так че тебе надо-то от меня? спросил он участливо.
Я заметила, что у него стоит. Во всяком случае, мне так показалось, расстояние между нами все-таки было приличное. Треники-предатели, подумала я, и засмеялась.
Во, теперь ржешь еще. Во ты коза, в натуре.
Я сказала:
Толик я же люблю вас.
Он поглядел на меня странно, потом засмеялся громче моего, развязнее.
Ну.
Вы меня любите? Я вам немножко нравлюсь? Как женщина.
Женщина, на, выдавил он, продолжая смеяться, а потом вдруг глянул на меня и просиял.
Как-то один раз я все-таки твою мать отжарил. Она потом залетела, и я все думал, что ты моя дочь. Радовался так, когда она тебя родила. Потом, правда, стало понятно, что ты рыжуля. Ну, да. Но с пару недель я был почти уверен, что ты у меня дочка.
Казалось, будто он вылил на меня ушат ледяной воды. Или, может быть, даже не на меня, а на мои детские рисунки, и картинка поплыла, и размылись краски.
Вы мне врете!
Неа! По серьезу все.
Почему-то то, что Толик сказал, сделало мне больно. Родительская любовь казалась мне идеальной. А оказалось, что и онавыдумка. И среди каких людей я вообще живу? Что-нибудь я о них знаю?
Кроме того, Толик, видимо, мне отказал. Намекнул, что я для него не женщина.
Нужно было расплакаться при нем, но я сумела только в своей комнате. Выкурила еще сигарету, сунула бычок в шкатулку с колечками.
Если мама переспала с Толиком, подумала я, значит она не любит папу?
Или любит недостаточно.
И Толик меня не любит.
Никто никого не любит в этом безрадостном, пустом мире на краю Вселенной.
Рыдала я долго, потом решила, что пусть он меня не любит, насильно мил не будешь, как говорит в таких случаях народ.
Но пусть переспит со мной, в таком случае, и валит, куда хочет. Пусть станет интересной историей с несчастным концом. Концом, ха-ха.
Я утерла слезы, умылась и стала думать. Что же я могла ему предложить? Наверняка, ему хотелось женщину, в конце концов, он недавно освободился. С другой стороны, может, он и не сам по себе гулял, а с дамами.
Но, в конце концов, говорят, что мужчинам очень нравятся голые женщины. То есть, в принципе, достаточно было выйти к нему без одежды.
Я разделась, посмотрела на себя в зеркало. Вид хотелось бы более праздничный. Тогда я взяла свои старые блестки-тени, как-то мы купили их в итальянском дьюти-фри. Я ими почти не пользовалась, на глазах они ощущались не очень-то комфортно.
Я высыпала на ладонь здоровую горсть и провела рукой по своему животу. Остался перламутровый след, будто от крыла бабочки, только ярче, намного ярче.
Я вымазала все тени, распределила их по лицу и телу, избегая, конечно, как раз таки области, для которой они были предназначены.
Я раздумывала, стоит ли брить лобок, блестела и чувствовала странную дрожь. Слез больше не было, вместо них только ощущение горячих глаз. Я подняла руку, и свет отразился от нее. Какая красота, подумалось мне. Сейчас я спущусь к нему, и он увидит меня голой, и захочет меня. А потом можно будет рассказывать подружкам:
Я вся обмазалась блестками, вышла к нему без одежды, и мы стали целоваться. А потом он вставил в меня, и это было ужасно больно.
Или ужасно хорошо. В конце концов, не так уж важно.
Тут я услышала Толиков кашель. Толик поднимался ко мне.
Я почему-то ужасно испугалась, щеки залила краска. Я быстро напялила на себя шорты и майку, потому что боялась, что с нижним бельем буду возиться долго, и он застанет меня полуголой.
А ведь еще минуту назад я собиралась выйти к нему без одежды вовсе.
Он распахнул дверь безо всякого предварительного стука. Заехал кулаком по косяку только, когда она была уже раскрыта.
Можно?
Да, сказала я слабым, хриплым, совсем незнакомым мне голосом. Я глянула на себя в зеркало. Мне не хотелось, чтобы он заметил, в каком я виде.
Какая ты блестючая, протянул Толик. Это ща модно?
Да, сказала я быстро. Что вам надо?
Я, это, извиниться хотел. Я всю дорогу такой. Сначала скажупотом додумаю. Так голова моя работает. Я тебя обидеть не хотел ваще. Давай мириться с тобой. Вот я ща поеду по делам, а приеду, хочешь, во, поговорим о чем-нибудь? Ты что последнее читала?
"Случай в Лиддингтоне".
Это че?
Рассказ Пристли. Там один чиновник едет в поезде, попутчик говорит ему, что все люди либо умерли, либо мертвы, и чиновник сходит с ума.
Нормас.
А вы любите читать?
В тюрячке все любят.
Я хотела спросить, какая его любимая книга. А если он спросит, какая любимая книга у меня? Я могла бы назвать "Собачьи годы" Гюнтера Грасса, я читала этот роман, он мне даже понравился, но так было бы не совсем честно. А я решила быть честной.
Моя любимая книга "Вверх по лестнице, ведущей вниз". Это про учительницу. Она ужасно трогательная. И еще "Битвы по средам", это про ученика. Тоже ужасно трогательная. Я люблю трогательные книги.
Толик улыбнулся мне, я его умилила. Что ж, подумала я, сейчас или никогда. Я сделала шаг вперед.
А какая ваша любимая книга?
Да хер знает. Мне все книги понравились, которые я прочитал. Бхагавад-гита, может, не знаю. Там сюжет забойный. И мудрые не скорбят ни о живых, ни о мертвых. Богу бы понравилась, а мне нравится то, что зашло бы Богу по моему мнению.
Я сделала еще пару шагов к нему.
Выочень интересный человек.
Волшебный, сказал он. Почему-то Толику нравилось это слово.
Оставшееся расстояние между нами я преодолела быстро и отчаянно.
Пожалуйста, сказала я. Я вас хочу, Толик.
Прежде, чем он успел что-либо ответить, я попыталась запустить руку ему в штаны. Интересно, подумала я, какой он наощупь? Будет ли его член твердеть под моей рукой?
Но я так перепугалась, что попала рукой Толику в карман. Во-первых там был нож, складной, конечно, но сомнений в том, что это, у меня не было. Еще я нащупала кучу каких-то мелких, металлических вещей. Я так испугалась, что отдернула руку. На пол полетели мамины бриллиантовые сережки, а на указательном пальце у меня осталось ее кольцо с изумрудом.
Толик поглядел на рассыпавшееся золото с тоской, затем достал целую пригорошню украшений: кольца, серьги, цепочки, кулоны. Папа постоянно дарил маме украшения, их было у нее великое множество, мама радовалась им, а потом тут же о них забывала. Она носила только дешевенькие сережки с давно выцветшим искусственным топазом, первый папин подарок, привезенный им из города его детства.
Ну что, сдашь меня? спросил он. Рита, не будь крысой, мне нужно лавэ.
Но зачем? спросила я.
Чтобы помогать людям, ответил Толик. Без денег ща никуда. Такое нынче общество. Сам не рад.
Толик, идите работать.
Да влом, ответил он совершенно искренне. А так бы пошел, конечно. Алечка цацки все равно не носит. Они ей не нужны, так что это не грех. Бог бы сам у нее своровал их и раздал нуждающимся.
Бог запрещает воровать.
Он разрешает в особых случаях, сказал Толик туманно, пояснять свою мысль он явно был не намерен. В чем понт какой-нить бичевской работы, когда надо добро творить. Ну все, я пошел творить добро.
Он развернулся, но я схватила его за руку.
Толик, я все расскажу родителям.
Он вздохнул, покачал головой и цокнул языком:
Ладно, че тебе надо?
Я сказала:
Возьмите меня с собой. Туда, куда вы идете. Тогда я буду молчать. Можете на меня положиться.
Толик обернулся ко мне.
Да?
Да.
Ну, тебе это будет неинтересно, наверное, протянул он. И тут я поняла: Толик все спланировал. Может быть, не в деталях, но он хотел меня заинтересовать, хотел, чтобы я пошла с ним, более того, чтобы я сама этого желала.
Ладно, сказал он деланно неохотно. Только надень что-нибудь поприличнее, услышала?
Услышала, сказала я. Сейчас.
Он еще некоторое время смотрел на меня, словно я должна была переодеваться прямо перед ним, а потом вышел.
Буду ждать тебя внизу! Надеюсь, Алечка нас не спалит.
Нет, крикнула я. Мама сегодня до вечера. У них кто-то важный приезжает.
Толик, судя по всему, так и остался стоять у закрытой двери, а я судорожно искала, во что бы одеться.
А куда мы поедем? крикнула я. Куда именно?
В Вишневогорск, ответил Толик. Голос у него был чуть хриплее обычного. А мне нравится слово "хрипше". Жаль, что его не существует. Лучше бы оно было вместо "хриплее". "Хрипше" это напевнее, тоньше, тоскливее. Но не "тоскливише", так что тут все справедливо.
Я даже себе врезала.
Прекрати думать всякую чушь, прошептала я.
В Вишневогорске я была только один раз, и то с папой, доехали до его завода и уехалиот завода же.
Я понятия не имела, что меня может ожидать в городе. Возможно, опасность. Тогда я решила надеть красный спортивный костюм. В конце концов, надо было слиться с обстановкой, а у меня были сведения, что гопники носят поддельный "Адидас". И хотя мой "Адидас" был настоящий, вряд ли найдутся столь тонкие ценители, чтобы это понять.
У папы в свое время была идея фиксодеть меня в "Адидас" с головы до ног. Он говорил, что в юности мечтал обо всех этих кроссовках и олимпийках, потом, когда получил, что-то все равно не исполнилось, наверное, не было уже того восторга перед вещами.
Он накупил мне кучу спортивных шмоток, шкаф от них просто ломился. А я тогда была готом.
Так что у меня было несколько неношенных спортивных костюмов, помимо того, в котором я бегала.
В красной спортивке выглядела бедняжка Рита, как папино мини-я. Но я себе понравилась. Разве что на папиной олимпийке капюшона не было, а на моейбыл. По счастью, олимпийка не слишком обтягивала, хотя за два года, которые костюм провел в изгании, грудь у меня изрядно выросла.
В то же время, может, Толику надо было показать, что грудь у меня большая? Или ему такое, наоборот, не нравится.
Я опять задумалась, Толик ударил кулаком в дверь.
Ну че ты там, епты!
Я быстро влезла в свои суперстары. Вот уж что меня никогда не подводило.
Иду!
Когда Толик увидел меня, он засмеялся.
Батина доча, сказал он. На нем была шапка, и, собственно, все та же растянутая майка, все те же спортивные брюки с тремя полосами.
Вам не будет холодно?
Не, сказал он и закашлялся, выдохнул. Главное уши прикрыть.
Я не стала с ним спорить.
Нам удалось покинуть дом незамеченными, но с охранником на подъездных воротах пришлось поболтать. Впрочем, он без проблем нас выпустил.
Заложит, прошептал Толик.
Ну и ладно, сказала я. Папа же тебе доверяет.
Мы шли по тропинке, вокруг было пусто, по-полуденному звеняще. Листва уже чуть пожелтела, пахло осенью.
А как мы доберемся до города?
Ща на остановку пойдем, на автобус сядем, нет проблем.
Некоторое время мы шли молча. Воздух из-за тумана казался голубоватым. Толик вдруг улыбнулся, наклонился ко мне и сказал почти интимно:
Я ведь из Приморья. Край ветров и туманов. У меня к этому всему очень личное отношение. Хочешь историю расскажу?
Я подумала, что история будет про него, поэтому согласилась. Все у меня внутри дрожало и звенело струной. Я боялась Вишневогорска. Боялась людей, боялась их судеб, боялась их домов, их дорог.
Толик глянул на небо, улыбнулся, может, Богу и заговорил:
Жил один мужик, вроде бы Будда, но это не точно. Шел он как-то раз по дороге, дела у него, значит, были. Тут смотрит: гля! Собака лежит, а у нее, короче, рвана раная. То есть, рана рваная. Ну и все, станция пикабздец у собаченьки. Потому что в ране-то опарыши копошатся или другие какие-то черви. Тогда мужик решил, что надо собаку спасти, а если не спасти, то хотя бы попытаться. Ну, значит, требовалось вытащить из раны опарышей, рану промыть, собаку перевязать. И все самому, это ж лихие времена, без ветеринаров и всего такого. Тут мужик врубился: но опарыши же погибнут. И ему тоже стало их жалко. Потому что они же живые. Они жить хотят, как все живые. Тогда он с бедра своего мяса кусок отрезал, пересадил туда опарышей и начал уже собаку лечить. Конец.